[2].
Летом 1913 г. М. К. отправляется – «по собственному почину»[3] – в свою первую этнографическую экспедицию. О том, как она протекала, о ее целях и результатах дает представление подробное письмо М. К., обращенное к А. А. Шахматову как председателю Отделения русского языка и словесности Академии наук:
Летом 1913 года я посетил ряд деревень Михайло-Семеновского станичного округа[4]. Казачье поселение Амурского края представляет собой коренное сибирское население (забайкальцы, поселенные на Амуре приказом Муравьева-Амурского в 1858–1863 годах), и я предпринял поездку по казачьим деревням с целью отыскать следы эпической поэзии, записать песни исторические, лирические и обрядовые и изучить говор местного населения. К сожалению, эти поездки не были вполне планомерны, было не особенно удобное время, и сам я не имел возможности провести более продолжительное время в намеченных мною деревнях. Мне удалось записать около 100 исторических, разбойничьих и военных песен, около 200 лирических («проголосных», игровых и плясовых) и 90 свадебных, а также довольно большое количество частушек.
Былин не удалось записать ни одной, едва ли их когда и пели на Амуре.
Но имею основание думать, по некоторым воспоминаниям и рассказам стариков, с которыми мне приходилось беседовать, что в Забайкалье существовали некоторые следы эпической поэзии и еще теперь, вероятно, возможно найти в глухих казачьих деревнях стариков, помнящих былины, хотя бы в отрывках. Некоторые из записанных и слышанных мною песен отчасти подтверждают эту надежду. Такова песня о татарском полоне («Досталась зятю теща…»). Это песня сохранилась хорошо, но большинство песен подобного рода является в значительно разрушенном виде, хотя воспоминания о них более или менее живы, и певцы или певицы рассказывали мне содержание своими словами, забыв уже «склон и стих».
Исторические песни, записанные мною, главным образом военного характера и тесно связаны с казачьими строевыми песнями. Некоторые из них даже пелись лет 25 тому назад во время поездок.
Из обрядовых песен я записал только свадебные. Это, кажется, единственные, которые сохранились. Песни эти поражают своей художественностью и глубиной чувства.
Забайкальские свадебные песни были записаны г. Логиновским (Зап<иски> Пр<иамурского> О<тдела> И<мператорского> Р<усского> Г<еографического> О<бщества>. Т. 5. Вып. 2)[5]. Записанные мной песни, совпадая отчасти с материалом г. Логиновского, дают в то же время некоторые новые мотивы.
В настоящее время старинные свадебные песни с каждым годом все более и более забываются.
Старый свадебный ритуал вымирает. Подробности его я смог выяснить только из многочисленных расспросов людей старшего поколения. Кроме отдельных, отрывочных сведений, мною записано несколько подробных рассказов о старом свадебном ритуале. Иногда и теперь «правят свадьбы по старинке», но эта «старинка» выражается только в организации свадебного поезда да некоторых случайно уцелевших обрядах: косокрашенье, приготовление особого кушанья и нек<оторых> др<угих>.
Старинные же девичники, продолжавшиеся по неделям, поездки на кладбище и т. п. совершенно исчезли.
Старые лирические песни также забываются. На вечорках и игранчиках их уже мало поют. Лучше сохранились старые плясовые песни. Это понятно, так как старухи, напившись пьяными, неизменно поют их на всех «гулянках». А от них перенимает и молодежь.
Исчезают также и луговые песни, некоторые из них стали просто игровыми и поются на игранчиках и вечорках, в играх.
Песни колядовые совершенно неизвестны.
Любопытно отметить, что иногда старинные песни переделываются на новый лад и старые «проголосные» поются по образу и подобию частушек.
Кроме собирания песенного материала, занимался я также изучением местного говора. Прежде всего должно указать сильное влияние города. В посещенных мною деревнях это особенно сильно заметно. Изучение говора более дальних деревень представляло бы более интереса. Казаки очень часто посещают город по всевозможным делам, многим приходится отбывать в городе военную службу, казачки живут зимой в городе «в прислугах» и т. д. Как на характерный показатель проникновения городской культуры укажу, что в амурской деревне широко известны и очень популярны (среди молодежи) почти все песни, которые можно услышать на улицах города в качестве «самых модных» («Ах, зачем эта ночь…», «Последний нонешний денечек…», «Пускай могила меня накажет…», «Маруся отравилась, Маруся умерла…» и др.).
Причем перенимают не только слова, но и городскую манеру петь, и городское произношение.
