[75]. Это был своего рода столичный Сибирский клуб. В него избирались крупные общественные деятели, члены Государственной думы, ученые и писатели, в том числе – бывшие народовольцы, отбывавшие ссылку в Сибири (И. И. Майнов, С. П. Швецов), социалисты (П. А. Красиков) и др.[76] На общем годичном заседании в ноябре 1911 г. присутствовал патриарх сибиреведения Г. Н. Потанин; всемерную поддержку оказывал В. П. Сукачев. В помещении Собрания читались посвященные Сибири доклады, проводились литературные и музыкальные вечера; число посетителей доходило до нескольких сот человек. В работе Сибирского собрания принимали участие и учащиеся высших учебных заведений, что вызывало недовольство со стороны петербургского градоначальника – для вступления в какое-либо «общество» студент должен был заручиться особым разрешением[77]. Вероятно, именно по этой причине Марк Азадовский не оказался «сотрудником» Сибирского собрания, но трудно предположить, что он – при его исключительном интересе ко всему, что касалось Сибири, – мог пропустить выступления и лекции Г. Д. Гребенщикова, А. А. Кауфмана, А. А. Макаренко, Э. К. Пекарского, С. П. Швецова и др.
И наконец, еще одно объединение, с которым М. К. довелось сотрудничать в ранние петербургские годы: Общество содействия учащимся в Петербурге сибирякам, созданное в 1884 г. Его председателем в те годы был В. П. Сукачев, и студент Азадовский не раз посещал (например, по делам хабаровского землячества) его квартиру на Сергиевской улице. «В качестве представителя одного из землячеств в Петербурге, – рассказывал М. К. 20 июля 1954 г. в письме к А. Н. Турунову, – я раза 3–4 в году бывал у Сукачева на квартире и любовался его картинами». Бессменным казначеем этого Общества был в то время инженер-химик Д. Б. Шостакович (отец композитора) – о его личном знакомстве с М. К. сведений не имеется.
С кем познакомился или сблизился М. К. в Петербургском университете? Каков был круг его общения в 1908–1912 гг.?
Старшим по возрасту товарищем Марка Азадовского был (видимо, уже в начале 1910‑х гг.) Лев Валентинович Бианки (1884–1936), старший брат известного впоследствии писателя В. В. Бианки. Избравший поначалу физико-математический факультет, Лев Бианки перевелся в 1909 г. на славяно-русское отделение историко-филологического факультета[78]. Его ближайшей специальностью стала русская диалектология, занимаясь которой у академика А. А. Шахматова, он неоднократно ездил в диалектологические экспедиции. Был также участником Пушкинского семинария С. А. Венгерова. Окончил университет в 1916 г.[79]
Сближению Азадовского с Л. В. Бианки способствовали, должно быть, их общественные настроения. Биографы Льва Бианки сообщают, что во время революционного подъема 1904–1905 гг. он «придерживался программы социалистов-революционеров[80]. Позже отошел от политических партий»[81].
Одновременно с М. К. на историко-филологическом факультете обучался Леонид Сергеевич Троицкий (1892–1942), выпускник петербургской гимназии Александра I, в стенах которой он проявил «выдающуюся любознательность в русской литературе и древних языках»[82], а по ее окончании был награжден золотой медалью. Поступив на историко-филологический факультет в тот же год, что и Марк Азадовский, Троицкий возглавлял бюро Студенческого издательского комитета, готовившего к печати лекции университетских профессоров (в частности, И. А. Шляпкина). С Азадовским его связывали в 1910‑е гг., безусловно, дружеские отношения; Троицкому посвящена книга М. К. «Из старых альманахов» (СПб., 1918)[83].
К числу знакомых Азадовского в 1911–1912 гг. принадлежал также Николай Николаевич Бортвин (1892–1943), выходец из крестьян Тобольской губернии, с 1911 г. – студент историко-филологического факультета. В студенческие годы Бортвин давал частные уроки, работал экскурсоводом в Российском археологическом обществе; летом принимал участие в научных экспедициях. Был активным участником Сибирского научного кружка, исполняя в нем одно время должность библиотекаря; был также членом Экскурсионной комиссии. В 1916 г. Азадовский и Бортвин, еще числившийся тогда студентом, подготовили краеведческую публикацию, состоявшую из двух сюжетов и опубликованную за двумя фамилиями[84]. В апреле 1917 г. признанный в армию Бортвин покидает Петроградский университет (без сдачи государственных экзаменов)[85].
