се, не дождались моего письма и поспешили заклеймить мою ошибку даже не в специальной рецензии, а там, где это, в сущности, и не нужно и неуместно. Позвольте, милый Н<иколай> В<асильевич>, привести Вам пример, как легко допустить такую ошибку. В Вашем Словаре Вы посвятили моему Указателю примечание, однако ни в предисловии, ни в этом примечании Вы не отметили, что автор прислал Вам его еще в корректурах, заботясь о полноте и успехе Вашей работы. <…>
Вы пишете следующее: «Пожалуйста, не принимайте моего примечания к Словарю и рецензии за выпад против Вас…» О рецензии я ничего не знаю и, видимо, мне предстоит только догадываться о ее характере, – но я сейчас говорю только о примечании.
Не сомневаюсь после Ваших слов, что у Вас не было желания личного выпада, но выпад все же сделан. Вчитайтесь в заметку, как Вы аттестовали там меня? И далее в письме говорите о принципиальном отношении к чужим материалам.
Что же я – злостный плагиатор, заведомо недобросовестный исследователь, который нуждается в публичных заушениях и публичных напоминаниях?[12]
Касаясь далее этого вопроса, М. К. настаивает на том, что он всегда подчеркивал «редакционность, а не авторство» своей библиографической работы, что на титуле составленного им в Томске указателя «Сибирь в русской журналистике» неизменно значилось «Под редакцией М. К. Азадовского» и т. д. В данном же случае, подчеркивает в своем письме М. К., он обладает всеми правами на авторство еще и по той причине, что первый выпуск указателя «Сибирь в художественной литературе» – лишь часть проделанной им большой работы:
…я уже писал Вам, что выделение первого выпуска есть случайность, что я свою работу могу рассматривать только как целое, а в целом напечатанная часть является только меньшей. Второй выпуск уже очень скоро появится в свет, а по его реализации будет опубликован и третий. А в этих выпусках материалы Бюро уже абсолютно никчемны. В сущности говоря, только материалы «Сиб<ирского> Студента»[13] взяты целиком, – «Сиб<ирские> Вопросы»[14] целиком заново просмотрены, – «Сиб<ирск>ий Наблюд<атель>»[15], во-первых, дополнен, во-вторых, просмотрен и проверен по написанным карточкам, причем многие пришлось выкинуть, многое исправить, – ну а третий выпуск – там уже идет литература после 1917 г. И я не теряю надежды, что мне удастся все же, хоть для второго издания, объединить все три части воедино. И, конечно, отказаться от авторства моей законченной работы я не имею ни малейшего основания, да и в первом выпуске мне лично принадлежит бо́льшая часть.
Прочитав в первом номере «Северной Азии» примечание Здобнова, повторяющее то, о чем он уже писал 14 ноября (три четверти «позаимствований» и пр.), М. К. почувствовал себя еще более оскорбленным. Он ответил Здобнову 23 марта 1927 г.:
…должен опять выразить свое огорчение и удивление. Меня тяжело обидело Ваше примечание по поводу моего указателя. Особенно совершенно несправедливое и неверное указание на ¾ якобы заимствованного материала, т. е., другими словами, почти все. Не говоря уже обо всем указателе в целом, но даже в этом 1‑м выпуске номеров, введенных по материалам Бюро, не свыше 1/3 <…>. Первым моим движением было обратиться с письмом в редакцию «Азии», копия – «Сиб<ирским> Огням», – но потом я решил, что Вы, вероятно, сами найдете способ исправить свой выпад, тем более что Ваша книга выйдет отдельным изданием.
Поэтому я надеюсь, что Вы, как во 2‑й книжке «Северной Азии», так и в отдельном издании «Словаря» найдете возможным исправить свою ошибку и снять с моего имени мной ни в коей мере не заслуженную репутацию.
Эти тексты производят в целом странное впечатление, как, впрочем, и вся дискуссия. Удивительно, что ни один, ни другой не упоминают в своей переписке о том примечании в самом указателе, которое и послужило, видимо, источником раздражения со стороны Здобнова (а вовсе не степень использования М. К. материалов Бюро). Сетуя по поводу «пренебрежительного отношения к художественной литературе», М. К. привел в качестве «отголоска такого отношения» свежую работу Здобнова «Основы краевой библиографии» (Л., 1925)[16]. Не это ли едкое примечание оказалось «триггером»?[17]
Дискуссия о степени участия М. К. в указателе «Сибирь в художественной литературе» не завершилась в марте; текст поправки, предложенной Здобновым, по-прежнему не удовлетворял М. К. Обмен письмами продолжался. 28 июня 1927 г. М. К. вновь возвращается к «больному» вопросу:
Что же касается самого главного: моего права на авторство, – то, конечно, я в этом пункте никак не могу уступить. Я прекрасно знаю, что такое редакторство – едва ли мне нужно было подробно об этом разъяснять и могу доказать это конкретным примером. Когда тот же Мих<аил> Ал<ександрович>[18] преспокойно ставил и ставит на всех своих работах свое имя в качестве автора, я всюду, где приходилось упоминать о работе Библ<иографического> Бюро и о приготовленных им монографиях, упоминал о «Сибири в общей журналистике» как приготовленной под редакцией М. К. А<задовско>го; в такой форме я, напр<имер>, обращался три года тому назад в Сибкрайиздат с предложением об ее опубликовании, в такой форме упоминал в докладах и статьях. Ибо там я был только редактор, – здесь (в работе «Сибирь в худ<ожественной> лит<ерату>ре») я – всецело автор (поскольку вообще может идти речь об авторстве, в полном смысле этого слова, в библиографических работах: нужно говорить, по-моему, – составитель).
