есте с найденными доказательствами незаметно входит в читателя сознание: Мишка дорог ему, потому что в основе его поступков лежат доброта, фантазия, жажда познать окружающий мир. Приверженность этим качествам, без которых жизнь каждого из нас лишается смысла, ребёнок не просто выстрадает. Он их отобьёт от нападок героя-рассказчика и сживётся с ними так, как сживаются с идеалами, отвоёванными в борьбе.
Стремление вовлечь читателя-соучастника в спор с персонажами у Носова постоянно, но эмоциональные уроки, которые извлекает ребёнок из спора, никогда в точности не повторяются.
Вроде бы и речь о том же, что говорил писатель в других книгах, а читатель тем не менее чувствует что-то новое.
Рассказ «Фантазёры»: беседуют Мишка и Стасик. Мишутка пытается убедить Стасика, что однажды побывал в желудке у акулы.
Стасик на ото говорит:
«— А я раз на Луну летал.
— Эва, куда махнул! — засмеялся Мишутка.
— Не веришь? Честное слово!
— На чём же ты летал?
— На ракете. На чём же ещё на Луну летают? Будто не знаешь сам!
— Что же ты там, на Луне, видел?
— Ну, что...— замялся Стасик.— Что я там видел? Ничего не видел.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Мишутка. — А говорит, на Луну летал!
— Конечно, летал.
— Почему же ничего не видел?
― А темно было. Я ведь ночью летал. Во сне. Сел на ракету и как полечу в космическое пространство. У-у-у! А потом как полечу обратно... Летел, летел, а потом бряк о землю... ну и проснулся».
Читая «Фантазёров» в детстве и внимая этому диалогу, где герои перебивают друг друга, чтобы поделиться своими вдохновенными вымыслами, я как бы мысленно встревал в их беседу, чтобы дополнить их истории своими. Никогда я, подобно Стасику, не мечтал полететь на Луну или, как Мишутка, побывать в чреве акулы, но сама атмосфера их беседы становилась ещё одной ловушкой, переносившей меня на скамейку в городском сквере, где сидели и разговаривали герои рассказа. Они грезили тем же, чем грезит едва ли не каждый ребёнок. Они словно бы видели себя в своём будущем — в той удивительно взрослой жизни, когда ты предоставлен самому себе и можешь, никем не ограничиваемый, выбирать любое по сердцу занятие. В таких мечтах становятся правдоподобными самые чудодейственные превращения. Вот почему истории, которые рассказывают друг другу Мишутка и Стасик, отнюдь не казались мне небылицами. Они были не менее достоверны, чем мир, меня окружавший. И я почувствовал гнев, когда фантазии Мишутки и Стасика прервал грубый и прозаический окрик соседского мальчика Игоря: «Вот врут-то! И вам не стыдно?»
«Это не они врут, это ты врёшь!» — хотелось мне крикнуть в ответ. Своим не по-детски назидательным тоном он угрожал разрушить мир, с которым я уже сжился. Я испытывал чувства те же, что и читая рассказы о Мишке и Коле: мне надо было во что бы то ни стало отспорить правоту Мишки и Стасика. Но отдавал я себе отчёт и в другом: спор, в который я невольно вовлечён, на этот раз серьёзнее. Коля не был очень серьёзным противником, ведь он и сам в конце концов соглашался с Мишкой, шёл у него на поводу. Осуждая Мишку за чрезмерную решительность, он всё же не думал мешать его замыслам. Мне, читателю, в споре с ним незачем было его сокрушать. Мне скорее хотелось убедить его в том, что, по моему мнению, было истинно. Убедить ради него же самого, чтобы ему стало жить интереснее. А Игорь вызывал во мне настоящий гнев: ведь чем дальше он заходил в своих скучных поучениях, тем понятнее становилось: его цель — внушить Мишутке и Стасику, что мечтать — стыдное и недостойное занятие. И я жадно ловил каждое из его скучных слов — не потому, что они мне нравились, а потому, что мне было необходимо найти какой-то изъян, обосновать уже отчётливо созревшее во мне ощущение: это плохой парень. Пытаясь доказать правоту героев рассказа, я отвоёвывал у Игоря своё право на мечты о необыкновенных делах, которые совершу, когда стану взрослым.
