<севолод>А<нтонович> уже со мной расплатитесь.
Г<еоргию> С<еменовичу> об этом проекте пока ничего не известно.
Летом 1930 г. Виноградов находит себе постоянное место службы, однако положение его остается шатким. 1 сентября 1930 г. М. К. сообщает Алексееву:
Георгий Семенович служит корректором (8-и часовой день!); сегодня приехал в Детсело – м<ожет> б<ыть>, немного отдохнет. Выглядит ужасно! Ребят его в Иркутске притесняют. Алёхе[42] не дают учиться. Жену[43] отправляют в деревню и т. д.
В конце концов, при поддержке М. К. Виноградову удается удержаться в Ленинграде. Он перебивается случайными работами, полученными при помощи М. К., а в 1932 г. поступает на службу в только что основанный Институт истории науки и техники (первым его директором был Н. И. Бухарин). Осенью 1934 г. Георгий Семенович был принят внештатным сотрудником в Пушкинский Дом, где работает (с перерывами) до августа 1940 г. М. К. делает все от него зависящее, чтобы поддержать друга: помогает ему обустроиться, рекомендует его издательствам, приобщает к проектам, которыми руководит сам…
В 1930‑е гг. М. К. был тесно связан с издательством «Academia», публиковался в этом издательстве, принимал участие в обсуждении издательских планов. По его предложению издательство приглашает Г. С. Виноградова к составлению и комментированию книги Мельникова-Печерского «В лесах» и заключает с ним договор.
М. К. всячески способствовал продвижению этой работы. Так, в письме к Я. Е. Эльсбергу[44], одному из редакторов издательства, он просит уплатить гонорар Виноградову, находящемуся «в положении на грани нищенского»[45].
Отзывчивость и готовность помочь – отличительные черты М. К. Правда, случай с Виноградовым – особый: выступая в его защиту в Иркутске и стараясь поддержать в Ленинграде, М. К. помогал не только своему товарищу, но и ученому, которого высоко ценил. Но он готов был содействовать и малознакомым людям, попавшим в беду.
Одним из них был Н. Н. Грибановский[46], познакомившийся с М. К., по-видимому, в 1928 г. в Ленинграде во время научной командировки. Вернувшись в Якутск и подвергаясь травле со стороны местных властей, Грибановский сообщил об этом М. К. и просил «защитить маленького библиографа от незаслуженных нападок и, возможно интриг» (60–19; 4 об.; письмо от 23 февраля 1929 г.).
М. К. откликнулся немедленно. О своих шагах в защиту Грибановского, предпринятых им весной 1929 г., он рассказывал Н. В. Здобнову (письмо не датировано; предположительно июль 1929 г.):
Как-то Н. Н. Грибановский прислал мне письмо, в котором сообщает, что его основательно травят – в Якутии. Как бывшего чиновника и домовладельца его объявили «лишенцем»[47] – со всеми организационными отсюда выводами и последствиями. Просил мер общественной защиты.
Тогда же я посоветовался на эту тему с местными библиографами. Решено: дать о нем заметку в «Краеведении» и, кроме того, Л. К. Ильинский[48] вызвался написать о нем еще куда-нибудь в сиб<ирски>е издания. Его заметку я и пересылаю Вам – не найдете ли удобным напечатать в «Сев<ерной> Азии» – сделав всякие исправления, какие сочтете необходимыми.
Но как-то принять меры для защиты необходимо.
Грибановского удалось отстоять, хотя и не без потерь: он был уволен с должности директора местной библиотеки. «Большое спасибо за Ваше участие в моих делах, – благодарил он М. К. 12 августа 1929 г., – я, говоря откровенно, только и надеялся на защиту старших научных работников…» (60–19; 5 об.)
Истории с Виноградовым и Грибановским приходятся на конец 1920‑х гг. В дальнейшем мы убедимся, что М. К. готов был оказать (и оказывал) поддержку не только гонимым, но и репрессированным.
Расставание с Иркутском далось М. К. нелегко; ему пришлось оставить мать и сестру, близких друзей и сослуживцев, учеников и воспитанников, наконец, родной город, который был ему бесконечно дорог.
Но и в период отъезда, и позже, ясно сознавая, что расставание с Иркутском стало необходимым, М. К. испытывал ностальгическую тоску. Ему не хотелось покидать Сибирь. «Скучаю я уже без Сибири, – признавался он в письме к А. А. Богдановой 31 июля 1930 г., – в особенности, как подумаю, что, б<ыть> м<ожет>, оторван от нее надолго»[49].
