Салоники: греко-еврейское детство
Салоники — город с крупнейшей в довоенной Греции еврейской общиной — в 56 тысяч членов[1044]. Стоит пояснить, что многие ее пожилые члены даже не говорили по-гречески — город перестал быть турецким относительно недавно, в 1912 году, после победы Греции над Турцией. С экономической точки зрения победа эта принесла многим одни убытки, ибо граница ощетинилась таможенными рогатками и лишила ремесленников и торговцев всех прелестей внутреннего османского рынка.
16–18 августа 1917 года в городе случился сильнейший, хотя и необычайно странный пожар: еврейский квартал в центре города выгорел почти полностью. Погорельцам было предложено временное размещение в специальных лагерях на окраине города. Строиться заново на старых участках не разрешили — из-за подготовки, но еще не готовности новой планировки города, чем, не торопясь, занимался один французский архитектор. От владельцев земли требовались инвестиции в новую общегородскую инфраструктуру. А через несколько лет — в 1921–1922 гг. — через Салоники прокатил вал переселенцев имени Лозаннского соглашения о взаимообмене населением: турок из Греции, в частности, из Салоник, — выпихивали коленом под зад в Турцию, а греков из Турции — коленом под зад в Грецию, в частности, в Салоники. Греческое правительство почти и не скрывало свою заинтересованность в том, чтобы старый еврейский квартал возрождался уже не еврейским, а греческим.
Те евреи, кто пораньше и поверней уловил все эти намеки власти, начали уезжать из города и страны, распродавая имущество. Но семья Марселя Наджари[1045] — отец (Абрахам Наджари, родом из Стамбула), мать (Лоуна Пелозоф), сестра Нелли (старше его на два года) и он сам — проживали в Салониках в собственном доме на Итальянской, 9, и дом этот не сгорел. Неподалеку, на Итальянской 55, жили Леоны.
Марсель родился 1 января 1917 года еще греческим, а не турецким евреем. Согласно документам, он был даже не Марселем, а Эммануилом, или, по-гречески, Манолисом. После средней школы учился во французской (по другим сведениям — франко-немецкой) школе «Алтсех», одной из лучших в Салониках, но склонность и талант имел к рисованию.
А еще он обожал море и с упоением занимался в яхт-клубе. Но главной его и на всю жизнь его особенностью были исключительный оптимизм и постоянная готовность шутить и смешить тех, кто его окружал. Известно, что даже в Аушвице он не перестал это делать и уморительно пародировал эсэсовцев.
На паях с Афанасиосом Стефанидисом, своим старинным партнером-христианином, Абрахам Наджари держал магазин кормов для домашних животных. Семья жила в достатке, но к самым богатым еврейским домам Салоник точно не принадлежала.
В 1937 году Марсель пошел в армию, где отслужил все, что положено в мирное время. 28 октября 1940 года его снова призвали, но уже на войну — с итальянцами, на албанский фронт. Итальянцев греки еще могли побеждать, а вот немцев, пришедших на выручку Муссолини, — нет. К июню 1941 года вся Греция была занята вермахтом.
Под оккупацией
После поражения Эллада была поделена между Германией, Италией и Болгарией. 15 мая 1941 года Марсель вернулся домой, в Салоники, оказавшиеся в немецкой зоне.
12 июля 1942 года Марселя, вместе с 1500 другими евреями-мужчинами, интернировали, зарегистрировали и отправили на различные принудительные работы в окрестностях Салоник (в частности, Марсель попал в в Менемени). Через месяц, — после того, как община выплатила контрибуцию в 2 миллиарда драхм, — их отпустили, но урок преподали.
В феврале 1943 года, когда немцы запустили связанные друг с другом процессы регистрации евреев, насильственного их сселения в гетто, а также внутри него: та его часть, что примыкала к вокзалу, — так называемый квартал барона Хирша, — была превращена в транзитный лагерь для депортируемых[1046]. И когда в мае 1943 года первая волна депортаций началась, одними из первых увезли семейство Наджари — отца, мать и сестру Нелли.
