Зато том, предназначенный для «Библиотеки поэта» (в «Большой серии»), был подготовлен и сдан в начале 1946 г.; и уже летом стали поступать корректуры. Однако на пути этой книги к типографскому станку возникли серьезные препятствия, вызванные идеологическими причинами: содержание, состав, характер комментария и т. п.
Ожидая окончательного решения вопроса о составе языковского «Собрания стихотворений», М. К. сообщал Оксману в начале сентября 1948 г.:
Моего Языкова дают уже чуть ли не шестьдесят четвертому рецензенту – и каждый мудрствует по-особому. Недавно, – уже когда, казалось, все заложено <так!>, – появилось требование пересмотреть в статье главку о славянофилах на предмет их некоторой реабилитации. А то, – оказывается, – я не учел их борьбы за национальное своеобразие, т. е. я это не развернул с должной полнотой, широтой и проч. Я уже отказался наотрез что-либо делать дальше. А Илья Ал<ександрович> Груздев потребовал, чтобы я снял упоминание о «Переписке» Гоголя. Самую цитату (о Языкове) разрешено оставить, но – убрать ссылку на «Выбранные места…» и т. д., т. е. дать цитату без указания источника[56]. Тянется эта история с Языковым даже не три года, а, по существу, целых 8 лет. Ибо весной 1940 года у меня Изд<ательст>во потребовало, чтобы я снял все выпады против немцев[57]. Я, конечно, отказался. В пре прошел год, а затем рукопись была разбомблена и т. д.[58]
Вопрос о славянофилах, которых М. К. не хотел «реабилитировать», а также «выпады против немцев» тормозили движение языковского сборника и в 1940‑м, и в 1947–1948 г. Пришлось даже обратиться в ЦК, откуда поступило «разъяснение» в пользу публикации сомнительных стихотворений. Это явствует из письма М. К. к Г. Ф. Кунгурову от 3 января 1950 г.:
Самое включение стихов «К ненашим» и «К Чаадаеву» <…> произошло с ведома и санкции отдела литературы ЦК, куда я и редактор[59] обращались со специальным письмом. А. М. Еголин разъяснил редакции Библ<иотеки> Поэта, что отсутствие этих стихотворений может быть истолковано как лакировка поэта, стремление исказить его облик, зачеркнув отрицательные черты[60].
И хотя именно эти стихотворения были опубликованы в полном виде, без вторжений в авторский текст все равно не обошлось. Так, в тексте языковской «Песни» («Из страны, страны далекой…») оказалась изъятой третья строфа:
Благодетельною силой
С нами немцев подружило
Откровенное вино;
Шумно, пламенно и мило
Мы гуляем заодно.
Эти пять строк заменены многоточиями[61].
Итак, стихотворения Языкова под редакцией и с примечаниями М. К. выходили трижды: в 1934, 1936 и 1948 гг. Рассматривая это издания вместе с тремя языковскими публикациями, состоявшимися почти одновременно («Письма П. В. Киреевского к Языкову»; «Переписка Языкова с В. Д. Комовским» и обзорная статья «Судьба литературного наследия Языкова»), нельзя не сделать вывод: работы М. К. о Языкове середины 1930‑х подняли изучение этого поэта на новый уровень и стали своего рода «точкой отсчета» для дальнейшего освоения языковского наследия.
Следует упомянуть еще об одной работе М. К., непосредственно связанной с Языковым: письмах Гоголя к поэту. Еще в мае 1938 г. ученый заключил договор с издательством АН СССР, обязуясь подготовить для 8‑го тома Полного собрания сочинений Гоголя статью «О малороссийских песнях» (вместе с комментарием), а для 12 и 13‑го томов – письма Гоголя к Языкову за 1842–1846 гг. Общий объем договорного текста составлял 3,5 листа, комментария – 0,75 листа (56–7; 3–6).
Все указанные тома Полного собрания появились уже после войны (в юбилейном 1952 г.). М. К. представлен в 11‑м томе комментарием к двум письмам Гоголя к Языкову 1841 г.; комментарий к сорока двум остальным письмам выполнен другими лицами. Приступил ли в свое время М. К. к работе над примечаниями к этим письмам и в какой степени успел ее выполнить, неясно[62].
11 марта 1954 г. – в стране уже ощущались «новые веяния» – редакция «Советского писателя» обратилась к М. К. со следующим письмом:
Редколлегия «Б<иблиоте>ки поэта» предлагает Вам взять на себя подготовку сборника стихотворений Языкова (Большая серия). Как только будет решен окончательно вопрос о плане выпуска 1955 г. и спущены фонды авторского гонорара (не ранее мая 1954 г.), мы сможем вступить с Вами в договорные отношения.
Надеемся, что Вы уже сейчас исподволь начнете работать над сборником, если согласитесь взять на себя его составительство (61–62; 19).
