Какой-то чистой душе старого века задача изучения родины представлялась религиозной задачей и, видимо, заполняющей всю душу человека…
И с глубокой радостью вижу я, как и в Вашей душе тлеют и загораются искорки того же огня, что согревал некогда того, д<олжно> быть, одинокого и непонимаего современниками человека, который написал строки о любви к родине, которую предписывает нам Бог. М. А.[96]
16 (29) апреля 1918 г. в Белоострове умирает И. А. Шляпкин; его похороны состоялись на местном кладбище. Среди учеников, которые несли гроб, были С. Бонди и Ю. Оксман. О присутствии М. К. упоминаний не найдено, однако трудно предположить, что, будучи в Петрограде, он не пожелал проститься со своим университетским профессором.
А через несколько дней, 29 апреля (12 мая), умирает В. В. Радлов (похоронен на Смоленском кладбище).
Апрельско-майские дни 1918 г. были для М. К. столь же скорбными, сколь и хлопотными: он готовился к отъезду в Томск. Не имея возможности взять с собой все накопленное за годы жизни в Петербурге – Петрограде, он оставляет часть своих вещей, включая книги, в квартире переплетчика Карпова (Мещанская ул., д. 21, кв. 4), которую занимал несколько лет. В его комнату переезжает Ю. Г. Оксман, проживший там с 1918 по 1920 г. (до отъезда в Одессу)[97]. Отдельные тетради и рукописи М. К. отдает на хранение Б. Л. Модзалевскому в Пушкинский Дом, а наиболее ценное (записи, сделанные во время экспедиций 1914 и 1915 гг., полевые дневники, незавершенную монографию о Федотове, наброски работы, посвященной переписке Измайлова с Лукьяновым, и др.) помещает в сейф Государственного банка, надеясь забрать эти материалы во время своего скорого (через два месяца, как он надеялся) возвращения.
Одновременно М. К. запасается «охранными грамотами». Одна из них представляла собой удостоверение от 16 (29) апреля 1918 г., выданное ему как секретарю Общества изучения Сибири и подписанное В. В. Радловым и А. А. Макаренко. Согласно этому документу, М. К. командировался в города Западной и Восточной Сибири «с научной целью», точнее, «для восстановления деятельности Общества» (55–7; 24). Другой документ, выданный 30 апреля 1918 г. Пушкинским Домом (за подписью Н. А. Котляревского и Б. Л. Модзалевского), удостоверял полномочия М. К. «приобретать и принимать в дар для Музея Пушкинского Дома рукописи, книги, портреты и другие предметы, имеющие отношение к истории русской литературы и общественности» (55–7; 26).
О Томском университете не упоминалось ни в одном из «удостоверений».
В мае М. К. покидает Петроград. Он сможет сюда вернуться лишь через три с лишним года.
Глава XII. Томск
Решение об отъезде, окончательно созревшее весной 1918 г., было, разумеется, вынужденным. К этому шагу М. К. неумолимо подталкивала кризисная ситуация: разруха, хаос и ощущение близкого краха. В марте 1918 г. IV Всероссийский съезд Советов принял постановление о ратификации Брестского договора и переносе (вре́менном!) столицы из Петрограда в Москву. Положение в городе ухудшалось: все более ощущалась нехватка продовольствия, множились бытовые трудности. И другая причина, едва ли не основная для М. К., – невозможность нормальной научной работы. Учреждения и организации, с которыми он был тесно связан в предыдущие годы, приостанавливали свою деятельность или просто разваливались, – университет, Русское географическое общество, Общество изучения Сибири.
Для ученого, желавшего работать на пользу Сибири, Томск казался в таких условиях наилучшим решением. Этот западносибирский город издавна славился своим университетом, основанным в 1878 г. и долгое время единственным в Сибири. Правда, гуманитарное обучение в Томске отсутствовало – историко-филологический факультет был открыт летом 1917 г. (согласно постановлению Временного правительства от 1 (14) июля 1917 г.) и начал свою работу лишь поздней осенью. Факультет состоял из четырех отделений – классического, славяно-русского (словесного), романо-германского и исторического. Деканом факультета был назначен приказом министра народного просвещения А. Д. Григорьев (1874–1940; Прага), профессор Варшавского (с 1915 г. – в Ростове) университета, историк литературы, диалектолог, один из собирателей русского фольклора в начале ХХ в.
Вспоминая о Томске тех лет, В. Д. Вегман[1] писал:
Тогда жизнь била здесь ключом. Томск в то время считался самым культурным центром Сибири. В этом городе сосредоточены были все высшие учебные заведения Сибири. Профессора и многотысячное студенчество придавали городу особый отпечаток и резко выделяли его на сером фоне сибирской общественной жизни. <…> В 1917 году Томск был центром либерального и социалистического движения в Сибири. <…> Там между прочим имелась также налицо самая крупная в Сибири эсеровская организация, и здесь находился ее областной центр[2].