Сам Марсель Наджари, вместе с двоюродным братом и другом Илией (Илиасом) Коэном, в это время жил в Афинах, где теперь стало слишком опасно оставаться. Они бежали в город Ларису, что в итальянской оккупационной зоне, где, в отличие от немецкой и болгарской зон, евреев не трогали. Там, вместе с еще четырьмя друзьями — Товией Бепой, Пико и Вико Брудо и Давидом Коро, — Марсель и Илия открыли небольшую мыловарню и магазинчик в доме 10 по улице Аврамиту.
Вторым и, возможно, главным их промыслом была помощь в контрабандной переправке евреев в Палестину: по крайней мере именно в этом в своем доносе от 31 августа 1943 года д-ру Фогелю из немецкого посольства их обвиняла какая-то француженка: мол, эти два еврея тайно вывозят других евреев!
Немцы тоже приветствовали еврейские миграции, но концепция у них была решительно иная — депортация на север, в польские лагеря смерти. Они последовательно ее держались, и когда мы говорим о двух этапах еврейских депортаций из Греции (первый это депортации из немецкой и болгарской зон — с марта по август 1943 года, 46 тыс. чел.; второй — это 1944 год, из бывшей итальянской зоны, 23 тыс. чел.), то, в сущности, мы говорим об одной и той же операции, но распространенной на новую территорию. Но несколько сот греческих вип-евреев оказались не в Аушвице, а в Берген-Бельзене[1047].
Болгария, так кичившаяся после войны тем, что волоса не упало с головы болгарского еврея, без звука депортировали евреев греческих из «своей» оккупационной зоны, включавшей в себя и часть Македонии, но не в Аушвиц, а в Треблинку (не менее 5 эшелонов, или около 11 тыс. чел.).
После путча Бадолио и капитуляции Италии 8 сентября 1943 года необходимость в согласованиях с дуче отпала, так что евреям стало опасно и в Афинах. Но вскоре бежали и отсюда, — уже 7 октября — на этот раз в Ламию, а оттуда в Сперхиаду, что в префектуре Пирей, — в область, фактически контролировавшуюся тогда прокоммунистическими партизанами ЭЛАС («Греческая народная освободительная армия»).
К этому партизанскому прокоммунистическому войску, — нисколько не разделяя их идей, — братья и присоединились. Эласовцы снабдили Марселя еще и новой идентичностью — именем Манолиса Лазаридиса. У них Марсель провел около трех месяцев, наполненных невзгодами и горечью от несправедливости. Опустим их все, кроме одного: когда Марсель схватил лихорадку и буквально сгорал от нее, то за миску риса, принесенного ему Арванитисом, его подчиненным, — и, как оказалось, ради спасения Марселя им украденного, — их обоих приговорили к четырем месяцам тюрьмы. Реальная степень проступка была не важна, важно было другое — чтобы другим неповадно было!
Отбывать срок надлежало в Карпенизи, где находился штаб, но там, разобравшись, от наказания Марселя освободили и даже тайно переправили в Афины — на лечение. В Афинах Наджари, действительно, поставили на ноги, но 30 декабря 1943 года в дом Альберто Коэна, где он остановился, ворвался отряд СС и схватил его вместе с хозяином.
Месяц в Авероффской тюрьме был полон допросов, пыток и избиений, но «Манолис Лазаридис» всячески отрицал какую бы то ни было связь с партизанами. Его перевели в лагерь «Хайдари» — впрочем, не слишком отличавшийся от тюрьмы. Там он встретил знакомых, с некоторыми из них, — например, с Альберто Эррерой — он еще окажется вместе в «зондеркоммандо».
В «Хайдари» он провел около двух месяцев, и то, что в лагере постепенно накапливалось все больше и больше евреев, говорило об одном — приближении депортации. Еврейские депортации не были чем-то новым и неизвестным в оккупированной Греции: — их первая и гигантская волна 1943 года, состоящая из 19 эшелонов, напомним, слизнула и всю семью Марселя. Из 77 тысяч евреев, живших в Греции перед войной, уцелело всего 14 %, а из 56 тысяч салоникских — только 4 %.
