.
А 15 февраля 1952 г. (в день рождения Л. В.) супруги пошли смотреть спектакль по пьесе Кальдерона «С любовью не шутят» – в Ленинграде гастролировал московский Драматический театр К. Станиславского (об этом вечере в театре Л. В. сообщила 19 февраля в своем письме в Иркутск).
В сентябре – октябре 1952 г. М. К. отдыхал в Малеевке (под Москвой) в Доме творчества писателей и оттуда постоянно информировал семью о своей «культурной программе». Так, 26 сентября он сообщает сыну (видимо, в воспитательных целях):
Недавно одна отдыхающая, старая большевичка Елена Дмитриевна Стасова, рассказывала нам о своих встречах с Владимиром Ильичем Лениным. Очень было интересно. Особенно было интересно слышать о его исключительной нежности, заботе и чуткости в отношениях с людьми и товарищами.
А 1 октября рассказывает жене (в свойственной ему ироничной манере):
Три раза в неделю показывают нам кино. Я, однако, бываю редко, т<ак> к<ак> моя эрудиция оказалась весьма внушительной, и многое я уже видел. То же, что приходится смотреть, – хлам. Смотрел «Белый клык», «Семеро смелых»[134] – все дрянь. Вот, правда, видел «Сельский врач»[135]. Советую Вам посмотреть – Вы к тому же любите лечиться.
Познакомившись в Малеевке с журналистом и литератором Василием Регининым[136], М. К. с удовольствием слушает его мемуарные истории. В письме к Л. В. от 1 октября читаем:
К сожалению, уезжает скоро Регинин, беседами с которым я, прямо, упивался. Как жаль, что я наполовину забуду их и не смогу тебе рассказать. На всякий случай, я назову тебе, пока помню, некоторые темы его рассказов. А ты мне потом напомнишь: «Женитьба Куприна», «Смерть Дорошевича», «Смерть Ясинского», «Юрий Беляев и Суворин»[137], «Смерть Юрия Беляева», «Русская бонапартистка – Шурка-Зверек»[138], «Дни нашей жизни»[139] Л. Андреева. Каждый его рассказ – новелла, которую, к сожалению, никак нельзя напечатать[140].
Желая развлечь Л. В., М. К. сообщает ей некоторые эпизоды своей санаторной жизни. Вот характерная зарисовка (9 октября 1952 г.):
Писал ли я тебе, что моим соседом по столу стал Фиш[141]. Фиш и евоная супруга[142]. С Фишем я в последний раз виделся в Петрозаводске в 1949 г.[143] Он уже тогда держался – не в пример прошлым встречам – довольно сдержанно. Сейчас он весьма удивился, увидев меня. Потом как-то с деланной небрежностью спрашивает: «А я что-то давно не видел Ваших новых книг?» А ему также спокойненько: «Плохо, значит, следите!..»
За этой новеллой следует другая (в том же письме):
Из великих знаменитостей приехала сюда еще мордовская сказительница Фекла Беззубова[144]. Хотя я был одним из первых, кто помещал ее тексты («Плач о Кирове»)[145] в больших научных изданиях, но сейчас я к ней не подходил и не знакомился. Я, ведь, как тебе известно, фольклором не занимаюсь. Так как ни к чему, как любила говорить одна моя хорошая знакомая. Про эту Беззубову забавно рассказывал мне Регинин: говорят, в ее анкете в Союзе Писателей, кем-то за нее заполненной, обозначено: в графе о знании языков – «неграмотная», а в графе об основной профессии – «писательница».
Несмотря на травму, пережитую в 1949 г., и унизительную двусмысленность своего положения в начале 1950‑х гг., М. К., как мы видим, не утратил вкус к жизни и живо реагировал на происходящее. В своей ленинградской квартире он охотно принимал посетителей. Многие, как и прежде, искали с ним встречи, просили совета или консультации, а то и попросту находили удовольствие в общении с чутким и остроумным собеседником (М. К. любил и умел острить, знал цену хорошей шутке и вовсе не утратил этого качества в последние годы). Любознательный и общительный, он радовался каждой встрече, хотя многочисленные гости становились для него порой (не говоря уже о Л. В.) серьезной обузой. О том, что происходило время от времени в квартире на улице Плеханова, рассказывает письмо М. К. к Вере Юрьевне от 23 мая 1952 г.:
За последние дни, – вернее, весь месяц, мы видимся с уймой народа, – по б<ольшей> ч<асти> приезжего. Я даже устал от этих калейдоскопических встреч. За это время у нас побывали люди – из Иркутска, Москвы, Тбилиси, Новосибирска, Канска, Львова (был такой день, что было – в разные часы – три человека из разных городов). На днях ожидаем гостя из Саратова (не Юл<иана> Григ<орьеви>ча[146]), – кроме того, были две пары молодоженов, демонстрирующие кто мужа, кто жену. В частности, была Галя Шаповалова с Б. Я. Бухштабом…[147]
Похоже, что жизнь отправленного на пенсию фольклориста была далеко не однообразной.
