[9] тоже сказал мне вчера, что меня собираются звать в Томск. Что-то будет?»[10]
Однако в последующие дни Эйхенбаум изменил свою позицию и, видимо, дал согласие. «Очень рад за тебя, что ты устроился, но жалею, что тебя получил Томск, а не Саратов», – пишет ему Жирмунский 5 (18) марта[11].
В конце апреля Эйхенбаум был утвержден профессором Томского университета, однако отправиться в Томск не смог: в конце мая, после выступления чехословацкого корпуса, Сибирь оказалась отрезанной от европейской части России. «…Все надеялся получить что-нибудь из Томска и выяснить свою судьбу, – сообщал Эйхенбаум Жирмунскому 5 августа. – Теперь на это надежды никакой и, вероятно, надолго. Поступаю так, как будто томская кафедра мне приснилась, – начинаю устраиваться на зиму здесь»[12].
Помимо Эйхенбаума, заочно утвержденного в должности профессора, Томский университет пытался найти и второго «словесника». Им оказался М. К. Мы не знаем, кто именно вел с ним переговоры. Вряд ли это был Эйхенбаум, хотя, с другой стороны, не подлежит сомнению, что оба к тому времени знали друг друга. Рекомендателем или советчиком М. К. был скорее кто-либо из его знакомых по Обществу изучения Сибири[13].
В отличие от Эйхенбаума, М. К. мог претендовать лишь на ассистентскую должность (у него не был сдан магистерский экзамен). Поэтому, обратившись с прошением к ректору Томского университета (видимо, в апреле 1918 г.), он написал следующее:
Являясь коренным уроженцем Сибири и желая продолжать свою дальнейшую научную и педагогическую работу на родине, – честь имею просить о допущении меня к соисканию должности ассистента при историко-филологическом факультете[14].
Это прошение было рассмотрено 14 (27) мая 1918 г. на 23‑м заседании совета историко-филологического факультета. Закрытой баллотировкой (шестью голосами) Азадовский был единогласно избран на должность старшего ассистента с 1 июля 1918 г. Постановление подписали декан, профессор А. Д. Григорьев, и секретарь, профессор А. А. Гвоздев[15].
До мая 1918 г. М. К. оставался в Петрограде: последняя запись его рукой в журнале Общества изучения Сибири относится к 29 апреля (12 мая) 1918 г.[16] В первых числах мая он покидает Петроград (с командировочным удостоверением от Общества). Маршрут его, насколько можно судить по одному из сохранившихся документов, был следующий: Петроград – Вологда – Вятка – Пермь – Екатеринбург – Челябинск – ст. Тайга – Томск[17].
Как скоро М. К. добрался до Томска? В автобиографиях он указывал приблизительно: «…за две-три недели до чехословацкого выступления»[18] («выступление» началось 25 мая по новому стилю, а 31 мая чехословаки вступили в Томск). Если это свидетельство, относящееся к 1938 году, справедливо, то можно утверждать, что М. К. прибыл в Томск около 15 мая – за несколько дней до того, как сообщение между центром и Сибирью стало попросту невозможным. В Сибири начинается ожесточенная борьба за власть, завершившаяся в ноябре 1918 г. провозглашением Колчака Верховным правителем.
Уладив по прибытии первоочередные дела, М. К. продолжил свое путешествие по Сибири, о чем сохранилось яркое свидетельство – письмо томского студента-филолога И. М. Богородицкого, случайного спутника М. К. на пароходе «Организатор», направлявшемся «в сторону Барнаула». Это происходило, по утверждению Богородицкого (письмо относится к 1925 г.), летом 1918 г.[19] В завязавшейся между ними беседе М. К. отзывается, между прочим, о своих томских коллегах. Богородицкий вспоминал:
Вы, Марк Константинович, за то особенно понравились мне тогда, что, дав непроизвольно почувствовать мне свою врожденную мягкость и безусловную симпатичность своего характера, кажется, не склонны были понимать и меня как-то по-другому. Особенно вдолге[20], уже после того, меня тронул Ваш участливый совет в университетской библиотеке возобновить прерванное мною тогда знакомство с одним человеком (Протасовой) и Ваша краткая характеристика ее: «…Она славная…»
И не на основании одних только субъективных данных впоследствии я уверовал в Вас как умного, доброго и талантливого человека.
Как на пример Вашего воздействия на меня укажу Вам на следующее обстоятельство: доро́гой мы говорили мельком про разных профессоров и, в частности, про Любомирова, о котором Вы отзывались с очень положительной стороны. Я раза два его слушал в Университете и лично знаком с ним не был, но он так и запечатлелся в моей памяти как отличный от других профессор.