К весне 1944 года общины уже и итальянской зоны оккупации перестали быть безопасными: до путча Бадолио лучшими защитниками еврейских Афин были итальянскость оккупации, дерзость православного архиепископа Дамаскуса и хитрости начальника полиции Ангелоса Эверта, выдававшего евреям удостоверения христианина. Накануне Пейсаха, приказав еврейским мужчинам собраться в синагоге утром в пятницу, 23 марта, немцы арестовали в ней сразу 350 мужчин, а потом по домам добрали еще 800 женщин и детей. Всех — направили в лагерь «Хайдари», где уже сидел и Наджари.
И действительно: 2 апреля 1944 года партию евреев из «Хайдари» привели на вокзал и затолкали в вагоны. 30-вагонный поезд тронулся и, с остановками в Ларисе и Салониках, пошел на север. Станцию назначения никто не знал, но, как бы она ни называлась, надежда встретить «там» родителей и сестру заслоняла мысли о побеге.
В зондеркоммандо
Станцией назначения оказался Аушвиц, куда эшелон прибыл 11 апреля. Около 320 человек прошли на рампе селекцию[1048]. В том числе Марсель Наджари и Леон Коэн, зарегистрированные под номерами «182 669»[1049] и «182 492». После месячного карантина их, как и Вико Брудо, Мориса Арона, Исаака Баруха и других, зачислили в новобранцы «зондеркоммандо». Это произошло, по-видимому, 15 мая, когда к зондеркоммандовцам враз добавили сотню человек[1050]. Наджари переехал в 13-й блок и завязал первые знакомства. Среди «ветеранов» большинство составляли польские евреи, общим языком со многими из них оказался французский. С некоторыми он подружился, например, со Штрассенфогелем, как и с Мишелем — офранцузившимся греческим евреем[1051].
Марсель и Леон сначала проработали вместе на Крематории II, откуда их через три дня перевели: первого на Крематорий III, а второго — на бункер с огненными ямами, а затем на Крематорий V. Но затем Коэна, уже зарекомендовавшего себя в качестве переводчика и одного из неформальных лидеров греческой микрообщины, осенило сказать, что он зубной врач, и немцы, не сильно вникая, назначили его «дантистом» — вырывать у трупов золотые зубы и протезы. Его рабочее место всегда было в считаных метрах от ближайшей печи: обливаясь потом, нужно было раскрыть — клещами! — рот жертвы, осмотреть ротовую полость, найти и вырвать золотые зубы, после чего — кивок головой: следующий! И так по несколько трупов в минуту![1052] Сначала Коэн работал на яме, потом на крематории I V, а затем на крематории III, благодаря чему и уцелел. (Уже после войны, разговаривая с людьми, на протяжении нескольких лет он не мог заставить себя смотреть им в глаза: взгляд опускался ниже и упирался в рот, машинально выискивая золотые зубы[1053]).
То, с чем ему пришлось столкнуться в «зондеркоммандо», ежедневно ставило его перед самым страшным для верующего человека вопросом — о бытии Бога. Неужели же, допуская такое, Бог есть?
Наджари пишет:
«Каждый день мы задаемся вопросом, есть ли Б-г, и несмотря ни на что, я верю, что есть. И все, чего Б-г желает, пусть будет Его воля».
Тем самым он присоединялся к тем немногим, кто каждый день находил в себе силы отвечать на этот вопрос утвердительно. Для этого требовались колоссальные внутренние напряжение и мужество. Возможно, в этом ему помогало и общение с Лейбом Лангфусом, — оба работали в бригаде, обслуживавшей крематорий III.
Греческие евреи-сефарды в Аушвице и внешне ощутимо отличались от своих восточно- и западноевропейских собратьев-ашкеназов: среди них было немало бывших военных или партизан — настоящих бойцов, способных и постоять за себя, что они и доказали в Аушвице. Недаром один из персонажей фильма Ланцмана, видевший греческих евреев в Треблинке, сравнивал их с героями-«маккавеями».