«…Сердце мое ведь все-таки еще в Иркутске», – напишет он Алексееву 26 июня 1932 г., повторив затем восклицание из повести Николая Полевого: «Могу ли забыть тебя, о Сибирь!»[50]
А в августе 1932 г. (письмо датируется по почтовому штемпелю), на фоне реорганизации советских вузов (в том числе ИРГОСУНа[51]), М. К. писал Михаилу Павловичу, также помышлявшему об отъезде:
Считаю, что предложения, которые делаются Вам, блестящи. Я бы сам с удовольствием на таких условиях вернулся в Иркутск: получать круглый год там жалованье, а жить всего три месяца, – остальное же время в Ленинграде. Да делать мне нечего теперь в ВУЗ’е[52]. А работать в ВУЗ’ах в этом году будет куда приятней, чем накануне. Не советую Вам бросать академической-преподавательской работы. И, вообще, теперь, мы с Вами снова в цене поднялись. Я бы очень хотел побывать сейчас в Иркутске: посмотреть на тамошние настроения.
Это признание М. К. – не более чем «излияние чувств». К лету 1932 г. он уже прочно обосновался в Ленинграде и, конечно, не помышлял о возвращении в Иркутск. Похоже, что при всех своих колебаниях М. К. уже в мае 1930 г. был готов к тому, что задержится в Ленинграде не только до конца отпуска. Ведь еще весной 1929 г. им были предприняты – вероятно, ввиду возможного в будущем переезда – вполне конкретные действия в этом направлении. Ему удается оформить официальные отношения с ленинградским Научно-исследовательским институтом сравнительной истории литературы и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ), возникшим в мае 1921 г. на базе Научно-исследовательского института им. академика А. Н. Веселовского при Петроградском университете (1919–1921). В ИЛЯЗВе сотрудничали едва ли не все ведущие гуманитарии, оказавшиеся в 1920‑х гг. в Ленинграде. Директором института был Н. С. Державин (в то время ректор Петроградского университета). Видную роль в организации института играл академик Н. Я. Марр. В 1925 г. в ИЛЯЗВе была создана – как одно из подразделений Секции литературы – фольклорная подсекция «Живая старина»; ею руководил Д. К. Зеленин, вернувшийся в Ленинград из Харькова. В работе зеленинской группы участвовали ведущие ленинградские фольклористы. Основной формой деятельности в «Живой старине» были научные доклады и их обсуждение; полевая работа не практиковалась. Кроме того, велись занятия с аспирантами (среди ученых, начинавших свою работу в стенах института, был В. Я. Пропп), происходили защиты научных трудов, которые именовались тогда «квалификационными», – именно такие работы защитили здесь, например, Г. А. Гуковский (1927) и П. Н. Берков (1929)[53].
С марта 1928 по 1930 г. Институт сравнительной истории литературы и языков Запада и Востока находился в ведении Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН), осуществлявшей идеологическое руководство всеми гуманитарными институтами и, соответственно, определенную кадровую политику. Председателем РАНИОН в 1927–1929 гг. был В. М. Фриче, с которым, судя по некоторым данным, М. К. доводилось общаться во второй половине 1920‑х гг. Поэтому 25 апреля 1929 г., находясь в Ленинграде и, видимо, обсудив свои планы с Н. С. Державиным и другими знакомыми, он обратился в РАНИОН с заявлением:
В январе прошлого года я начал страдать осложнившимся после гриппа горловым заболеванием, заставившим меня прервать чтение лекций. В настоящее время я нахожусь в научной командировке, которую мне удалось совместить с интенсивным лечением. К сожалению, лечение оказалось, в конце концов, безрезультатным, и по совету крупных специалистов (проф<ессор> Воячек[54], проф<ессор> Верховский[55], проф<ессор> Эрбштейн[56]) я вынужден был поставить перед собой вопрос о перемене профессии или, во всяком случае, о длительном перерыве в лекторской работе.
Вследствие этого я решаюсь обратиться с ходатайством в РАНИОН о предоставлении мне возможности продолжать исследовательскую работу по основной моей специальности. В частности, я хотел бы работать при ленинградском ИЛЯЗВ’е, с фольклорной подсекцией которого я уже связан непосредственно участием в ее работах[57].
Одновременно в поддержку М. К. в РАНИОН поступило несколько других документов. В одном из них сообщалось, что президиум Секции литературы Института сравнительной истории литературы и языков Запада и Востока поддержал в заседании 30 апреля 1929 г. ходатайство М. К., и содержалась просьба об ассигновании для него особой, дополнительной единицы[58]. Второй документ подтверждал, что бюро коллегии института в своем заседании от 14 мая 1929 г. утвердило постановление президиума Секции литературы – «ввиду исключительно тяжелых условий, создавшихся для этого крайне ценного научного работника», – и ходатайствует о привлечении его к исследовательской работе Института в области русского фольклора и литературы