Здобнов в конце концов нашел способ исправить неточность в отношении М. К. или, во всяком случае, смягчить формулировку. В кратком послесловии к «Словарю сибирских писателей» (т. е. на страницах того же издания) он напечатал свою поправку в следующей редакции:
Как выяснилось, М. К. Азадовским было произведено параллельное собирание некоторых материалов, имеющихся в Библиографическом Бюро Института Исследования Сибири, и потому материалы, принадлежащие названному Бюро, составляют не три четверти работы М. К. Азадовского, а меньшую часть ее. Причина умолчания об источнике материалов, заимствованных в Бюро (недосмотр при чтении корректуры) объяснена М. К. Азадовским в «Поправке», помещенной в конце другого издания той же работы, вышедшей (после отпечатания первого листа настоящего словаря) под названием Сибирь в русской художественной литературе, Иркутск, 1926 (оттиск из Известий Вост<очно>-Сиб<ирского> отд<ела> Рус<ского> Геогр<афического> о<бщест>ва, т. LI)[19].
Этой «поправкой», выдержанной в извинительном тоне, недоразумение было улажено и не обернулось, по счастью, прекращением сотрудничества. Высоко ценя Здобнова-библиографа и его личные качества, М. К. всеми силами старался не довести их размолвку до разрыва отношений. 14 декабря 1926 г., получив премию Наркомпроса, М. К. благодарит Здобнова за содействие[20] и одновременно стремится привлечь его к участию в новом масштабном начинании, планируемом в Новосибирске: издании «Сибирской советской энциклопедии». Продолжается – после короткого перерыва – и сотрудничество М. К. в «Северной Азии». А в 1930‑е гг. оба примут участие в масштабном проекте по составлению библиографии Дальневосточного края; не говоря уже о той серьезной поддержке, которую окажет М. К. своему приятелю и коллеге в конце 1930‑х гг.
Не разрушила их отношений и рецензия М. К. на «Материалы для словаря сибирских писателей». Высоко оценивая труд Здобнова, он сделал тем не менее ряд замечаний, и самолюбивый Николай Васильевич мог бы – тем более в сложившейся ситуации – воспринять критику его работы со стороны М. К. весьма болезненно. Этого, однако, не произошло. Более того, именно Здобнов содействовал ее публикации.
Написанная в начале 1929 г., эта рецензия не сразу попала в печать. М. К. сообщал Здобнову:
Мой подробный разбор Вашего Словаря мне вернули из «Краеведения». Оно <так!> было предназначено для очередной книжки, но Гизовская редакция[21] не приняла в тот №, а в буд<ущем> году, как Вам известно, «Краеведение» выходить не будет[22]. Sic transit… М<ожет> б<ыть>, помещу эту рецензию в «Сиб<ирских> Огнях»[23].
Однако рецензия появилась не в Новосибирске, а в Москве – в журнале «Советская Азия» (1931. № 1–2) – так именовалась с 1930 г. «Северная Азия», где Здобнов оставался ответственным секретарем.
Что же касается второго и третьего выпусков указателя «Сибирь в художественной литературе», то, к сожалению, ни тот, ни другой не увидели света[24]. В письме к Г. Ф. Кунгурову от 3 января 1950 г., обсуждая свои издательские планы на ближайшие годы, М. К. сообщал, что Л. В. «лелеет мечту» завершить эту «оборвавшуюся» работу[25]. Мечта не осуществилась.
Одновременно с перепиской, касающейся «позаимствований», в Иркутске назревал и обрастал подробностями другой, и более острый, конфликт: между М. К. и Б. Э. Петри.
Возглавлявший кафедру археологии и этнографии ИРГОСУНа Бернгард Эдуардович Петри (1884–1937; расстрелян), тюрколог, монголист, краевед, был учеником В. В. Радлова. Сын известного геолога и этнографа, профессора Э. Ю. Петри, окончивший в 1910 г. Петербургский университет, Б. Петри работал в 1910–1918 гг. в Музее антропологии и этнографии, участвовал в научных экспедициях, вел раскопки на юге Сибири и в те годы не раз пересекался с М. К. на заседаниях музея и Русского географического общества. Один из первых (с 1918 г.) преподавателей (профессоров) Иркутского университета и организаторов гуманитарного факультета, Петри создал в Иркутске свою школу; был членом ВСОРГО и председателем его этнологической (палеоэтнологической) секции. Занимаясь туземными народами Сибири (буряты, тунгусы, эвенки и др.), Петри считал главной задачей этнографии изучение «первобытности» и «генезиса»; Азадовский же стремился перенести центр тяжести на исследование старожильческого русского населения Сибири. Немало сделавший для науки как исследователь и собиратель, Петри до середины 1923 г. был, несомненно, ведущей фигурой в иркутском краеведении 1920‑х гг.