[42].
К сожалению, судьба этой записи, как и большинства материалов, собранных во время обеих Амурских экспедиций, оказалась печальной; реализовать из намеченного удалось лишь малую часть, отразившуюся в статье «Амурская частушка» и двух небольших работах[43]. Подавляющее большинство записей погибло. Уезжая в мае 1918 г. из Петрограда в Томск, М. К. поместил их на хранение в сейф Государственного банка, однако вскоре все российские банки были национализированы, и, несмотря на предпринятые позднее усилия, ему так и не удалось отыскать столь ценные для него бумаги.
Менее значительная часть материалов экспедиции 1913 г. оставалась долгое время в архиве ученого. В конце 1938 г. он передал в Фольклорный архив при Фольклорной комиссии Института этнографии[44] сохранившиеся у него отдельные валики с записями экспедиции 1913 г. («заговоры, песни обрядовые и не обрядовые, частушки» (8 единиц хранения)[45]; позднее они поступили в Фонограммархив Пушкинского Дома. «Записи на фонограф, – сообщает С. И. Красноштанов, специально изучавший эти материалы, – сделаны в хуторах Бабстовском, Биджан, Венцелево, Кукелево, станице Екатерино-Никольской. В графе „Содержание записи“ пять раз названо „песня“, далее – „текст шуточной песни“, „Песь <так!> о переселении на Амур“, два раза – „Песня свадебная“, один – „Прибаутки свадебные“, четыре раза – „Рассказ“, затем – „Рассказ об охоте“, „Рассказ о первых днях жизни на Амуре“. В конце стоят – „Причеть“ и „Былина“. Текстов фонограмм нет. Валики законсервированы, и в ближайшее время нет возможности их прослушать»[46].
Более счастливой оказалась судьба диалектологического материала. Картотека, начатая М. К. в 1913–1914 гг., в дальнейшем эпизодически пополнялась. Долгое время она оставалась в его личном архиве, уцелела и в блокаду, а в 1951 г. ученый передал ее в ленинградский Институт языкознания Академии наук (ныне – Институт лингвистических исследований РАН); к тому времени картотека составляла 2200 карточек[47]. Современная исследовательница, отыскивая ее следы, установила, что, «согласно описи, около 2000 карточек с диалектной лексикой, собранной на Амуре М. К. Азадовским, влиты в картотеку „Словаря русских народных говоров“, но они „растворились“ в огромной картотеке, оказавшись на своем алфавитном месте»[48]. Действительно, в первом выпуске «Словаря» в разделе «Источники» указано: «Азадовский М. К. Материалы для словаря говора амурских казаков. 1913–1914. Около 2000 карточек»[49].
Оглядываясь назад, можно утверждать, что работа М. К. по собирательству устной культуры амурских казаков была воистину пионерской. Более поздние попытки местных краеведов повторить маршрут Азадовского и запечатлеть сохранившиеся песни или обряды русского населения Приамурья не могут – даже отдаленно – сравниться с результатами его экспедиций в 1913–1914 гг. Не удивительно: социальная среда, с которой молодой этнограф соприкоснулся в амурских деревнях накануне Первой мировой войны, оказалась в последующие годы размытой и со временем совершенно исчезла или неузнаваемо изменила свой первозданный облик.
Подлинная оценка Амурской экспедиции и того огромного труда, на который ушло в общей сложности несколько лет (сбор материала и последующая его обработка), состоялась лишь спустя десятилетия после смерти ученого. Значение собирательской работы М. К. отметила, например, Г. Г. Ермак в своем обстоятельном историко-этнографическом обзоре[50]. А в частном письме исследовательница подытоживает: «Материалы М. К. Азадовского, собранные в экспедициях по Амуру, уникальны! Они бесценны для исследователей культуры, фольклорного наследия казачества как локальной группы восточнославянского населения Дальнего Востока России»[51].
Другая дальневосточная исследовательница, Л. Е. Фетисова, изучавшая материалы Амурской экспедиции М. К., отложившиеся в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН, делает вывод о том, что «именно этот ученый положил начало серьезным исследованиям русского фольклора южной части российского Дальнего Востока»[52].
Две Амурские экспедиции, предпринятые М. К., знаменуют его вступление в русскую науку и успешное начало пути, оказавшегося, однако, иным, чем виделось, вероятно, ему самому в те весенние месяцы 1914 г., когда, вдохновляясь своей благородной научной задачей, он с энтузиазмом передвигался на лошадях по Амурскому краю – от одной казачьей станицы к другой.
Глава VI. «Ближайший друг»
Приезжая в Хабаровск к семье, Марк жил в доме, принадлежащем Вере Николаевне, по адресу Хабаровская ул. (ныне Дзержинского), 55. Круг его общения был достаточно широк. Разглядывая старые хабаровские фотографии той поры, сохранившиеся в архиве М. К., и читая надписи на их обороте, мы видим немало имен и лиц, идентифицировать которые не удается.