Активным членом Сибирского научного кружка (в 1912 г. – товарищ председателя правления) был иркутянин Семен Яковлевич Сизых (1890— после 1939), окончивший, как и М. К., Иркутскую мужскую гимназию. В 1909 г. он поступил на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета, однако курса не кончил: был отчислен в 1915 г. за неуплату. Собирался поступить в военное училище[86]. Будучи студентом, Сизых неоднократно ездил в Сибирь как участник научных экспедиций. В 1924–1937 гг. работал (с перерывами) в Хабаровском краевом музее. Неоднократно подвергался арестам (в 1932 и 1938 гг.)[87].
Будучи членами Экскурсионной комиссии Сибирского научного кружка, Н. Н. Бортвин, А. С. Гинтовт (Дзевятовский-Гинтовт) и С. Я. Сизых составили «Сборник инструкций и программ для участников экскурсий в Сибирь», изданный Обществом изучения Сибири в 1912 г. Через два года появилось расширенное издание. «Факт выхода в свет второго издания настоящего сборника, – говорилось в предисловии к этому изданию, – является одним из показателей жизненности начатого сибирской молодежью дела изучения своей родины»[88].
В этом же ряду стоит и Николай Петрович Кычаков (1880–1921), член Сибирского научного кружка[89] и представитель забайкальского землячества, увлеченно посещавший занятия Л. Я. Штернберга в Этнографическом музее. «Один из первых и неизменных Ваших учеников», – напомнит о нем М. К. в письме к Штернбергу от 22 августа 1922 г.[90] О личных отношениях Азадовского с Кычаковым сведений не сохранилось, однако заслуживает внимания тот факт, что, узнав о смерти своего университетского товарища, ставшего жертвой сыпного тифа, М. К. пытается (в Чите, а затем в Иркутске) составить и издать посвященный ему сборник (издание не состоялось). «Один из организаторов известных студенческих родиноведческих экскурсий в Сибирь», совершившим «ряд поездок к нерчинским тунгусам», – сообщается в написанной М. К. о нем некрологической заметке[91], и это едва ли не все, что ныне известно об этой «одной из наиболее ярких, хотя и не блестящих, быть может, фигур»[92] родиноведческого движения 1910‑х гг.
Впрочем, не все университетские товарищи Марка увлекались «родиноведением» – некоторые тяготели к истории литературы. Среди них – Владимир Александрович Сидоров (1888–1920?), одногодок Азадовского, сын петербургского цехового «булочного ремесла». Окончив в 1907 г. петербургскую Первую гимназию, Сидоров в том же году поступил на юридический факультет, затем перевелся на естественное отделение физико-математического факультета, а в феврале 1908 г. – на историко-филологический, который окончил одновременно с М. К. весной 1913 г.[93] Входил в студенческий редакционно-издательский комитет. С 1908 г. посещал Пушкинский семинарий С. А. Венгерова. Был оставлен при университете по кафедре истории русской литературы; продолжал заниматься в Пушкинском семинарии С. А. Венгерова, где выступал с докладами и сообщениями, участвовал в комиссии по составлению «Словаря поэтического языка Пушкина» (в нее входили также В. А. Краснов, М. Л. Лозинский и А. Г. Фомин)[94]. Преждевременная смерть помешала ему завершить «интересную работу о поэтическом языке „Кавказского пленника“ (из наблюдений над эпитетами, синтаксисом и пр.)»[95].
Завершая главу об университетских годах М. К., нельзя обойти стороной важнейший вопрос: сохранил ли петербургский студент, с головой погруженный в научные занятия и проявивший себя в газетно-публицистическом жанре, бунтарские устремления своей юности? Ответ может быть только утвердительным. «В Университет я ехал, – сказано в „Жизнеописании“ 1938 г., – с мыслями о революционной работе, но сразу же был охвачен новыми интересами, став совершенно вне политического движения, хотя и принимал участие во всех массовых движениях студенчества, руководимых революционными партиями»[96].
Иначе и не могло быть. Столичное студенчество как до, так и после революционной поры отличалось вольнолюбием, неприятием самодержавия, стремлением к «улучшению», то есть реформированию России. «…Сибирский научный кружок не был лишен связей с радикальными движениями», – отмечает Д. А. Баринов[97]. Рядом с Азадовским мы видим не только молодых энтузиастов, объединенных жаждой научных открытий, но и его политических единомышленников (Э. Левенберг, Л. Бианки). Как и прежде, он поддерживает отношения с революционно настроенными сибиряками.