Составленное нами жизнеописание ученого основано на документах, в первую очередь эпистолярных. Письма Марка Азадовского – особая часть его обширного наследия. Это не только биографический источник. Разнообразные по своей стилистике, окрашенные мягким, интеллигентным юмором, его письма передают неповторимое обаяние его личности. Многие из них примечательны с точки зрения литературной. «…Вы мне доставляете колоссальное удовольствие блеском остроумия Ваших замечательных писем!» – восклицала К. П. Богаевская[15].
Составляя эту книгу, мы стремились к тому, чтобы с ее страниц звучал подлинный голос Марка Константиновича.
Письма ученого и его современников – основной, но далеко не единственный источник, на который мы опирались. Использованы и другие архивные документы; многие вводятся в оборот впервые. При этом богатство фактического материала нередко побуждало нас к самоограничению. Отдавая предпочтение неизвестным или малоизвестным сведениям, мы пытались сократить или вовсе исключить то, что уже известно или опубликовано. Так, в книге подробно освещены дореволюционный, томский, читинский и иркутские периоды, труды и дни ученого в блокадном Ленинграде и в эвакуации; более схематично, местами эскизно, – последние годы. Мы оставили за пределами книги часть собранного нами материала, касающегося исследований Азадовского по фольклору, его ведущей роли как организатора фольклористической работы в Ленинграде 1930–1940‑х гг., его декабристоведческих работ в последние годы жизни – тем более что об этих сторонах его деятельности существует обширная литература. То же относится и к его трудам в области библиографии; этой теме посвятила в 1970‑е гг. кандидатскую диссертацию и ряд публикаций В. П. Томина[16].
Книга выстроена по хронологическому принципу, выдержанному, впрочем, не всегда последовательно: рассказывая о событиях ранних лет, нам неизбежно приходилось обращаться к фактам или публикациям более позднего времени. При этом казалось целесообразным не распылять один и тот же сюжет, а изложить его целиком в рамках одной главы (показательна в этом отношении глава VII: знакомство и личное общение Азадовского c В. К. Арсеньевым относится к 1910‑м гг., тогда как писать о нем он начал лишь в конце 1940‑х). Хронологический принцип сочетается, таким образом, с тематическим.
Столь же условными являются и названия отдельных глав, обозначающие либо временной период, либо основную тему. Обрастая по ходу изложения частностями, отступлениями и примечаниями, содержание главы отдаляется подчас от ее заголовка.
Ссылки на документы, хранящиеся ныне (в оригиналах или копиях) в семейном собрании, приводятся без отсылок[17]. Это же относится к иллюстрациям, восходящим к архиву Азадовских, но поступившим впоследствии на государственное хранение. Что касается материалов архива М. К. и Л. В. Азадовских в ОР РГБ (ф. 542), то отсылки к нему даются в большинстве случаев непосредственно в тексте: в скобках указываются картон и номер (через тире), после точки с запятой – соответственные листы.
Письма М. К. Азадовского к Н. В. Здобнову, хранящиеся в АКБ БАН, цитируются без ссылок. То же касается писем Марка Константиновича к И. С. Зильберштейну в личном фонде Ильи Самойловича (РГАЛИ. Ф. 3290; не разобран).
Явные описки или иные погрешности в цитируемых источниках исправлены без оговорок.
Имена известных деятелей русской и западноевропейской культуры (писателей, художников, ученых), а также русских революционеров, прежде всего декабристов, и советских политических деятелей оставлены, как правило, без пояснений. Прочие фамилии комментируются выборочно (либо в самом тексте, либо в подстрочном примечании) – в зависимости от содержания.
Полное библиографическое описание печатного источника дается при первом назывании и в дальнейших главах не повторяется.
Названия учреждений или структур, неоднократно менявших название (например, ИРЛИ, ИГУ, Сектор фольклора и др.), указываются в соответствии с тем периодом, к которому относится событие.
Все даты до 14 февраля 1918 г. приводятся по старому стилю (за исключением ссылок на газету «Речь»); все последующие даты – по новому стилю (в случае необходимости указываются обе даты).
В связи с тем, что фамилия «Азадовский» многократно упоминается почти на каждой странице, мы сочли возможным ограничиться инициалами М. К. Сокращенно (инициалами Л. В.) обозначается и Лидия Владимировна Азадовская.