Эта бригада фактически не участвовала в восстании, и именно она дала больше всего выживших зондеркоммандовцев, и Наджари был одним из них. По всей видимости, он входил в состав самой последней из «зондеркоммандо» — той, что занималась разрушением крематориев и газовых камер.
Перед эвакуацией всего концлагеря всех живых членов «зондеркоммандо» перевели из изолированной зоны крематориев в общий лагерь в Биркенау[1054]. Марселю, по-видимому, удалось незамеченным переместиться из одной колонны в другую и смешаться с другими узниками. Скрыв таким образом свою лагерную идентичность (однозначно смертоносную!) и не откликаясь на свой номер на перекличках, — он уцелел![1055]
17 января 1945 года (за 10 дней до освобождения лагеря!) Наджари был эвакуирован в Маутхаузен, где был еще раз зарегистрирован (под номером 119 116), а 16 февраля 1945 года его перевели на работы в маутхаузенский филиал Гузен-2. Назвав себя электриком, он поработал в Мельке, на заводе «Мессершмит». Голод, холод, нарывающая рана между пальцами — выжил он чудом, благодаря оптимизму и еще тому, что рядом всегда был кто-то из тех 26 греческих товарищей, которых миновала последняя селекция.
Их любимым развлечением было рассказывать друг другу о вкусной домашней еде и о способах ее приготовления, вступая при этом в жаркие споры о наилучших способах и ингредиентах.
После освобождения
Сразу же после своего освобождения Марсель направился в Париж, бывший тогда одним из крупнейших сборно-распределительных центров для перемещенных лиц.
Из Парижа он вернулся в Салоники, на какое-то время остановившись у своего друга и соседа Мориса Леона. И едва ли не первое, что он сделал после того, как пришел в себя, — написал воспоминания «Хроника. 1941–1945», снабдив их своими рисунками. Дата «15 апреля 1947 года», проставленная в начале, фиксирует скорее всего конец работы, начало же следует отнести к 1946 году, самое раннее к концу 1945 года.
10 августа 1947 году Марсель Наджари женился на Розе Салтиэль. А спустя четыре года, в 1951 году, вместе с женой и годовалым сыном, Альбертом, он переехал в Нью-Йорк.
Собственно говоря, собирался он в Индианнополис, но внял дружескому совету остаться в городе, где у него есть и родственники, и друзья. Начинал с мытья полов, но все основное время он тратил на освоение английского языка. В Штатах у него заново открылось пристрастие к рисованию, и постепенно он выучился на модельера-закройщика — работал по найму, а в 1968 году даже открыл собственное дело. Роза, его жена, также нашла себе работу по специальности — секретаршей со знанием английского и французского языков.
В 1957 году в Нью-Йорке родилась его дочь, Нелли, названная в честь любимой старшей сестры[1056]. По ночам Марселя нередко мучили кошмары, и взрослеющая дочь несколько раз уговаривала его рассказать о прошлом, но отец берег ее и обещал рассказать, когда ей будет 18[1057].
Умер же он в Нью-Йорке 31 июля 1971 года, когда Нелли было всего 14, а ему самому не было и 54[1058].
Отдавая себе отчет в том, как ему повезло, упиваясь каждым днем этой подаренной ему жизни, Наджари, видимо, гнал от себя мысли о зондеркоммандо. Даже попытки издать собственную книгу воспоминаний 1947 года он не предпринял! Не посещала его и идея поездки в Биркенау в поисках своего схрона. Умер он единственным уцелевшим зондеркоммандовцем, чьи тексты были все-таки найдены, умер в полной уверенности, что ничего из закопанного не найдено, что все пропало[1059].
В рукописи 1947 года Наджари так и не проговорился о том, что в свое время закопал у крематория записки. Он и подумать не мог, что схрон его найдут[1060], листы из бутылки вытащат, а текст поелику возможно прочтут и опубликуют.
Но именно это и произошло! Хоть и через девять лет после его смерти, хоть и после 36 лет прозябания в земле!
Судьба первой рукописи
Произошло это, впрочем, довольно случайно.