Затем нужно указать на существование в говоре некоторых противоположных черт (например, «жона», «жана», «жэна», «жена»). Может быть, это объясняется тем, что современные амурцы происходят и от забайкальцев-аргунцев, и от забайкальцев-ундинцев и т д.
Академик А. И. Соболевский в «Опыте русской диалектологии»[6] замечает, что говор Восточной Сибири один и тот же: в Иркутске, в низовьях Ангары, у Охотского моря, по Шилке и Амуру. Мне кажется, поскольку я могу судить по собранному мной материалу, это утверждение должно ограничить. Так, напр<имер>, ак<адемик> Соболевский указывает на повсеместную мену «в» на «л», «к» на «г». Я ни разу не встретил ни того, ни другого явления, не замечали его и другие лица, с которыми мне приходилось беседовать на эту тему (только «ослобонить»). Мена «ѣ» на «и» в корнях под ударением не встречается. У ак<адемика> Соболевского указано «хлиб», «переихал». Также не отмечено мною «х» вм<есто> «ф» в формах родит<ельного> пад<ежа>. Значительная разница и в словарном материале.
Кратковременность наблюдений не позволяет мне еще подробно характеризовать говор, так как многое в собранном материале мне еще не совсем ясно. <…>
Словарный материал я начал собирать, еще будучи студентом. В настоящее время я располагаю 750–800 карточек <так!> с отдельными словами (из них более пятисот собрано за последнюю поездку).
Слова, служащие названиями различных принадлежностей ремесла и одежды, принадлежностей охоты и т. п., иллюстрируются фотографическими снимками[7].
Молодой ученый уделял сибирской диалектологии особое внимание. На рубеже 1916–1917 гг., рекомендуя Русскому географическому обществу издать работу А. В. Пруссак[8], проводившей исследования в Иркутской области, он писал в своем кратком отзыве:
До сих пор в области диалектологии Сибири, особенно восточной части ее, сделано крайне мало, почти ничего. Все основывается на случайных заметках путешественников прошлого и предыдущих столетий. Вся же научная литература исчерпывается несколькими (две-три) страничками в труде ак<адемика> А. И. Соболевского, в настоящее время уже устаревшими и неоправдываемыми наблюдениями последних годов…[9]
Важно отметить, что уже в первой своей экспедиции М. К., безусловно знакомый с практикой собирания русского фольклора в начале ХХ в. (А. Григорьев, А. Марков, Н. Ончуков, братья Соколовы), проявляет известную самостоятельность. Он объединяет, например, чисто фольклористическую задачу (запись текстов) с лингвистической (фиксация особенностей местного говора). Именно такой подход предлагал А. А. Шахматов, работавший как фольклорист-собиратель в Прионежье в 1884 г. Много лет спустя в статье, посвященной своему учителю, М. К. отметит эту особенность его научного метода:
Как фольклорист-собиратель Шахматов занимает особое место. Его можно назвать фольклористом-диалектологом. Конечно, каждый фольклорист, если он работает вполне научно, является в какой-то степени и диалектологом. С другой стороны, многие диалектологи охотнее всего записывали фольклорные тексты, видя в них особо важный материал для изучения говора. Но для тех и других имела значение только интересующая их сторона: фольклорист дорожил особенностями говора как одним из существеннейших элементов фольклорного текста, неразрывно связанного с народной речью; для диалектолога – фольклор один из многих источников изучения народной речи. Для Шахматова же это были две стороны единого явления[10].
Прилагая к своему письму списки собранных песен и частушки, М. К. добавляет к ним также «Материалы для словаря» (толковый словарь необычных слов), «Образцы речи амурских казаков» и раздел под названием «Говора́ амурских казаков Михайло-Семеновского станичного округа» (слова с расставленными ударениями)[11].
Обращает на себя внимание метод обработки лексического материала, сочетающий в себе лингвистический и этнографический подходы. Неизменно указываются точные данные жителей, от которых сделаны записи (имя, отчество, фамилия, возраст, местожительство и т. д.), отмечаются особенности произношения того или иного имени собственного, как и другие особенности местной речи (в отдельных случаях проставлены ударения)[12].
Первая экспедиция М. К., несмотря на ее несомненно богатый научный результат, была как бы «пробой сил». Ясно сознавая, что экспедиция, предпринятая на собственный счет, не может быть полноценной, М. К. поднимает в своем отчете вопрос о том, как продолжить работу на более надежной основе, придать ей официальный характер. Этому посвящена заключительная часть его обращения в Отделение русского языка и словесности (на имя А. А. Шахматова):
Предпринимая свою поездку, я предполагал посетить весь большой Михайло-Семеновский станичный округ (20 стан