Все охарактеризованные концепции роднит решительный пересмотр преобладавшего в предшествующей историографии представления о всеобщей дискриминации и приниженности женщины в раннее и классическое Средневековье. Известная оправданность этой тенденции (совпадающей с общей тенденцией мировой историографии к отказу от недооценки роли женщины в истории) не дает, однако, оснований пройти мимо явной противоречивости приведенных концепций. Попытаемся самым кратким образом очертить наиболее достоверно устанавливаемые изменения в статусе женщины и его оценке современниками во Франции XI–XIII вв.
В начале рассматриваемого периода — в XI в. — во всех слоях французского общества явственно проступала дискриминация женщины. В сочинениях богословов безраздельно господствовали антифеминистские суждения, подчеркивалась особая приверженность женщин к греху, отмечалась необходимость мужской опеки над ними; непричастность клириков к повседневному общению с женщинами рассматривалась как одно из свидетельств их превосходства над всеми мирянами[348]. В светской модели мира приниженность женщины в XI в. также не вызывала сомнений. И в рыцарской, и в крестьянской среде почти повсеместно победил тогда агнатический счет родства, земля наследовалась преимущественно по отцовской линии. Для социокультурной оценки женщин поучительно, что с появлением второго имени (prenom) и жена, и дети нарекаются «фамилией» мужа и отца; в грамотах, касающихся крестьян, имя жены все чаще вовсе опускается[349]. Что касается аристократии, то здесь падение женского престижа усугубляется ограничениями на браки для младших отпрысков разросшихся родов: рост числа благородных девиц, не находивших равной партии, увеличивал число внецерковных браков, усиливая чувство неполноценности у самих женщин и пренебрежительное отношение к ним со стороны окружающих.
Подобные оценки женщины в рыцарской среде начали уступать место более позитивным лишь в следующем XII в., в частности в связи с резким ростом числа церковных браков рыцарей. Этому способствовало, с одной стороны, более широкое использование при обзаведении семьей рентных фьефов, а с другой — укрепление престижа церковного брака, обеспечивавшее женщине большую надежность семейного союза. Неслучайно, в лэ Марии Французской превозносится именно эта форма брака, которая открыто противопоставляется «бесстыдному» конкубинату или куртуазной любви[350]. И хотя ни в XII, ни в XIII в. последним не суждено было исчезнуть, все большее распространение формально нерасторжимого церковного брака и связанной с ним моногамной семьи, несомненно, стабилизировало положение женщины. Особенно это касалось ее положения внутри семьи. Обширные права хозяйки дома, справедливо подчеркивавшиеся Р. Фоссье, приобретали отныне особую важность и стабильность, которые, конечно же, повышали престиж женщины. Естественным следствием этого могло быть изменение психологического климата в семье, благоприятное для осуществления материнских функций женщины, и в конечном счете улучшение условий для выхаживания малолетних детей.
Этот же процесс повышения престижа женщины — хозяйки дома затронул и крестьянство. Помимо распространения церковного брака, этому способствовали внутренняя колонизация, облегчавшая обособление новых семей, а также освобождение крестьянства. Поскольку оба эти процесса охватывали не только XII, но и XIII столетие, относительное укрепление статуса женщины в крестьянской семье могло стать более длительным и надежным.
Сакрализация брака и общепризнанность воспитательных функций женщины в семье сказались и на суждениях авторов дидактических сочинений XII в.[351] Несмотря на сохранение в них антифеминистских высказываний[352], появляются, например, попытки рассматривать самые недостатки женщины как ниспосланное богом средство нравственного совершенствования мужчины. Эта идея — центральная в доктрине созданного в начале XII в. во Франции ордена Фонтевро. Основатель ордена Робер д’Арбрисель предписывал совместное существование мужских и женских монашеских общин и подчинение первых вторым[353]. По мысли д’Арбриселя, это должно было стать для мужчин школой подавления плоти, школой аскезы и искупления греховности. В этой доктрине исходным мотивом оставалась забота о душевном спасении мужчины, но и оценка социально-культурной роли женщины здесь имплицитно повышалась.