24 сентября 1980 года, при раскорчевке местности около руин бывшего крематория III, на глубине примерно 30–40 см[1061], ученик Лесного техникума в г. Брюнеке Леслав Дурщ[1062] нашел стеклянную колбу от термоса, закрытую пластмассовой пробкой и завернутую в кожаную сумку. В колбе была рукопись — шесть листов формата 20×14 см, вырванных из блокнота и исписанных с обеих сторон: итого 12 страниц. Текст был написан не слишком убористым, хотя и не размашистым, почерком и на очень хорошем, как позднее оказалось, новогреческом языке. Но за треть с лишним века рукопись вся отсырела, ее состояние и, соответственно, читаемость были очень плохими.
Естественно, она была тотчас же отдана и принята на хранение в Государственный музей Аушвиц-Биркенау в Освенциме[1063]. После определения языка, на котором был написан текст, музей обратился в Министерство иностранных дел Польши с просьбой о квалифицированном переводе, каковой и сделал переводчик МИД Теодорос Алексиу, завершив его 31 июля 1981 года.
С большим трудом он смог прочесть то, что только можно было прочесть. Упоминание в тексте post factum освобождения Греции (а это был длительный процесс, и официальная дата освобождения — 18 октября 1944 года — не более, чем условность) косвенно датировало текст как написанный скорее всего в ноябре. Естественно было предположить, что 26 ноября, когда слухи о предстоящей — и действительно состоявшейся! — селекции «зондеркоммандо» достигли максимума. Живым еще зондеркоммандовцам вдруг стало ясно, что это, возможно, их последний шанс написать своим и бросить бутылку в землю. Отчего тем же числом датированы тексты Лангфуса и Германа[1064]. Но недавно Сакису Леону, зятю Наджари, первому удалось прочесть в самом тексте и дату: 3 ноября 1944 года[1065].
Кроме того, стало ясно: речь в рукописи идет о евреях из Салоник, а имя писавшего — Марсель Наджари. Когда Алексиу позвонил в Еврейскую общину Салоник, сразу выяснилось, что там прекрасно знают о существовании Розы и Нелли, жены и дочери Марселя Наджари. Нелли училась в Технионе в Хайфе. Так, что разыскать Розу, вдову Марселя Наджари-Йозеф, к этому моменту перебравшуюся в Париж, было несложно.
Сама эта новость не могла не взволновать ее. 7 марта 1982 года она обратилась в Освенцимский музей с просьбой прислать ей оригинал. В ответ ей выслали перевод, фотокопию рукописи и, как сообщает Элен Элегмиту, автор предисловия к книге Марселя Наджари «Хроника 1941–1945», сам термос и кожаную сумку, в которых была найдена рукопись. Последние сведения, впрочем, неверны: ничего такого Музей в семью не передавал[1066].
Итак, в начале весны 1982 года перевод Т. Алексиу, а возможно и фотокопия оригинала рукописи Наджари, оказались в руках семьи. Уже 22 апреля состоялась первая публикация того немногого, что удалось разобрать, — в греческой газете «Risospasti»[1067]. Вторая — и уже книжная — публикация вышла по-гречески в 1991 году, в составе упомянутой «Хроники 1941–1945».
Своеобразна у рукописи Наджари и издательская траектория. Если большинство текстов членов зондеркоммандо впервые появлялись по-польски или на идише (если они были написаны на идише), то рукопись Наджари впервые была опубликована на родине автора и на языке оригинала — по-гречески.
Первая публикация на иностранном яыке состоялась в 1996 году по-немецки — в сборнике материалов о зондеркоммандо[1068], в 1999 году тот же текст вышел по-итальянски. А в первой половине 2010-х гг. — три публикации по-русски: сначала в газете «Еврейское слово» (Москва, 2012), а затем в моей книге «Свитки из пепла», первое издание которой вышло в Ростове-на-Дону в 2013, а второе — в Москве, в 2015 году.