Письмо было подписано К. К. Бухмейер, старшим редактором «Библиотеки поэта». Ответ неизвестен. Вероятно, занятый в то время другими работами, М. К. попросту отказался. Примечательно, что спустя десять лет том произведений Языкова в «Большой серии» все же появился; его составительницей выступила… К. К. Бухмейер. В своем комментарии исследовательница оценила работу своего предшественника следующими словами:
Первое полное собрание и вместе с тем первое научное издание стихотворений Языкова вышло лишь в советское время под редакцией М. К. Азадовского («Полное собрание стихотворений». М. – Л., «Academia», 1934). Для этого издания было обследовано большинство журналов и альманахов 1820–1840‑х годов, использованы позднейшие публикации и накопленные к этому времени в архивных хранилищах страны рукописные материалы. В книгу вошло 80 стихотворений, не включавшихся ни в одно предшествующее собрание, и 25 ранее не опубликованных. В Примечания к сборнику вошли сведения библиографического, текстологического, историко-литературного и реального характера.
Хотя М. К. Азадовский при выборе источника текста не всегда обоснованно отдавал предпочтение рукописям, «Полное собрание стихотворений» до сих пор является основополагающим для издания и изучения поэтического наследия Языкова[63].
Эта характеристика справедлива и сохраняет свою силу до настоящего времени, не говоря о том, что и другие «языковские» работы М. К. широко используются историками литературы и фольклористами[64].
Глава XXVI. «Конек-Горбунок»
Исследуя пушкинский фольклоризм и работая над «Полным собранием стихотворений» Языкова, М. К. естественно приблизился к творчеству П. П. Ершова. Выходец из Сибири, автор «Конька-Горбунка» – выдающегося поэтического произведения на фольклорной основе, пользующегося всероссийской известностью и отмеченного самим Пушкиным, – Ершов как бы преломлял в себе разнонаправленные интересы М. К.: литература и фольклор, сибирская литература, поэзия пушкинской эпохи…
Следует сказать, что в конце 1920‑х гг., впервые обратившись к Ершову, М. К. склонен был рассматривать его в контексте не столько сибирской, сколько общерусской литературы. В заметке, помещенной в первом томе «Сибирской советской энциклопедии», он утверждал, что по характеру своей лирики Ершов «принадлежит к Пушкинской плеяде. Сибирские мотивы у него немногочисленны…»[1]. Тем не менее в статье «Литература сибирская» Ершов упоминается уже в связи с той особой культурной традицией, которая, как показывает М. К., сложилась в Тобольске в конце XVIII – первой половине XIX в.[2]
Начатая в 1932 г. работа предназначалась для издательства «Academia». «…Я наглею не по дням, а по часам, – писал М. К. 26 июня 1932 г. М. П. Алексееву, – не успев еще сдать Языкова (и неизвестно, когда сие будет), я заключил новый договор с Academie <так!>. И на… „Конька-Горбунка“. Буду ждать Вашего приезда на предмет длительных консультаций. Пока не знаю, даже как приступиться».
«Приступиться» было действительно непросто. Несмотря на огромную популярность «Конька-Горбунка» в народной среде, это произведение в течение долгого времени не пользовалось вниманием со стороны историков русской литературы. В своей заметке, написанной к 100-летию первого издания, М. К. подчеркивал:
…«Конек-Горбунок» жил в атмосфере литературного равнодушия. Его усердно читали, но ничего о нем не писали. Он никогда не упоминается в каких-нибудь историко-литературных трудах (разве только в примечании), о нем почти нет исследовательских работ, как нет до сих пор научной биографии самого Ершова[3].
Пришлось начинать «с нуля». В первую очередь, как и в случае с Языковым, М. К. счел нужным выявить сохранившиеся рукописи Ершова и ознакомиться с ними. 16 ноября 1932 г. в письме к А. А. Богдановой он интересуется работой А. И. Мокроусова, впервые сообщившего в 1919 г. о тобольских рукописях Ершова[4], и спрашивает:
Между прочим, я дважды писал в Тобольский музей с просьбой сообщить, что у них имеется об Ершове. Никакого ответа. Этакое свинство! Нет ли кого из Ваших знакомых в Тобольске, кому можно было бы написать и попросить кое-что сделать для меня: выписки, снимки[5].
О первых шагах, предпринятых М. К., позволяет судить его письмо к В. Д. Бонч-Бруевичу от 11 марта 1933 г.:
Глубокоуважаемый Владимир Дмитриевич,
разрешите обратиться к Вам с большой просьбой. Я сейчас работаю над Ершовым (для издательства «Academia»). Я прекрасно знаю, что целый ряд материалов по Ершову имеется в Тобольском Музее. Там есть рукописи, есть портреты, ес