Если будете ему писать, – передайте ему от меня искренний семинарский привет… (59–6; 2 об. – 3).
Поездка на пароходе по Оби состоялась, скорее всего, в первой половине лета. Вероятно, М. К. побывал в Барнауле, где встретился с краеведом Н. С. Гуляевым (1851–1918), сыном известного исследователя Алтая, этнографа С. И. Гуляева (1805–1888)[21], чьи записи южносибирских былин и песен уже тогда интересовали М. К., предполагавшего, по его признанию, «заняться изучением алтайского старожильческого населения»[22]. Его записная книжка, охватывающая 1917–1922 гг., хранит следы его знакомства (возможно, заочного) с Гуляевым-младшим: «Просьба Н. С. Гуляева: передать А. В. Адрианову, чтоб он узнал, куда девать мне клячковскую <так!> „Ист<орию> города Барнаула“, к<ото>рую он должен был передать Тельбергу»[23]. Или: «Некролог В. В. Радлова Ольденбурга прислать Н. С. Гуляеву»[24]. И на той же странице: «Справ<иться> о рукоп<исях> Гуляева, бывших у Вс. Ф. Миллера. Там же – портрет Тупицына»[25].
В середине июля М. К. возвращается в Томск; регистрация в его паспортной книжке фиксирует дату (7/20 июля 1918 г.) и первый томский адрес (Николаевский пер., 16)[26].
В конце августа, едва обосновавшись на новом месте, М. К. записывается в университетскую библиотеку, а осенью вступает в Общество этнографии, истории и археологии при Томском университете, созданное в конце 1917 г. (председатель – А. Д. Григорьев, секретарь – Э. В. Диль)[27]. На заседании 20 октября перед докладом Н. Н. Бакая (бывшего директора Иркутской гимназии) «Архивный вопрос в Сибири» М. К. произносит несколько слов, посвященных памяти В. В. Радлова и И. А. Шляпкина (вслед за ним выступил Э. В. Диль)[28]. Тогда же начинается и лекционно-преподавательская работа. Открыв учебный год вступительной лекцией по истории Сибири, а на другой день – лекцией «Эпическая традиция в Сибири», М. К. ведет порученный ему курс по истории русской словесности и семинарские занятия, посвященные творчеству русских писателей-классиков, прежде всего И. С. Тургеневу. Приближался столетний юбилей писателя, и преподаватель-словесник чувствовал себя обязанным уделить внимание этому писателю, чье творчество его издавна привлекало. 9 ноября, в день столетия со дня рождения Тургенева, на факультете состоялось посвященное ему торжественное заседание. А. А. Гвоздев выступил с речью на тему «Пейзаж в творчестве Тургенева», а М. К. – на тему «Проблема пессимизма в творчестве Тургенева»[29].
Отражением тургеневских занятий М. К. (и в значительной мере свидетельством его собственных настроений той поры) является статья, помещенная в местной эсеровской газете (которую недолгое время редактировали С. Файнберг и М. Фельдман и где сотрудничал И. Г. Гольдберг). М. К. писал:
Юбилейные дни Тургенева совпали с днями, когда русская интеллигенция вновь и неожиданно пережила тяжкую трагедию разобщения с народом. Кошмарный туман всеобщего разочарования начинает опутывать русскую жизнь. Уже вырисовываются в этом тумане мрачные очертания наступающей духовной реакции.
Мрачная озлобленность и ненависть сменяют недавние увлечения. И повсюду царит всеобщее оплевание своих недавних и, казалось бы, столь дорогих идеалов. И хочется в эти дни с особенной отрадой остановиться на чутком и гуманном образе великого художника и глубокого мыслителя и научиться у него думать и понимать, верить и любить[30].
Думается, что именно тогда, в первый год своего преподавания в университете, постоянно размышляя о Тургеневе и перечитывая его произведения, М. К. в полной мере проникся «духом» этого писателя. Этому немало способствовал и Тургеневский семинар, который он впервые вел в Томске. Обучая других, М. К. многому учился сам. 15 августа 1919 г. он рассказывал Т. Э. Степановой:
В этом году я вел семинары со студентами и студентками по изучению Тургенева, было у нас 16 рефератов, – и в результате этой годовой работы не только у моих слушателей, но даже и у меня самого многое прояснилось, – и теперь я гораздо лучше и отчетливее знаю и понимаю, напр<имер>, того же Тургенева, чем в начале занятий.
И вот именно в такой-то работе и скрыт смысл университетских занятий (88–29; 7 об. – 8).
Наряду с Тургеневским семинарием М. К. организует Кружок памяти Тургенева