Прочесть непрочитанное: методы мультиспектральной съемки и ожившая рукопись
Книга 2015 года завершалась пассажем:
«…Не исключено и некоторое приращение прочитанного — с помощью современных технологий и технических средств, применяемых, например, в криминалистике. Их грамотное и осторожное приложение к рукописям зондеркоммандовцев позволило бы впервые прочитать те места, что до сих пор не поддавались расшифровке. Или, по крайней мере, существенную их часть»[1069]
И случилось поистине чудо! В конце зимы 2015 года — в порядке отклика на одну из радиопередач о рукописях членов зондеркоммандо (кажется, по «Радио Свобода»), которую я закончил примерно тем же, что сейчас процитировал) я получил электронное письмо из Тулы, от Александра Борисовича Никитяева, молодого компьютерного энтузиаста, с радостью почуявшего в сформулированнной мной задаче аккурат такую нишу и сферу приложения своей компьютерной креативности.
В результате объединения наших компетенций и наших усилий мы постепенно вышли на то, что удалось заново обработать сканы рукописи Марселу Наджари таким образом, что вместо 10 % прочитанности его текста мы получили 90 %! На это ушло больше года, но я не буду здесь долго рассказывать ни о том, как постепенно — шаг за шагом — мы к этому шли, ни о той технологии, которую мы на этом ходу нащупывали и использовали[1070].
Главное тут — сам полученный результат: обновленный текст Марселя Наджари, не только извлеченный на свет из материальных земли и пепла под крематорием и газовой камерой, но и соткавшийся в буквы и слова из дигитального, сканистого пепла. Напрашивались и публикация текста, и статья о технологии, да что там — напрашивалась целая книга, в конце концов, если вспомнить о воспоминаниях Наджари 1991 года!
Но у всей этой большой цепи недоставало еще одного определяющего звена, соединяющего наши с Никитяевым достижения с родимой средой самого Наджари — с его Элладой, с греческим языком, может быть, с греческим еврейством. Ведь мы даже не знали и не понимали, что там написано, в этом проступившием вдруг из сырости и темноты тексте!
Очень скоро, однако, нашлось и это «звено»! Им с радостью стал Яннис Каррас, греческий историк, гражданин Англии, живущий и работающий во Фрайбурге и женатый на русской женщине. Когда я показал ему «новый» текст Наджари, он аж присвистнул — и уже вскоре я держал в руках сделанный им перевод на английский язык[1071] и мог прочесть и оценить все то новое, что собою и с собою принес этот текст.
В голове Янниса сразу же созрел главный план — план книги Наджари на греческом языке. И дальше действовал уже он, сплетая разные нити — спонсоры, издатели, историки — воедино. После чего к эстафете этого плетения, взяв на себя миссию внутригреческого организатора и коммуникатора, присоеинился Георгос Антониу, историк и специалист по иудаике из Салоникского университета. Организовав оба больших события, состоявшиеся в Салониках, — вечер в Музее античности 22 апреля, с сообщениями Павла Поляна, Франгиски Аматсупулу и Нелли Наджари, и церемонию 23 апреля в Салоникской синагоге, собравшей не только евреев, но и всю местную элиту — от бургомистра города до православного архиепископа — и прессу. Вслед за выступлениями вице-президента общины Лари Сефиха, хора и Франгиски Аматсупулу и при свете семи свечей, зажженных пережившими Холокост стариками, их детьми, внуками и правнуками («Моя месть Гитлеру!», — улыбнувшись, сказала одна из прабабушек) — Якоб Бен-Майор, член совета общины и историк, впервые публично прочел новооткрытый текст Марселя Наджари. Мировая премьера, так сказать! Голос чтеца дрожал, и в ответ волновался и смахивал слезы весь зал, захваченный этой необычной, только что сообща сотворенной мистерией…
В тот же день за чашкой турецкого кофе в близлежащем греческом кафе собрались все участники этого проекта и обсудили все необходимые шаги и график их выполнения. В частности, наметили и даты публикации греческого издания книги — начало октября 2017 года: к годовщине восстания в Аушвице.
На это же время планировался выход двух моих публикаций текста 1944 года как минимум на двух еще языках — на немецком (в ежеквартальнике Института новейшей истории в Мюнхене)[1072] и на русском (в «Новой газете»)[1073]. Обе публикации увидели свет вовремя и практически одновременно, причем первая породила поистине всемирное эхо — в виде десятков дайджестов и интервью на многих языках мира[1074].
