[205]. В нашем веке исследователи многократно подтверждали сам факт этого перелома, выразившегося в резком ускорении роста населения, и уточняли его масштабы и региональные особенности[206]. В трудах последних десятилетий при изучении демографического роста в XI–XIII в. все чаще отказываются от использования случайных, географически разбросанных данных, составлявших базу прежних работ. Вместо этого привлекаются массовые материалы, выявляющие особенности отдельных этапов внутри этого периода, так же как и своеобразие различных стран и областей[207].
К сожалению, и новые материалы недостаточны для надежного установления абсолютных цифр. Однако относительные изменения в численности населения и демографической структуре определяются сегодня куда лучше, чем раньше. Многие исследователи сходятся, например, в том, что в XII в. ежегодный естественный прирост населения (т. е. выраженное в процентах отношение естественного прироста за год к средней численности населения в течение этого года) составлял в Западной Европе примерно 0,4 %[208]. Много это или мало? Подобный прирост предполагает, что население увеличивается каждые 25 лет приблизительно на 10 % и удваивается за два с половиной века. Для сравнения напомним, что в наши дни средние темпы прироста составляют в мире в целом около 1,8 % в год, вызывая удвоение населения за 35–37 лет. В странах Африки ежегодный прирост населения измеряется в 2,9 % в год (удвоение примерно за 24 года). И даже в развитых капиталистических странах, по отношению к которым говорят порой об угрозе депопуляции, прирост населения достигает 0,8–1,0 % в год. Ежегодный прирост в 0,4 % в Западной Европе XI–XIII вв. сам по себе не означал, как видим, очень уж быстрого демографического подъема. Но по сравнению с крайне медленным ростом населения — или даже периодической стагнацией в VIII — Х вв. — этот прирост недооценивать не приходится.
Франция принадлежала к странам, в которых рост населения в XI–XIII вв., как правило, не опускался ниже средних для Западной Европы цифр, а в течение некоторых периодов даже превышал их. Это имеет тем большее значение, что Франция в отличие от Англии или Германии принадлежала к числу давно обжитых стран. В таких, например, районах, как Парижский, некоторые сельские территории были уже в IX в. столь густо заселены (около 30–40 человек на кв. км)[209], что при тогдашних экономических условиях их дальнейшее «уплотнение» в течение ряда столетий наталкивалось на непреодолимые трудности[210]. Если, несмотря на это, естественный прирост населения в XI–XII вв. по стране в целом достигал по некоторым оценкам 0,4 % в год[211], то очевидно, что в ряде районов он должен был намного превышать этот показатель.
Так, в Пикардии среднегодовой прирост населения в 1175–1200 гг. составлял 0,72 % (правда, в предшествующее и последующее 25-летие он был ниже — соответственно 0,28 и 0,12 %, но в середине XIII в. — в 1225–1250 гг. — вновь поднялся до 0,64 %)[212]. Сходная картина была в Восточной Нормандии: за 100 лет — с 1240 по 1347 г. — число сельских очагов выросло здесь в 1,7 раза (ежегодный рост около 0,7 %)[213]. В Провансе за тот же примерно период число очагов удвоилось (ежегодный прирост около 1 %)[214]. В результате в ряде французских областей плотность населения достигла, согласно имеющимся оценкам, цифр, соизмеримых с началом Нового времени: в нормандском диоцезе Байе в конце XII — начале XIII в. она поднялась до 71 человека на кв. км, в области Шартра в середине XIII в. — до 39 человек, в Артуа в конце XIII в. — до 50 человек, в области Безье (Нижний Лангедок) в начале XIV в. — до 80 человек[215], в некоторых сельских районах Иль-де-Франса в начале XIV в. — до 86 человек на кв. км. По общей численности населения Франция обогнала к началу XIV в. все западноевропейские страны и насчитывала — в современных границах — по минимальным оценкам 10 млн, а по оценкам самого последнего времени даже 20 млн человек[216].