Собирая материал для документальной биографии Марка Азадовского, мы пользовались содействием многих лиц – перечислить всех невозможно. Назовем лишь имена тех, кто изначально одобрил наш замысел и в течение ряда лет поддерживал нас не только советом, но и конкретной информацией о том или ином источнике (зачастую архивном), ускользнувшем от нашего внимания, делился сведениями, иллюстративным материалом и пр.:
Е. Б. Белодубровский, Н. А. Богомолов (1950–2020), И. Ф. Данилова, П. А. Дружинин, Б. Ф. Егоров (1926–2020), А. М. Ельяшевич, С. А. Захаркин, Л. Н. Иванова (1948–2006), Т. Г. Иванова, О. В. Ищенко, Т. В. Кирпиченко, К. А. Кумпан, А. Я. Лапидус, В. С. Логинова, Г. Е. Лустенберг, К. В. Львов, Д. Я. Майдачевский, Д. М. Меерович, М. Г. Меерович (1956–2018), Т. П. Огородникова, В. С. Отяковский, С. И. Панов, Е. И. Погорельская, Н. С. Полищук, И. Д. Прохорова, А. Л. Рашковский (1946–2017), А. А. Рогинский, А. Ю. Русаков, Т. П. Савченкова, Г. Г. Суперфин, Ю. Л. Троицкий, А. А. Хисамутдинов, Е. В. Чернохвостова-Левенсон, Ю. К. Чистов, И. З. Ярневский (1933–1991).
Благодарю также сотрудников Отдела рукописей РГБ, Рукописного отдела Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН, Государственного архива Забайкальского края и других сибирских архивов, дирекцию Российского музея истории русской литературы им. В. И. Даля и др.
Особая благодарность – Светлане Азадовской, самоотверженно делившей с нами все трудности и тревоги многолетней работы.
Глава I. Иркутск. Семья. Детство
Иркутск – родной город Марка Азадовского. «Реки Ангара и Кая, Байкал, Иркутск – места, где он родился и вырос»[1]. Он искренне любил этот край, всегда возвращался к нему в своих мыслях, изучал его историческое и культурное прошлое. И в течение всей своей жизни с гордостью называл себя «иркутянином» и «сибиряком».
Иркутск издавна выделялся среди других городов Российской империи, в том числе и сибирских, своим «европеизмом». Писательница Екатерина Авдеева, сестра братьев Полевых, автор книги «Записки и замечания о Сибири» (1837), отмечала, что «жизнь образованного класса в Иркутске была совершенно европейскою»[2]. И хотя иркутские воспоминания Авдеевой относятся к первым годам XIX в., ее впечатление подтверждается и более поздними свидетельствами. Авдеева отмечала:
Даже общая первоначальная образованность распространена в Иркутске больше, нежели во многих русских городах. Лучшим доказательством этого служит, что нигде не видала я такой общей страсти читать. В Иркутске издавна были библиотеки почти у всех достаточных людей, и литературные новости получались там постоянно. Чтение – лучший просветитель ума, и соединение его с бытом чисто русским издавна образовало в Иркутске общество, чрезвычайно оригинальное и вместе просвещенное. Там любят литературу, искренне рассуждают о разных ее явлениях и, могу прибавить, не чужды никаких новостей европейских[3].
Много лет спустя, приводя в статье «Сибирская беллетристика тридцатых годов» различные сведения об Иркутске XIX в., М. К. сочувственно упомянет и мемуары Авдеевой[4].
К концу XIX в. Иркутск переживал свой расцвет. «Иркутск – столица самостоятельной части Восточной Сибири, которая в высшей степени своеобразна, своеобразность страны должна была, конечно, означиться и на ее столице», – писал князь П. А. Кропоткин[5], оказавшийся в Иркутске в начале 1860‑х гг. Железная дорога, соединившая Иркутск в 1898 г. с остальной частью России, упрочила положение этого города как крупного экономического и торгового центра. Иркутск быстро застраивался (особенно после пожара 1879 г., уничтожившего значительную часть города[6]); деревянные строения сменялись каменными домами. «Иркутск превосходный город, – восторгался А. П. Чехов, задержавшийся на неделю в столице Восточной Сибири в июне 1890 г. – Театр, музей, городской сад с музыкой, хорошие гостиницы… <…> Он лучше Екатеринбурга и Томска. Совсем Европа»[7].
Говоря о культурном облике Иркутска на рубеже XIX и XX вв., следует в первую очередь упомянуть о Восточно-Сибирском отделе Русского географического общества (ВСОРГО) с его музеем и замечательной библиотекой. Открытый в 1851 г., он сыграл, как известно, огромную роль в культурной истории Сибири; его делами занимались – в разные периоды – выдающиеся русские путешественники и исследователи: Р. К. Маак, П. А. Ровинский, А. П. Щапов, Г. Н. Потанин, Д. А. Клеменц (правитель дел ВСОРГО в 1890‑е гг.) и др.
Помимо ряда научных экспедиций и трудов, связанных с изучением Восточно-Сибирского края[8], Восточно-Сибирский отдел Русского географического общества осуществил ряд изданий, не утративших своего значения до настоящего времени; первым среди них были «Записки Сибирского Отдела Русского Географического общества» (1856), превратившиеся затем в «Труды» (1896). Наряду с «Трудами» Отдел издавал «Известия» (первый том вышел в 1870 г.).
Восточно-Сибирский отдел Русского географического общества имел в своем распоряжении богатый музей, один из старейших в России, и библиотеку, формировавшуюся еще при участии декабристов: Н. А. Бестужева, С. Г. Волконского, Д. И. Завалиши