. Ячейка же, складывавшаяся на основе брака, и здесь как бы игнорировалась. В отличие от этого в применении к крестьянству, так же как и по отношению к знати, современники не затруднялись в обозначении родственных структур, основывавшихся на происхождении от общих предков. В различных памятниках можно встретить упоминания о крестьянских progenies, genus, prosapia, parentella. Состав таких групп мог быть достаточно широким, в них включались подчас и весьма отдаленные, давно умершие родичи[197]. На этом фоне понятийное игнорирование супружеских объединений, создававшихся ныне живущими людьми, оказывается особенно поразительным.
Не объясняется ли оно тем, что в представлениях современников все «таксономическое пространство», отводимое для родственных структур, было как бы заполнено структурами, базировавшимися на общности происхождения их членов? Иначе говоря, не следует ли считать, что «родовое сознание» до такой степени доминировало пока еще в умах людей, что им представлялось немыслимым поставить на одну доску кровнородственные и брачные структуры?
В пользу этого предположения помимо приведенных фактов, говорит и эволюция понятия «familia». В рассматриваемый период, как и во времена классической латыни, оно в первую очередь подразумевало совокупность лиц, живущих по одной крышей, либо объединение людей, подчиненных некоему конкретному собственнику, или же население, зависимое от какого-либо верховного господина[198].
Ситуация изменяется лишь в XI в. В эту более позднюю эпоху совместно проживавшие люди — будь то родственники по происхождению, будь то члены супружеской ячейки — начали рассматриваться как familia; параллельно стали исчезать терминологические различия при обозначении кровных родственников и родственников по браку[199]. Видимо, в представлениях современников статус и авторитет брачного союза поднимается в то время до уровня, присущего кровнородственным группам. Это и создает в более позднее время базу для осмысления супружеской ячейки как одной из полноправных родственных структур.
Такой перелом произошел не вдруг. Он постепенно подготавливался спонтанным укреплением престижа брачных структур в предшествующее время. Следы этого процесса в источниках IX — Х вв. видны там, где супружеская ячейка выступает в качестве обособленной домохозяйственной единицы (владея, например, отдельным держанием), или же в качестве самостоятельного юридического субъекта (приобретая и отчуждая имущество), или же как средоточие специфических родственных связей (обеспечивая преемственность между родителями и их детьми). Своеобразие периода IX — Х вв. состояло, однако, в частности, в том, что подобная «автономия» супружеской ячейки не стала пока ни полной, не повсеместной. Как отмечалось выше, многие супружеские пары входили в качестве составных частей в те или иные многоячейные родственные структуры. (В этих случаях их обособленность как бы перекрывалась включением в более обширные и более авторитетные родственные сообщества.) Там, где прямая их интеграция в такие сообщества отсутствовала, последние могли сохранять свое влияние по традиции[200]. Сходным образом родственные связи между родителями и детьми в большей или меньшей мере могли как бы «растворяться» среди традиционных кровнородственных связей по отцовской или материнской линиям.
В общем брачные ячейки каролингского периода, выступая в качестве одного из субъектов хозяйственных, юридических и родственных отношений, испытывали пока что мощную конкуренцию со стороны кровнородственных ячеек. И поскольку до XI в. ни в одном из аспектов брачные структуры еще не стали эквивалентными по престижу кровнородственным (или тем более доминирующим), трудно говорить о завершении процесса формирования семьи как ведущей родственной, домохозяйственной и юридической ячейки в одно и то же время. Взятая в этом смысле семья находилась еще в стадии становления[201].
Естественно, что это придавало определенное своеобразие нормам демографического поведения внутри супружеской группы. Начиная с отношения к детям, отметим, что они были предметом внимания не только их собственных родителей, но и более широкого круга кровных родственников. Это отнюдь не обязательно означало усиление заботы о каждом ребенке. Могло быть и наоборот. С родителей как бы снималась полнота ответственности за жизнь их отпрыска; эту ответственность, по крайней мере частично, принимал на себя род в целом; он же считал себя вправе определять судьбу ребенка в экстремальных обстоятельствах, ограничивая до некоторой степени родительские права.