Глава XXXIX. «В мире честной мысли…»
Весной 1950 г. М. К. обращается в Издательство Академии наук с предложением подготовить для недавно возникшей серии «Литературные памятники» новое издание книги «Воспоминания Бестужевых». Такого рода заявка была вполне уместной в преддверии нового декабристского юбилея (125 лет со дня восстания).
Желание вернуться к работе над материалами Бестужевского архива не покидало М. К. в течение 1930–1940‑х гг.[1], однако занятость фольклорными и другими темами не позволяла ему отвлечься на декабристов. После 1949 г. ситуация изменилась: теперь он располагал временем и вынужден был искать литературный заработок.
Подавая заявку, М. К. хорошо представлял себе и характер, и состав будущего тома – основные источники, которые он предполагал использовать, заново просмотрев и расширив их для нового издания, восходили, как и прежде, к бестужевскому собранию в Пушкинском Доме. Но его смущала проблема морального свойства: ему предстояло доработать и выпустить в свет тот же памятник, что некогда был подготовлен им совместно с Исааком Троцким.
Не приходится сомневаться, что, обдумывая заявку, М. К. обсуждал этот деликатный вопрос с Иос. М. и М. Л. Тронскими. Ощущал ли он вину перед бывшим соавтором или воспринимал эту нравственную коллизию как неизбежную «дань времени»? Этого мы не знаем. Во всяком случае, в новой книге «Воспоминания Бестужевых» имя Исаака Моисеевича по понятной причине отсутствует. В преамбуле к «аппарату» нового издания М. К. упоминает об издании 1931 г. как бы вскользь (в скобках), не приводя полностью выходных данных и не называя фамилий. В то же время, обосновывая необходимость нового издания, он концентрирует внимание на недостатках предыдущего:
…издание 1931 г. не разрешило полностью многих вопросов, связанных с изданием этих замечательных памятников, повторив в этом отношении ошибки прежних изданий, в частности – осталась не решенной проблема композиции сложных по составу и происхождению «Записок» М. Бестужева. Наиболее крупной ошибкой издания 1931 г. явилось отсутствие учета хронологии ответов, вследствие чего образовалась своеобразия чресполосица <так!>, ведшая неизбежно к нарушению исторической перспективы и создававшая неправильные представления о характере повествования М. Бестужева. Оказывался затушеванным и нераскрытым и самый замысел М. Бестужева…[2]
27 июня 1950 г. М. К. подписывает с издательством АН СССР договор на книгу объемом до 45 авторских листов и сроком сдачи рукописи 1 ноября 1950 г. (56–7; 18–18 об.). И уже в июле, закончив статью «Народная песня в концепциях русских революционных просветителей 40‑х годов» для «Известий Академии наук (Отделение литературы и языка)», М. К. садится за работу. «Приступаю я к этому, – признается он Оксману, – без особого энтузиазма – ушел я уже от этих тем»[3]. Одновременно М. К. просит Оксмана «поделиться своей критикой и замечаниями» в отношении «Воспоминаний Бестужевых» 1931 г.[4]
«Ваши планы переиздания воспоминаний Бестужевых горячо приветствую, – откликнулся Оксман. – Книга очень нужная, никто ее не сделает сейчас лучше вас»[5].
Начало работы над этой книгой можно рассматривать как еще один переломный момент в научной биографии М. К.: возвращение к декабристской тематике. «…Первый месяц я был занят лишь перечитыванием читанных ранее и основательно забытых книг, – сообщает он 27 сентября 1951 г. Оксману – Мне пришлось ведь заново входить в историю декабризма, особенно в фактическую ее часть»[6].
Основная часть работы пришлась на летние и осенние месяцы 1950 г.
«…Я просто „зашиваюсь“ с Бестужевыми, – пишет М. К. 2 октября 1950 г. В. Ю. Крупянской, – хотя работаю с увлечением. Приятно погрузиться в мир честной мысли и высоко нравственных чувств».
Последние слова симптоматичны. Декабристы по-прежнему оставались для М. К. героями русской истории, образцом подлинной гражданственности. Он, как и ранее (вспомним его письмо к С. Я. Гессену от 1 июля 1931 г.), говорит о них взволнованно, с чувством личной причастности к их судьбам, и восхищаясь эпохой, которую иногда называют «декабристской».