Вид воспроизводства населения, присущий Франции рассматриваемого периода, обладал, таким образом, чертами не только общими с ВВН предшествующего времени, но и немаловажными отличиями. Он содержал как «крещендные», так и «ограничительные» элементы.
Читатель мог бы, естественно, возразить, что введение понятия ВВН для Франции XIV–XV вв. само по себе не раскрывает конкретный механизм взаимосвязей демографических и социальных процессов этого времени. Но подобного «автоматизма» в познавательном процессе вообще не бывает. В то же время нельзя не видеть, что применение данного понятия придает изучению указанных взаимосвязей большую целеустремленность. Исследование непосредственно нацеливается на сопоставление социально-демографических взаимосвязей разных периодов. Вместо аморфного понятия «традиционного ТВН» в распоряжении исследователя оказываются гораздо более определенные по своему познавательному смыслу ВВН, каждый из которых олицетворяет некий целостный этап. Это стимулирует углубленное изучение социально-демографического взаимодействия на разных этапах и расширяет возможности уяснения его механизма.
Глава 5. Демографические процессы в XVI–XVIII вв
Три столетия, непосредственно предшествующие Великой французской революции, рассматриваются обычно как некий особый период в истории Франции и Западной Европы в целом. В самом общем плане эта периодизация вполне оправданна. Это были столетия, когда рушились устои феодального строя и совершался переход к капитализму. В то же время у специалистов не вызывает сомнений своеобразие отдельных этапов внутри этого периода с точки зрения их социально-экономического, политического и историко-культурного содержания.
Примерно то же самое можно сказать о периодизации демографического развития Франции в XVI–XVIII вв.: известные черты общности для всей трехсотлетней эпохи сочетались со значительной спецификой отдельных периодов.
Одна из общих черт, особенно важная как раз для демографического анализа этих трех столетий, — невиданное ранее богатство источниковой базы. Будучи памятниками новой эпохи, документы XVI в. и в еще большей мере XVII–XVIII вв. донесли до нас сведения, которые для более ранних периодов просто не могли существовать. Даты заключения браков, возраст брачащихся, даты крещения детей того или иного пола, время похорон каждого из членов семьи, ее состав и численность — все это стали регулярно фиксировать лишь с XVI–XVII вв.
Тому способствовал ряд обстоятельств. Процедура церковного брака стала подчеркнуто публичной. Она предусматривала письменную регистрацию и самого бракосочетания, и рождавшихся детей. Абсолютистская монархия придала регистрации церковью браков, рождений и смертей обязательный характер (ордонанс августа 1539 г.). Одновременно абсолютистские короли реформировали в фискальных целях учет населения: стали проводиться более или менее всеобщие описи населенных пунктов, числа «очагов» в них; регулярнее стали составляться списки налогоплательщиков. Учету живых и умерших стали меньше противиться и сами французы; сдвиги в менталитете изменили отношение к письменной фиксации самих людей и их действий.
Благодаря особенностям источников оказалось возможным принципиально расширить по отношению к XVI–XVIII вв. круг изучаемых демографических проблем, придать их анализу гораздо большую всеобщность и систематичность, сблизить исследовательскую методику с той, что характерна для современной демографии. Историческая демография, анализирующая XVI и особенно XVII–XVIII вв., отличается, таким образом, от исторической демографии достатистической эры и по проблематике, и по методике, и по понятийному аппарату.
Как уже отмечалось выше, именно XVII–XVIII вв., а также XVI в. наиболее интенсивно изучались в западноевропейской исторической демографии последних десятилетий. Накопленный здесь научный материал огромен. Именно на его базе в 80‑е годы были созданы широкие обобщающие труды, в том числе и во Франции; второй том многократно цитировавшейся выше «Истории французского населения» целиком посвящен этим трем столетиям. Нам нет поэтому нужды предпринимать развернутое изучение демографических явлений данного периода. Мы ограничимся здесь рассмотрением преимущественно одного сюжета — преемственности между демографическим развитием Франции в XVI–XVIII вв. и в предшествующие столетия.
До сих пор при изучении этой преемственности главное внимание уделялось, так сказать, ее «внешним» аспектам: пределам колебаний численности населения в XVI–XVIII вв. (по сравнению с XIV–XV вв.), мере стабильности в эти столетия рождаемости и смертности, сходству и различию плотности населения отдельных провинций и т. п.[692] Нам хотелось бы перенести центр тяжести исследования на другой аспект проблемы. Мы будем интересоваться не столько «внешней», сколько «внутренней» стороной преемственности в демографическом развитии. Под ней мы подразумеваем прежде всего степень близости поведенческих стереотипов и способов мировосприятия, характерных для людей того времени в интересующей нас сфере. Демографическая история «изнутри» — вот главный ракурс нашего анализа. Рассмотрим с этой точки зрения некоторые особенности модели брака, отношения к детям, структуры семьи и сексуальной практики во Франции XVI–XVIII вв.