Переводчиком с греческого оригинала на немецкий язык стал Нильс Кадритцке, а переводчиком на русский — в опоре на перевод Н. Кадритцке[1075], а также на английский перевод, с самого начала сделанный Я. Каррасом — стал я сам. Если немецкий перевод опубликован строго научно — каждый лист оригинала дан по отдельности, то в русской газетной и журнальной[1076] публикациях эта разбивка опущена.
Различив на первой странице оригинала немецкие слова, я предположил наличие и французских. Это подтвердила В. Познер, сумевшая разобрать несколько слов и фрагментов фраз; Н. Кадрицке, переводчик на немецкий, обнаружил еще и польские слова, ссылаясь, в свою очередь, на К. Буковскую, их прочитавшую. Свой вклад в коллективное прочтение текста внес и Сакис Леон, зять М. Надхари: он первым разглядел в тексте дату.
Судьба второй рукописи
Напомню: вернувшись в 1945 году в Салоники, Марсель Наджари написал от руки свои воспоминания «Хроника. 1941–1945», снабдив их своими рисунками. Дата «15 апреля 1947 года», проставленная в начале, фиксирует скорее конец работы, начало же следует отнести к 1946 году, самое раннее к концу 1945 года.
Оригинал рукописи хранится в семье. Устно же Марсель дома почти ничего и никогда не рассказывал.
Книга вышла в 1991 году на том языке, на каком и была написана — по-гречески, тиражом всего в 500 экземпляров, с приложением собственноручных рисунков автора и фотографий его самого и его семьи. Готовили книгу к печати Франгиска Абаджопулу, профессор философии в Университете Салоник (ныне — в Афинах) и Елена Элегмиту[1077]. Такая книга, — а дожидалась своего первого издателя целых 44 года!
Впрочем, у книги этой было еще одно «издание» — английское, вовсе рукописное и еще более малотиражное: (один-единственный экземпляр!)! Дело в том, что старший сын Наджари, Альберт, грудничком увезенный в Америку, так и не выучил греческий, и ровно для его пары глаз — на стыке 1970-х и 1980-х гг. — был сделан английский перевод! В нем 66 страниц, и, разумеется, нет ни рисунков, ни фотографий[1078].
Сегодня, когда у нас в распоряжении неожиданно объявились оба текста Наджари, возникает соблазн глубже вникнуть и во вторую рукопись Наджари как развернутую версию первой или как своего рода комментарий к ней. Но это совершенно не так!
Между тем разница между двумя текстами Наджари существенная. Аушвицкий текст 1944 года — это свидетельство человека, обреченного смерти, как бы последнее его слово перед казнью и одновременно его завещание. Салоникский текст 1947 года — ничуть не менее страшный и экспрессивный, — НО совсем другой. Это плод систематической работы памяти, честная реконструкция событий, охвативших военное шестилетие между октябрем 1940 и весной 1945 года.
В его памяти запечатлелось немало ярких сцен. Например, эпизод с молодыми лентяями, переходившими при селекции на рампе в левый ряд — в надежде прокатиться до будущего лагеря на грузовике, а не переться пешком. Или перепись золотых зубов во ртах новоприбывших и их построение в алфавитном порядке перед присвоением номеров.
Незабываем и запах горелых отбивных, все мерещившийся Марселю в карантине: голодный, он думал, что это всех блокэльтесте лагеря кормят мясом. Жуткая природа запаха открылась ему тогда не сразу…
Текст Марселя Наджари звучит совершенно иначе, чем у других членов зондеркоммандо. И дело не в его короткости, к тому же потраченной на перечисление родственников и друзей (мешпуха встречается и у Градовского, и у Германа).
В чем тут дело, понимаешь не сразу: это же крик! Не плач, а крик — и крик не о помощи, а о мести! На тот случай если он умрет, не отомстив, — он перекладывает этот долг на других, на своих близких, — и это придает даже перечислению имен свой дополнительный смысл.