Когда, например, герцогиня Дуода родила своего второго сына, сподвижники и близкие ее супруга поспешили увезти младенца подальше от дома, не сообщив матери даже имени, которым его нарекли[202]. Это было сделано исходя прежде всего из соображений политических: близкие Бернгарда — мужа Дуоды — опасались, что Карл Лысый, против которого бунтовал тогда Бернгард, захватит новорожденного как заложника и свяжет этим своих противников. По поводу судьбы младенца существуют разные предположения[203]. В любом, однако, случае ясно, что для окружающих он был не только (или даже не столько) сын Дуоды и Бернгарда, но и член некоей родственной и вассальной группы, которой заботы о здоровье ребенка представлялись делом второстепенным по сравнению с реализацией ее социально-политических планов.
В чем-то сходная ситуация складывалась, по-видимому, в любом многосемейном крестьянском домохозяйстве, испытывавшем недостаток рабочих рук. Интересуясь благополучием домохозяйства в целом, его члены, как мы видели, не всегда способствовали выхаживанию молодыми матерями новорожденных, особенно если дело касалось девочек. В обоих приведенных случаях родители были до некоторой степени скованы в своих заботах о детях, ибо супружеская семья и ее конкретные интересы еще не приобрели самодовлеющего характера. В то же время признание за кровнородственной группой возможности влиять на судьбу детей, как и передача такой группе части ответственности за них, усиливало у самих родителей настроение фатализма в отношении к детям[204].
Нечто аналогичное легко предположить по поводу отношения членов семейной ячейки к больным, немощным, старым. Известная «разомкнутость» семьи мешала возникновению внутри нее эмоционального климата, способного стимулировать должный уход за этими людьми. Соответственно, не было необходимых условий и для интенсивного самосохранительного поведения. Таким образом, своеобразие семейной организации в каролингскую эпоху накладывало свой отпечаток на демографическое поведение и определенным образом сказывалось на режиме воспроизводства населения.
5. К типологии воспроизводственного процесса
Как уже отмечалось, принятая типология демографических процессов прошлого разработана недостаточно. Объединение всех вариантов демографического гомеостазиса в классовых докапиталистических обществах в рамках единого «традиционного» типа воспроизводства населения (ТВН) вызывает неудовлетворенность не только в силу излишней обобщенности. Такое объединение предполагает расплывчатость используемых типологических критериев; оно лишает понятие ТВН необходимой эвристической эффективности. Что, скажем, дает нам признание преобладания на территории Франции VIII — Х вв. «традиционного» ТВН? Отправляясь от этой констатации, мы можем представить лишь самые общие черты демографической ситуации в это время; уяснению ее специфики внутри более чем тысячелетнего периода господства традиционного ТВН данная констатация не помогает.
На наш взгляд, для осмысления демографических феноменов прошлого и уяснения своеобразия их связи с социальными явлениями на разных этапах общественного развития необходимо выделение внутри каждого из трех исторических ТВН более «дробных» категорий. Говоря выше о режиме воспроизводства населения на территории Франции VIII — Х вв. (см. § 3), мы уже наметили несколько отличительных особенностей демографической регуляции. Теперь можно констатировать ее взаимосвязь с такими социальными процессами и явлениями, как формирование малой семьи, признание экономических и социальных прерогатив этой последней, влияние становления сеньории на укрепление и расширение таких прерогатив, растущая дифференциация — в ходе складывания иерархической структуры средневекового общества — родственных структур знати и крестьянства.
Конкретно проследить воздействие всех этих социальных процессов на демографические явления достаточно сложно. Но сам факт их взаимозависимости представляется несомненным, свидетельствуя об их системном единстве. Системную общность черт воспроизводственного процесса, взятого в его взаимозависимости с совокупностью социальных явлений, мы рассматриваем как категорию «вида воспроизводства населения» (ВВН). От ТВН каждый из входящих в него ВВН отличается меньшей масштабностью, большей конкретностью, относительной определенностью форм взаимосвязи между демографическими и социальными феноменами. Чтобы уяснить конкретно-исторические и логические отличия ВВН, преобладавшего в каролингской Франции, необходимо его сопоставление с последующими и предыдущими. К такому сопоставлению мы попытаемся обратиться в заключительном разделе работы. Но и своей описательной характеристикой каролингский ВВН позволяет, как нам кажется, вычленить некоторый логический подтип воспроизводственного процесса и соответствующий ему конкретно-исторический вариант.
Глава 3. Демографический рост XI–XIII вв
1. Постановка вопроса
О демографическом переломе в Западной Европе XI–XIII вв. медиевистам известно уже с прошлого столетия