Первое, что отмечают все исследователи брачной модели XVI–XVIII вв., — неуклонное повышение принятого возраста первого брака. Особенно резким было оно у женщин. В ряде французских областей средний возраст вступления девушек в брак увеличился за каких-нибудь 50–60 лет — с последних десятилетий XVI в. до 20–30‑х годов XVII в. — на 3–4 года и достиг примерно 23 лет. Во второй половине XVII и в XVIII в. он продолжил расти, достигнув в сельских районах 25–26 лет, а в городах — 27 лет. Увеличивался, хотя не так интенсивно, и средний возраст первого брака молодых мужчин — до 28–29 лет. Разрыв в возрасте супругов сократился. Исключение составляли аристократы, дочери которых заключали первые браки по-прежнему в 19–20 лет с мужчинами 25–29-летнего возраста. Существовали, кроме того, локальные особенности: например, в Лимузене девушки выходили замуж относительно рано — до 21 года. Но общая тенденция повышения в XVI–XVIII вв. брачного возраста не вызывает никаких сомнений[693]. Сопоставляя ее с тем, что было выяснено выше об изменении возраста первого брака в предыдущие столетия, есть все основания констатировать явную преемственность в тенденциях развития[694].
Как и раньше, повышение брачного возраста было тесно связано с трудностью обустройства и хозяйственного обособления новой семьи. Вот, например, как магистрат Амьена характеризовал в 1573 г. брачные обычаи в городе: «Ежедневно можно видеть, как бедные люди умоляют священников обвенчать их детей — сыновей в 16–18 лет, дочерей в 13–14; через 4–5 лет эти молодые люди обзаводятся кучей детей, вымаливающих кусок хлеба; из‑за этого и их родители вынуждены нищенствовать. Чтобы впредь не было ничего подобного, пусть все, особенно бедняки, не вступают в брак, пока не достигнут юноши 24–25 лет, девушки 17–18 лет»[695]. Как видим, регламентация брачного возраста не всегда возникала спонтанно. Она могла и декретироваться «сверху», лишь затем укореняясь в сознании. Но в любом случае она — как и в предыдущие столетия — была неразрывно связана с регуляцией численности населения, со стремлением предотвратить его рост.
Самим молодым людям, особенно из среды бедняков, эта регламентация браков несла немало жизненных осложнений. Хотя неженатыми до конца жизни оставалось не более 10 % населения, доля холостых и незамужних среди молодежи до 25 лет составляла около 50 %[696]. Всем им приходилось либо надолго откладывать браки, не соответствовавшие матримониальной стратегии их родителей, либо вовсе отказываться от них. Свои сексуальные потребности они могли удовлетворять лишь во внебрачных связях. А так как внебрачные беременности по-прежнему считались постыдными (неслучайно они оставались крайне редкими, не превышая 1–2 % от общего числа беременностей[697]), неизбежно укоренялась та форма сексуального поведения, которая предполагала обособление соития от зачатия[698]. Ставшее привычным в добрачный период разделение этих двух актов естественно сохранялось и в дальнейшем, в собственно супружеских отношениях. Тем самым подготавливалась база для внутрисемейного «планирования рождаемости». Нетрудно заметить, что и в этом отношении сексуальная практика XVI–XVIII вв. представляла до некоторой степени продолжение той, что зародилась еще в предшествующие два столетия, когда холостяки удовлетворяли свои сексуальные потребности в общении с конкубинами или проститутками. Преемственно связанным с прошлым было и самое понимание брака. В XVI–XVIII вв. он в еще большей мере, чем раньше, выступал в качестве полового союза по расчету. Неслучайно в назидательных сочинениях того времени с особенной прямотой подчеркивается, что жена не должна быть для мужа ни «любовницей», ни даже «другом», но лишь матерью его детей; сексуальные радости с браком несовместимы; любовь между мужем и женой — плод брака, а не его предпосылка; мезальянсы исключаются так же, как и разводы[699].
Неудивительно, что на протяжении всего периода идет борьба против некоторых элементов церковного канона брака. Неудовлетворенные им молодые люди изыскивали самые разные способы обойти установленные правила, чтобы сочетаться браком по любви, пренебрегая расчетами родителей. Тайные браки превращаются чуть ли не в поветрие. Между тем церковь — при активной поддержке абсолютистского государства — продолжала ужесточать правила оформления брака, стремясь исключить тайные венчания