<имер>, Арпоэпис[2]. По-настоящему нужно было бы Вам поручить статью об альманахах в Сибирской Энциклопедии. Мне, право, совестно этой рожденной наспех заметки[3] – так многого в ней не хватает.
О некоторых из указываемых Вами сборников я сделал соответствующие запросы и, как только что-либо выясню, немедленно напишу Вам. Пока же могу сообщить очень немного.
Далее следует информация о сибирских и дальневосточных изданиях: «Кот Сибирский» (Иркутск, 1919), «Зрачки весен» (Харбин, 1920), «Красная Голгофа» (Благовещенск, 1920), «Отзвуки» (Иркутск, 1921)[4], «Желтый Лик» (Шанхай, 1920‑е), «Сноп» (Барнаул, 1921). Свое письмо М. К. завершает словами:
Пожалуйста, не стесняйтесь обращаться ко мне и впредь, как только почувствуете необходимость. Мне будет очень приятно быть Вам хоть сколько-нибудь полезным.
Следующее письмо (на бланке «Сибирской живой старины») датировано 24 марта 1930 г.: в нем содержится описание барнаульского сборника «Сноп», отыскавшегося в личной библиотеке М. К. И наконец, третье, последнее из Иркутска, письмо – открытка от 24 апреля 1930 г., обращенная на этот раз к «Лидии Владимировне», – содержит еще ряд уточнений. «О сборнике „Парнас между сопок“ (Влад<ивосток>, 1922), – пишет М. К., – попробуйте написать (сославшись на меня, если хотите): Москва, Никитский бульвар 6, кв. 21 (Калашный 1) Влад<имиру> Алек<сандровичу>Силлову. Это мой б<ывший> ученик, прекрасно осведомленный о владивостокских изданиях этого периода. Остальное пока и для меня – terrum incognita[5]».
Так завязалось знакомство, поначалу заочное, но получившее вскоре продолжение в Ленинграде и обернувшееся в конце концов браком (в июле 1935 г.).
Лидия Брун родилась в 1904 г. в Петербурге. Она была дочерью потомственного почетного гражданина Владимира Карловича Бруна (1866–1942), выходца из обрусевшей немецкой семьи, служившего с 1896 по 1917 г. в Государственном банке, и Лидии Николаевны Сергеевой (1878–1942). В 1911 г. В. К. Брун был переведен по службе из Петербурга в московскую контору Госбанка; семья переехала в Москву, где девочка стала посещать частную гимназию Н. Е. Шписс. В 1914 г. Бруны вернулись в Петроград, и Ляля (так звали ее домашние) продолжила обучение в гимназии В. Н. Хитрово. Осенью 1917 г., в связи с неспокойной ситуацией в столице, семья отправилась в Феодосию – в надежде переждать «смутное время». Лидия обучалась в городской женской гимназии, которую закончила в июне 1920 г., затем работала машинисткой в разных советских учреждениях (финотдел при Феодосийском ревкоме, исполком, участковый комитет профсоюза работников водного транспорта) и одновременно – в феодосийском отделе ARA (Американская администрация помощи, поставлявшая в голодающую Россию продукты и медикаменты). Пыталась учиться в местном Институте народного образования[6]. В сентябре 1922 г., пробыв в Крыму почти пять лет, Бруны вернулись в Петроград. Крым эпохи Гражданской войны, где постоянно менялась власть и господствовала анархия, навсегда запомнился Л. В. как череда драматических (эвакуация белой армии в конце 1920 г.), а подчас и кошмарных (красный террор) событий, о которых она рассказывала с дрожью в голосе.
Вернувшись в Петроград, Лидия Брун поступила на Высшие библиотечные курсы, где училась в 1923–1925 гг. и получила квалификацию сотрудника-специалиста научных библиотек. Летом 1924 г. устроилась на службу в Государственную публичную библиотеку и в том же году вышла замуж за Дмитрия Дмитриевича Шамрая (1886–1971), книговеда, библиотековеда и библиографа, сотрудника библиотеки с 1911 г.[7]
Директором Публичной библиотеки в 1924–1930 гг. был академик Н. Я. Марр, находившийся тогда на пике известности, и Л. В. не раз доводилось общаться с ним по служебным делам. Кроме того, за годы своей работы в библиотеке (и, разумеется, благодаря Д. Д. Шамраю) она познакомилась с людьми, оставившими след, и подчас заметный, в истории русской литературы, науки и библиографии. Среди них были (в разные годы) И. Л. Андроников[8], Б. Я. Бухштаб[9], О. Б. Враская[10], Я. П. Гребенщиков[11], М. Л. Лозинский, С. А. Рейсер[12], Иос. М. Троцкий… С некоторыми из них (Бухштаб, Рейсер, Троцкий/Тронский) у Азадовских сложатся впоследствии дружеские, близкие отношения.