Демографический подъем во Франции XI–XIII вв. с давних пор рассматривается специалистами в тесной связи с рядом социально-экономических процессов. Так, исследователи XIX и начала нынешнего столетия (Э. Левасер, М. Блок, В. Абель, М. Беннет и др.) подчеркивали связь роста французского населения в рассматриваемый период с внутренней колонизацией, основанием новых деревень и городов, улучшением агрикультуры, ростом городов и торговли — словом, с экономическим подъемом. Современные медиевисты (Ж. Дюби, П. Тубер, Г. Фуркэн, А. Ботье, Л. Женико, Дж. Босуелл и др.) остаются в общем верны этой точке зрения. Попытки подчинить экономический подъем Франции XI–XII вв. демографическому росту (в духе демографического детерминизма) сегодня столь же редки, как и попытки объяснить демографический рост только экономическими факторами (в духе экономического детерминизма)[217].
В то же время современная наука задается целью раскрыть конкретную взаимосвязь этих двух исторических феноменов и уяснить их взаимодействие со всеми иными общественными сферами: экологией, политикой, идеологией, ментальностью и т. д. Так, ряд медиевистов обращают внимание на роль в экономическом и демографическом подъеме XI–XII вв. крупных социально-политических перемен, именуемых «феодальной революцией». При этом имеются в виду укрепление власти местных шателенов, расширение их судебно-политических прерогатив, усиление эксплуатации крестьян, принуждение к более интенсивному труду. По мысли сторонников этой концепции, в ходе феодальной революции растет сельскохозяйственное производство, консолидируется семья, улучшается питание, уменьшается смертность, увеличивается численность населения[218].
Другие специалисты, объясняя этот подъем, связывают его с широким использованием железа и улучшением сельскохозяйственного инвентаря, что облегчало подъем новых земель и создавало ресурсы для роста населения[219]. Третьи сосредоточивают внимание на экономическом и культурном влиянии Востока в период крестовых походов: в этом влиянии видят мощный импульс всего общественного развития[220]. Четвертые придают особое значение благоприятным для Западной Европы в целом и Франции в частности изменениям во внешнеполитических условиях (прекращение внешних вторжений) и в действии внутренних импульсов социально-экономического развития (усиление стимулов экономического роста)[221]. Пятые усматривают истоки подъема XI–XIII вв. в долговременном улучшении климата (сокращение числа влажных — «гнилых» — лет), что благоприятствовало и сельскохозяйственному росту[222]. Наконец, встречаются высказывания в пользу того, что в основе экономического и демографического роста XI–XIII вв. лежало формирование малой супружеской семьи, обеспечившее перестройку всех форм жизни, включая и условия воспроизводства населения[223].
Недостаточность — или неудовлетворительность — ряда подобных трактовок отмечалась неоднократно. Не повторяя высказывавшихся критических замечаний[224], остановимся лишь на двух-трех общих недостатках, характерных для некоторых концепций демографического подъема во Франции XI–XIII вв. Отметим прежде всего необходимость больше учитывать исключительное многообразие тех исторических связей, которыми был обусловлен данный демографический сдвиг. Его неслучайно пытаются вывести из самых разных сфер общественной жизни. Он и в самом деле имел предпосылки и в экономике, и в политике, и в культуре, и в экологии. Понять его происхождение можно поэтому лишь при системном, целостном подходе к изучению тогдашнего общества. Но это только одна сторона дела.
Быть может, еще важнее другое обстоятельство. Рассматривая историческое место роста населения в XI–XIII вв., исследователи ограничивались обычно изучением предпосылок (и последствий) самого этого количественного роста. Тем самым данный демографический феномен сводился к некоему одномерному количественному явлению и в качестве такового включался в контекст прочих исторических процессов. Между тем одно и то же увеличение численности французского населения могло быть в XI–XIII вв. результатом самых разных демографических явлений (или самых разных их комбинаций). Так, оно могло быть вызвано и ростом общей рождаемости, и сокращением детской (или общей) смертности, и уменьшением доли холостяков (т. е. ростом брачности), и снижением возраста первого брака (т. е. удлинением детородного периода) и т. д. и т. п. Иными словами, демографический рост XI–XIII вв. (как, впрочем, и любой демографический сдвиг) сам представлял в высшей степени сложное, неоднородное явление. Чтобы понять его, необходимо увидеть за однозначным количественным итогом совокупность перекрещивающихся процессов, каждый из которых мог иметь свои объективные и субъективные причины и результаты. Выявление подлинных исторических предпосылок и последствий этого роста упирается, таким образом, в раскрытие его внутреннего механизма, в исследование стереотипов демографического поведения и их социально-психологической мотивации.