Что касается доли холостых мужчин во всех возрастных классах, то нельзя исключить, что она была сопоставима с долей холостых мужчин во Флоренции начала XV в. — около трети лиц мужского пола старше 14 лет[560]. Все это не идет в сравнение с тем, что считается типичным для последующих трех столетий — XVI–XVIII вв., — в течение которых преобладал очень поздний брак и у мужчин, и у женщин, и для которых была характерна очень высокая доля холостяков (см. ниже, гл. 5). Тем не менее преуменьшать значение резкого роста доли холостых мужчин не приходится. Именно с этим феноменом были, на наш взгляд, связаны многие особенности брачно-сексуального поведения во Франции XIV–XV вв., и он же имеет немалое значение для понимания демографического тренда этого времени.
Касаясь первого из названных аспектов, отметим непосредственное воздействие, которое не могло не оказывать обилие холостых мужчин на распространение конкубината, домов терпимости и насилий над женщинами. Лишь в этих формах удавалось холостякам найти хоть какую-то замену браку. Только таким образом могли они употребить свою сексуальную энергию[561]. Чем заметнее увеличивалась доля холостяков, тем острее становилась проблема их «умиротворения». Конкубинат, проституция, насилия объективно превращались в своеобразный «предохранительный клапан», использование которого позволяло обществу защищать законный брак от агрессивных поползновений со стороны холостяков. Отчасти отсюда рождалась терпимость ко всем маргинальным формам половых отношений. С помощью них надеялись обеспечить стабильность, устойчивость законного брака для основной части населения. Удавалось это, естественно, не всегда. Адюльтер и насилия над замужними ясно об этом свидетельствуют. Тем не менее главной тенденцией оставалось укрепление моногамного брака, чему маргинальные формы объективно лишь содействовали.
Переходя теперь ко второму аспекту, касающемуся демографических последствий обилия холостяков, отметим прежде всего наиболее очевидное. Холостой статус значительной части молодежи во Франции XIV–XV вв. означал заметное ограничение роста населения. Как известно, повышение возраста первого брака — наиболее часто встречающееся в традиционных обществах средство регулирования рождаемости. Сколь бы терпимо не относились к бастардам, число детей, появлявшихся на свет в союзах, не признававшихся законными, бывало всегда меньше обычного. Поэтому с повышением принятого возраста первого брака рождаемость неизбежно сокращалась. Ги Буа, придававший возрасту первого брака значение не только регулятора рождаемости, но и важнейшего показателя демодинамики, утверждал даже, что в традиционных аграрных обществах увеличение этого возраста свидетельствует о росте средней длительности предстоящей жизни и сокращении числа мест для хозяйственного устройства молодых семей[562].
Парадоксальность демографической ситуации во Франции XIV–XV вв. состоит, однако, в том, что хотя повторяющиеся социально-политические и демографические кризисы, несомненно, могли создавать немало таких «свободных мест», вновь принятый в это время возраст первого брака не поощрял, но, наоборот, ограничивал возможность образования новых семей и соответствующий прирост населения. Можно, конечно, допустить, что военные и чумные опустошения создавали немалые трудности в хозяйственном использовании освободившихся земель. Тем не менее почти невероятно, чтобы только эти трудности смогли предотвратить рост новых хозяйств (в частности, животноводческого профиля)[563] до такой степени, чтобы это сказалось на повышении возраста брака. Видимо, дело в гораздо более сложных особенностях всей социально-демографической системы, почему-то нацеленной в эти столетия на ограничение доли состоящих в браке и сокращение рождаемости. (Напомним, что мы сталкивались с такими ограничениями и в условиях заключения и расторжения брака, и в обстоятельствах вступления в повторный брак.)
Осмысливая эти особенности, необходимо, конечно, учитывать хронологическую и локальную специфику. Нельзя забывать, что, как отмечалось выше, непосредственно после острых демографических спадов возраст первого брака временно понижался, обеспечивая некоторую компенсацию потерь в численности населения[564]. Однако впоследствии он вновь возвращался к принятым цифрам, демонстрируя их устойчивость в масштабе всего периода. По-видимому, черты социальной и демографической системы, заставлявшие сдерживать рост брачности и рождаемости, были во Франции XIV–XV вв. не конъюнктурными, но структурными, вызванными к жизни взаимодействием всех элементов этих систем. Чтобы проверить это предположение и объяснить, почему в период войн, эпидемий и хозяйственных кризисов демографический механизм Франции был ориентирован на сдерживание роста населения, обратимся к изучению численности детей и средней длительности жизни.
3. Численность детей
Прямые данные о численности детей во Франции XIV–XV вв. остаются почти столь же разрозненными, что и одним-двумя столетиями раньше. Чтобы избежать абсолютизации отдельных казусов, попытаемся сравнить свидетельства о числе выживших детей для отдельных периодов XIV–XV вв. с сопоставимыми данными предшествующего времени. Благоприятную возможность такого сопоставления представляет анализ генеалогических материалов о семьях, история которых известна как для XIV–XV, так и для XII–XIII вв. Материалы этого рода собраны в первую очередь для аристократических семей.