К этому следует добавить, что в Томске жил Г. Н. Потанин, вокруг которого еще до 1917 г. сложилась группа сибирских «областников», именуемая «Потанинский кружок». Здесь же издавалась самая крупная в Сибири газета «Сибирская жизнь», которую редактировал «областник» А. В. Адрианов (1854–1920; расстрелян), один из ближайших сподвижников Потанина.
Политическая ситуация в Западной Сибири была в первые месяцы 1918 г. не менее напряженной, чем в обеих столицах. В Сибири усиливалось противостояние Советам, и Томск был одним из центров этой ожесточенной борьбы. Власть в городе находилась формально в руках Совета рабочих и солдатских депутатов; ему активно противостояли другие партии и общественные группы. В январе-феврале 1918 г. в Томске была создана полулегальная Сибирская областная дума, в которой преобладали эсеры и социал-демократы; одним из членов Сибоблдумы был Г. Н. Потанин. Одновременно (с декабря 1917 г.) на территории Сибири и Дальнего Востока действовало Временное сибирское правительство; некоторых из министров М. К. знал лично или заочно – например, Г. Б. Патушинского, И. И. Серебренникова, М. Б. Шатилова[3].
Членом Сибоблдумы был и ботаник В. В. Сапожников (1861–1924), ректор Томского университета, действительный член Русского географического общества (в 1917 г. при его содействии было открыто Томское отделение), а также Общества изучения Сибири. Позднее – министр народного просвещения в правительстве Колчака. М. М. Богданова (в прошлом студентка Томского университета) упоминала о том, что М. К. «хорошо знал» Сапожникова[4]. На эту же мысль наводит и некролог, опубликованный в «Сибирской живой старине»[5].
Дополнительным стимулом для решения М. К. могло послужить и то обстоятельство, что весной 1918 г. в Томске находилась его сестра Лидия. А на медицинском факультете Томского университета учились в те годы его кузены – Иосиф Левенсон и Марк Тейман.
Преподавательский коллектив новосозданного факультета формируется в конце 1917 – начале 1918 г. В «сибирские Афины» потянулись молодые ученые, в основном выпускники Петроградского университета, сверстники и, возможно, знакомые М. К. Одним из них был филолог-классик Э. В. Диль (Дилль) (1890–1952; Йена), получивший в 1916 г. должность приват-доцента на кафедре классической филологии Петроградского университета; в Томск же он прибыл в качестве экстраординарного профессора, чтобы возглавить одноименную кафедру[6]. Другим – А. А. Гвоздев (1887–1939), выпускник Петроградского университета (1913), филолог-западник (впоследствии известный театровед). Сдав в 1916 г. магистрантские экзамены, Гвоздев начал свою преподавательскую деятельность как приват-доцент романо-германского отделения в Петроградском университете, но уже на следующий год принял предложение занять должность профессора в Томском университете, где возглавил кафедру западноевропейской литературы и был, кроме того, секретарем факультета.
В Томск прибыл также историк П. Г. Любомиров (1885–1935), до этого преподававший в Петрограде и успешно защитивший в конце 1917 г. магистерскую диссертацию; ему были предложены должность профессора историко-филологического факультета и кафедра русской истории. Следует упомянуть, кроме того, С. И. Протасову (1878–1946), историка античности, назначенную (после сдачи ею в Петрограде магистерского экзамена) профессором и главой кафедры всеобщей истории, и С. И. Гессена (1887–1950; Лодзь), философа и педагога, сына И. В. Гессена (одного из ведущих деятелей кадетской партии). Впоследствии С. И. Гессен вспоминал:
В Томске я провел четыре года. Это были годы революции и гражданской войны, эпидемии, сыпного тифа и больших материальных лишений; несмотря на это я вспоминаю эти годы с большим удовольствием. Факультет, в котором я сначала замещал декана, а позже в течение двух лет состоял деканом, представлял собой дружную семью, не знающую ни интриг, ни взаимных подсиживаний, что так часто характеризовало провинциальные университеты[7].
Важнейшим для нового факультета был вопрос о преподавателе русской словесности. Первым и основным кандидатом на эту должность оказался Б. М. Эйхенбаум. В. М. Жирмунский, преподававший в то время в Саратовском университете, сообщал ему 2 февраля 1918 г.: «Я получил письмо из Томска от С. И. Гессена, что по весне они открывают кафедру новой русской литературы и что они, и Гвоздев тоже (?!), очень хотели бы пригласить тебя. Я написал Гессену твой адрес и горячо поддерживаю эту мысль»[8].
Месяц спустя Эйхенбаум отвечает ему: «В Томск мне не хотелось бы. Очень уж далеко! Да и компания мне не по душе». И в приписке к этому письму, сделанной спустя десять дней: «…Гревс