В Публичной библиотеке в 1920‑е гг. еще задавали тон сотрудники «старой формации»; они определяли ее атмосферу и внутренний уклад. В их кругу вращалась и молодая сотрудница. Сохранился ее дневник за август – сентябрь 1927 г. – отпускной месяц, который она провела на крымском побережье с мужем и сослуживцами – В. А. Брилиантом[13], Г. А. Дюперроном[14], О. П. Захарьиной[15], М. Л. Лозинским, Л. И. Олавской[16], Б. В. Томашевским и др. Там же отдыхали в ту осень Н. П. и Т. Н. Анциферовы[17]. Ленинградцы проводили время веселой и дружной компанией, днем ходили на пляж, купались или совершали поездки по окрестностям Ялты, а вечерами гуляли или сидели в гостиничной комнате, делясь новостями и беседуя друг с другом. (В ночь с 11 на 12 сентября – в самый разгар отпуска – в Крыму произошло сильное землетрясение, также отразившееся в дневниковых записях Л. В.).
В конце 1920‑х гг. Л. В. увлеклась составлением списка альманахов и сборников, выпущенных за советские годы. Работа наталкивалась на определенные трудности (в силу недостоверности источников и недоступности ряда изданий), и составительнице приходилось обращаться за помощью в другие города и к другим библиографам (в том числе к М. К.).
Встретившись с Л. В. и высоко оценив ее профессиональные качества, М. К. пытается приобщить ее к тематике собственных занятий, прежде всего, конечно, библиографических. Он поддерживает и поощряет работу Л. В. по составлению указателя русских альманахов и сборников за советский период и становится как бы его негласным редактором. Труд Л. В. продвигался медленно, в частности, потому, что хронологические рамки все более расширялись, достигнув со временем 1934 г. В меру своих возможностей М. К. пытался содействовать публикации указателя. В 1934 г. он обратился к С. Д. Балухатому, в то время – заведующему Библиотекой Института русской литературы, и, само собой, к Ю. Г. Оксману. В результате 26 июля 1934 г. между Л. В. Брун и институтом был подписан договор, согласно которому Л. В. надлежало представить к 5 сентября того же года «Список альманахов и сборников за советские годы (1917–1934)»[18].
Весь август 1934 г. Л. В. неутомимо трудилась над завершением указателя. 13 августа 1934 г. она сообщала М. К.:
Работаю я все время без передышки, каждый вечер и все выходные дни. И работы еще уйма. Занялась сейчас указателем авторов и редакторов – это было что-то невероятное по размерам. Очевидно, будет тысяч шесть одних имен. Самих альманахов у меня описано свыше 900. Сегодня только получила ответ от своего шефа[19] из Крыма, а я ему писала 26/VII. Пишет, что хочет со мной увидеться до моего отпуска.
Затем возникает новая инициатива – включение завершенной работы Л. В. в издательские планы института. Об этом свидетельствует другой авторский договор с датой «29 декабря 1934», подписанный Л. В. Брун и Ю. Г. Оксманом, помощником директора института. Договор обязывал составителя представить 10 декабря 1934 г.[20] готовую рукопись объемом 15 печатных листов; институт же, со своей стороны, должен был выплатить соответственный гонорар.
Однако в конце 1935 г. указатель все еще не был издан; видимо, на его пути к печатному станку возникли непредвиденные трудности (скорее всего, идеологического порядка). О положении дел можно узнать из письма М. К. к Л. В. от 6 декабря 1935 г. из подмосковного санатория «Узкое»:
Твоя работа принята к напечатанию в Акад<емии> Наук (ИРЛИ). Никаких постановлений об отклонении этой работы не выносилось, постановлено только временно приостановить ее производство. Впрочем, об этом тебе ничего не известно, т<ак> к<ак> никто тебя об этом не уведомлял.
Если же тебе нужна официальная справка о принятии твоей работы к напечатанию ИРЛИ, то обратись за ней к Юл<иану> Григорьевичу. И только к нему, ни к кому другому. Ни к каким Полинам Львовнам[21], если он сам тебя к ней не пошлет. Пол<ина>Льв<овна>, кстати, та самая дама, с которой я познакомил тебя на представлении «Ромео и Джульетты».
Может быть, было бы неплохо приложить, если это нужно, – ты узнай – отзыв. Придется, очевидно, в таком случае просить Балухатого, ибо мой, увы, уже не годится. А м<ожет> б<ыть>, сам Юл<иан> Гр<игорьевич> напишет. Кстати, я от него сегодня получил письмо. <…> С Юл<ианом> Григ<орьевичем> ты можешь вполне откровенно говорить обо всем, что нужно в данном случае. И все, что возможно, он сделает. М<ожет> б<ыть>, даже придется тебе к нему съездить, ибо не обо всем можно говорить по телефону (87–28; 39, 41).
Возможно, М. К. знал подробности, но, не желая расстраивать жену, не стал сообщать, по какой причине ее работа «забуксовала». Дело, судя по всему, не слишком продвинулось и в первой половине 1936 г. А арест Ю. Г. Оксмана в ноябре 1936 г. и смена пушкинодомского руководства окончательно перечеркнули возможность публикации.