Одно из таких собраний — вышедшее в 1976 г. просопографическое издание Э. Перруа «Знатные семьи Фореза в XIII в.»[565]. Отправляясь от состава форезской знати в XIII в., Э. Перруа проследил историю каждой семьи и в предшествующее, и в последующее время. Всего исследованием охвачено 210 родов. Каждый из родов представлен несколькими, иногда 10–13 отпрысками (вместе с их семьями), так что общее число лиц, охваченных Э. Перруа, составляет несколько тысяч человек. Во многих случаях дворянский род сохранялся в Форезе не одно столетие. Его отпрыски могли функционировать начиная с XII в. вплоть до XVII в. Но чаще знатные семьи Фореза известны лишь на протяжении 100–200 лет или даже еще более короткого срока в пределах периода с конца XII до начала XV в. В любом случае включение семьи в генеалогический ряд предполагало уяснение ее состава и ее родственных связей. Иначе говоря, на каком бы хронологическом отрезке ни функционировала семья, для Э. Перруа было необходимым выявить всех ее потомков (т. е. всех выживших детей), а также братьев и сестер главы семьи. Именно это обстоятельство делает сопоставимыми просопографические данные о детях, братьях и сестрах форезской знати, относящиеся к разным столетиям.
Разумеется, можно заподозрить, что сведения, касающиеся более поздних периодов, сохранились лучше. Этому, казалось бы, естественному возражению против сопоставимости материала, относящегося к разным столетиям, в нашем случае можно не придавать большого значения, так как генеалогические данные о форезских дворянах XIII в. весьма подробны и, по-видимому, мало уступают более поздним (табл. 4.4). Что же касается принципов письменной фиксации вассально-ленных связей (или имущественных сделок), то они в Форезе, входившем в пределы «страны писаного права», были в XII–XIII вв. почти теми же, что и одним-двумя столетиями позднее. Все это и позволяет сравнивать просопографические сведения о детях, братьях и сестрах, относящиеся, с одной стороны, к XII–XIII вв., а с другой стороны, к XIV–XV вв., которые фигурируют в генеалогиях типа форезской. Такое сравнение не может, конечно, претендовать на уяснение каких бы то ни было абсолютных чисел, например, числа детей, братьев и сестер, в тот или иной отрезок времени. Но соотношение этих чисел имеет, на наш взгляд, несомненное познавательное значение.
Это соотношение мы и проанализировали для двух названных периодов. Хронологической гранью между ними были избраны переломные годы чумной эпидемии в середине XIV в. (1348–1349 гг.). Первый из сопоставляемых периодов охватывает, соответственно, время с конца XII в. (наиболее ранние просопографические данные Э. Перруа относятся, как правило, к 1180‑м годам) до 1348–1349 гг., т. е. примерно 150–170 лет. Второй (равный по длительности) период — 1350–1500 гг. Внутри его выделим условно в качестве рубежа 1420 г., после которого в Форезе (как и в соседнем Лионнэ) более определенно обозначились тенденции к преодолению демографического спада[566].
* За единицу принимается среднее число детей в 1170–1348 гг.
** Имеются в виду и супружеские, и холостяцкие семьи.
Прежде чем охарактеризовать результаты подсчетов, уточним некоторые их условия и состав отраженной в просопографической сводке Э. Перруа форезской аристократии. Назвав свой труд «Знатные семьи Фореза», французский исследователь отнюдь не ограничился описанием высшей знати. Большинство — семьи рядовых рыцарей — «chevalier», «donzeau», «ecuyer». Встречаются также каноники и монахи. Лишь небольшая часть — семьи шателенов, графов, аббатов. В целом перед нами просопография довольно расплывчатого по своим рамкам правящего класса Фореза, включающего и светских, и духовных лиц, и высшую знать, и средний слой дворянства.
Прослеживая историю отдельных родов, Перруа концентрирует внимание прежде всего на главах семей. В абсолютном большинстве случаев ими были мужчины (женщины фигурировали в этом качестве лишь в 6–7 % семей). Именно их сыновья и дочери, а также братья и сестры выявляются в просопографии. При этом сохранившиеся данные позволяют чаще выявить потомков (и боковых родичей) мужского пола, чем женского. Тем не менее недоучет в генеалогии дочерей и сестер, число которых в 2–3 раза уступает числу сыновей и братьев (см. табл. 4.4), имел в общем меньшие масштабы, чем в исследовавшихся выше просопографиях XI–XIII вв., где даже дочери (не говоря уже о сестрах) фиксировались в 5–6 раз реже сыновей. В связи с этим мы не считали в данном случае возможным прибегать при определении общего числа детей к удвоению числа сыновей (как это делалось выше). Сознавая, что наши данные будут отражать заведомо неполное число дочерей и сестер, мы определяем его на основе непосредственных указаний источников. Ясно, что в целом наши подсчеты отразят не столько реальное количество потомков (и других родичей) в тот или иной период, сколько ориентировочную оценку изменений в этом количестве со временем.