Где и при каких обстоятельствах состоялась первая встреча Владимира Клавдиевича с Азадовским? Зимой 1910/11 г. Арсеньев находился в Петербурге и неоднократно выступал в Русском географическом обществе; среди его слушателей мог оказаться и М. К. Кроме того, в залах Русского музея была тогда развернута Общероссийская этнографическая выставка, на которой демонстрировались коллекции Арсеньева и которую посетил Николай II, вступивший в разговор с Арсеньевым (об этой встрече он впоследствии рассказывал М. К.[1]). Весной 1911 г. Арсеньев вернулся в Хабаровск. 31 мая 1911 г. (на другой день после лекции М. К. о Белинском в хабаровском Народном доме) Арсеньев выступал в Общественном собрании с докладом «Желтые в Уссурийском крае»; в заседании принял участие и Н. Л. Гондатти[2]. А 9 июня он выступил (там же) с сообщением «Орочи». В извещении о предстоящей лекции отмечалось, что «имя лектора хорошо известно нашей интеллигентной публике»[3].
Впрочем, сам М. К. утверждал, что «знакомство состоялось лишь в 1913 г.»[4]. Видимо, эту дату и следует признать достоверной. С уверенностью можно утверждать, что первые встречи М. К. с Арсеньевым происходили в помещении Гродековского музея (Арсеньев был с 1910 г. его директором), где устраивались разного рода собрания, заседания, доклады и т. д. Впрочем, их знакомство быстро переросло в дружественные и даже семейственные отношения. Они и жили недалеко друг от друга – на одной улице: Азадовские в доме 55, Арсеньевы – в доме 133. М. К. познакомился с Анной Константиновной (урожд. Кадашевич; 1879–1963), первой женой Арсеньева (супруги развелись в 1919 г.), Арсеньев же – с В. Н. Азадовской. «Я очень был обрадован Вашим письмом, – писал Арсеньев 15 января 1916 г. М. К. (из Хабаровска в Петербург). – Раза два видел Веру Николаевну, она передавала мне Ваши поклоны. Таким-то образом я имел сведения, где Вы и что с Вами»[5].
У Азадовских и Арсеньевых были в Хабаровске общие знакомые, – так, например, Арсеньев часто бывал в семье Косовановых, о чем Александр Петрович рассказывал позднее М. М. Богдановой, с которой был дружен в послевоенные годы[6].
Тесное общение Азадовского и Арсеньева приходится на вторую половину 1913 г. (начиная с мая-июня) и бо́льшую часть 1914 г. – до отъезда М. К. из Хабаровска в Петроград. Именно в эти месяцы вокруг Арсеньева формируется небольшой кружок единомышленников, собиравшийся еженедельно по средам. Помимо М. К. и Арсеньева к нему принадлежали гидролог-географ К. А. Гомоюнов (1889–1955), в то время преподаватель истории и географии Хабаровского кадетского корпуса; этнограф И. А. Лопатин (1888–1970; Лондон), выпускник Казанского университета (1912), преподаватель естествознания и географии в Хабаровском реальном училище[7]; чиновник А. Н. Свирин (1886–1976), в те годы сотрудник канцелярии генерал-губернатора (позднее – известный искусствовед, исследователь древнерусского зодчества), и, видимо, химик И. Н. Сафонов[8]. Писатель Г. Г. Пермяков, опираясь на воспоминания первой жены Арсеньева и его родственников, называет и других знакомых Арсеньева, якобы принадлежавших к его этнографическому кружку: ботаник Н. А. Десулави, биолог В. А. Котов, охотовед И. А. Дзюль, топограф А. Ф. Ахмаметьев, краевед Н. А. Михельсон и еще один «неизменный участник»: «умный и неразговорчивый офицер, прозванный „Великим Немым“»[9]. (Пермяков именует их «средовцами» или «занятовцами»[10].)
Возможно, кто-то из этих лиц действительно посещал заседания кружка. Тем не менее общее число «средовцев», приведенное Г. Пермяковым (одиннадцать человек), представляется преувеличенным. В одном из писем к Л. Я. Штернбергу начала 1914 г. сам Арсеньев называл другую цифру: «Спешу Вас уведомить, что я образовал здесь кружок любителей этнографии (нас шесть человек, среди которых есть М. К. Азадовский). Мы читаем и ведем собеседования, прошли весь курс Харузина и Шурца»[11].
Г. Г. Пермяков сообщает, что «среды» Арсеньева начались в 1913 г. и закончились в 1916 г., то есть продолжались как минимум три сезона (первая «среда» была осенью, последняя – в мае). Занятия проходили на квартире Арсень