В еще большей мере то же самое можно сказать о куртуазном культе дамы в XII в. Как бы ни оценивать общекультурный подтекст куртуазной литературы XII в. — в плане ли свидетельства явного улучшения социального статуса благородной женщины[354], в плане ли «сублимации мужского презрения» к ней (как к объекту «завоевания» мужчиной)[355], — ведущей линией рыцарского поведения, отраженного в этой литературе, является нравственное самоусовершенствование рыцаря, измеряемое степенью благосклонности дамы. Но признание за женщиной роли формального судьи мужских деяний не могло не подразумевать утверждение ее авторитета, хотя бы в «мире воображения», воплощавшемся в рыцарской литературе того времени[356]. Впрочем, и за пределами «мира воображения», в реальной действительности XII в. благородная дама могла порой выступать как сюзерен и даже посвящала иногда юных воинов в рыцари[357].
Констатируя отдельные благоприятные для женщины изменения, не следует терять общей перспективы; дальше отдельных более или менее частных нововведений дело в XII в. не пошло. Ни в светской, ни тем более в церковной модели мира не было и речи об уравнении мужчины и женщины. Несовершенство женской природы и заложенное «от века» верховенство мужчин над женщиной остаются общепризнанными во всех общественных слоях и подчеркиваются и церковными и светскими писателями. Именно общепринятость дискриминации женщины делала особенно заметными отдельные сдвиги. Почти все они касались сферы «частной жизни» и потому могли оказать лишь небольшое влияние на оценки современниками общественного статуса женщины. Ожидать в этих условиях равномерного отражения в современных памятниках деяний мужчин и женщин не приходится. Соответственно, нет оснований видеть в частоте их упоминаний адекватное отражение их численности. Но и предполагать открыто пренебрежительное отношение к сохранению жизни новорожденных девочек в семье, где женщина-мать пользовалась ныне возросшим авторитетом, вряд ли правомерно.
Что изменилось в XIII в.? Пожалуй, наиболее заметно усиливающееся столкновение противоположных тенденций в подходе к статусу женщины. С одной стороны, продолжаются выступления против крайностей в социально-культурной дискриминации женщин. Так, в нравоучительном диалоге отца и сына (середина XIII в.) констатируется: «Женщина не должна быть ни головой (la teste) для мужчины, ни его подножием (ni des piez); она должна быть наравне с ним; не надо превращать ее ни в госпожу над ним (dame par desus lui), ни в его подчиненную (sa baasse), которой можно помыкать»[358]. Еще резче выражает эту мысль Рамон Лулий, подчеркивающий, что «муж должен служить (servir) своей жене, как жена служит (serve) мужу и как они оба служат Богу». Правда, тут же оговаривается еще особая «служба» жены своему супругу, для плоти которого она играет ту же роль, что и другие его органы (aussi con tes membres sont estruments ordenez a servir ton cors, aussi ta femme est ordenee a servir le tien cors)[359]. Сходным образом Роббер де Блуа, писатель середины XIII в., в поэме, обращенной к благородным мужчинам, призывает их не говорить о женщинах плохо, не хулить их зря, не забывать, что все люди рождены и вскормлены ими, и т. д.[360] Даже если считать вслед за Р. Фоссье, что все благосклонные по отношению к женщинам высказывания писателей XIII в. представляют лишь «исключение», сам факт их существования вряд ли может быть сброшен со счетов[361]. Это же касается и усиления в XIII в. мариинских культов[362], и появления пародийных текстов, в которых мужчины рожают, а женщины воюют, так что функции тех и других в перевернутом виде как бы отождествляются[363]. Полностью признается трудовая деятельность женщины. В некоторых руководствах для исповедников, составленных на рубеже XII–XIII вв., даже проституция трактуется как вид «труда», хотя и постыдного[364].
С другой стороны, тенденция противопоставлять мужчин и женщин по их общественным правам и функциям в XIII в. сказывается еще резче, чем в предыдущем столетии. Тот же Робер де Блуа рассматривает приниженность и несовершенство женщины как непреложный факт, влияние которого можно уменьшить, но не устранить. Этим, собственно, и объясняется создание им двух параллельных воспитательных трактатов: одного для мужчин, другого для женщин. В первом, именуемом «Обучение господ», трактуются основные вопросы бытия и важнейшие добродетели и пороки, во втором — «Целомудрие дам» — перечисляются конкретные формы дозволенного и недозволенного поведения женщин. Видимо, автор исходит из того, что сами женщины (в отличие от мужчин) не имеют никакого представления о дозволенном и недозволенном и не обладают никакими сдерживающими центрами. Чего, например, стоят рекомендации женщинам не «оголяться», не разрешать другим прикасаться к их телу и губам, не слишком много есть и пить, не останавливаться пред окнами чужих домов, не «завираться» и т. д.