И вот, наконец, Игорь раскрылся. Мой противник признался в том, в чём я давно уже подозревал его: он врёт, врёт не только беззастенчиво, но и подло.
«...Я залез в буфет,— хвастается он перед Мишуткой и Стасиком,— и съел полбанки варенья. Потом думаю: как бы мне не попало. Взял Ирке губы вареньем вымазал. Мама пришла: «Кто варенье съел?» Я говорю: «Ира». Мама посмотрела, а у неё все губы в варенье. Сегодня утром ей от мамы досталось, а мне мама ещё варенья дала. Вот и польза».
И когда после этого признания Мишутка и Стасик прогнали от себя Игоря, и когда нашли его сестру Иру и поделились с ней мороженым, я почувствовал себя так, будто выиграл схватку с опасным врагом. Вновь в рассказе зазвучали вымыслы Мишутки и Стасика, и я был счастлив, потому что теперь знал: никакой Игорь не сможет их прервать.
«— Вкусная штука! — сказал Мишутка. — Я очень люблю мороженое. Один раз я съел целое ведро мороженого.
— Ну, ты и выдумываешь всё! — засмеялась Ира.— Кто тебе поверит, что ты ведро мороженого съел!
— Так оно ведь совсем маленькое было, вёдрышко! Такое бумажное, не больше стакана...»
Годы и годы пройдут, пока в моём лексиконе появится взрослое понятие: чёткость нравственной позиции. И однако именно тогда, в детстве, когда я читал рассказ, у меня возник чёткий эмоциональный критерий, и ясной стала граница, отделяющая фантазию от низкой, расчётливой лжи.
Тяга к разрешению таких вот сверхзадач мне кажется чрезвычайно характерной для Носова. Чем более писатель совершенствует ловушки, вовлекающие читателя в действие, тем чаще рядом с уроками, необходимыми ребёнку сейчас, даются уроки, которые пригодятся ему в будущем. Становясь соучастником, он не разумом, так чувством постигает и оценивает всё, что происходит в книге. Именно поэтому детям оказывается вполне доступен достаточно сложный нравственный вывод рассказа «Фантазёры». Именно поэтому же им по плечу и проблематика романа-сказки «Приключения Незнайки и его друзей», хотя многое в этой книге может объяснить лишь взрослый читатель.
Мне запомнился изобилующий солнцем июнь. Сквозь занавешенные от полуденного зноя окна дачи под Москвой веет разгорячённой зеленью. Стоит мне сейчас взять в руки книгу о Незнайке, я будто наяву начинаю видеть эту дачу, наполненную запахами жаркого лета. Именно там и день за днём всё больше углублялся в приключения сказочных коротышек, «ростом с небольшой огурец». Я сразу оказался затянут в их необыкновенный мир. Мир, которого не существует в реальной жизни, но который реален для каждого ребенка, мечтающего о своём будущем. И в этом мире главное — свобода. В нём ни наставников, ни склонности к отвлечённым рассуждениям, ни взрослой степенности. Коротышки не расхаживали по улицам, а бегали, постоянно ссорились и мирились друг с другом, и в их ссорах, примирениях и беготне я узнавал свои повадки и слышал свои интонации.
«— Ну и пожалуйста! — отвечал Гунька. — Сам первый придёшь мириться.
— А вот увидишь, что не приду! Мы полетим на пузыре путешествовать!
— Полетите вы с крыши на чердак!
— Это вы полетите с крыши на чердак! ― ответил Незнайка и пошёл собирать резиновый сок».
И эти постоянно движущиеся коротышки свободны! Никем не стесняемые, они выбирают занятия по сердцу, и плоды их деятельности поистине чудесны. Мечты о такой вот «взрослой», самостоятельной и поэтому полной необыкновенных дел жизни я разделял с героями рассказа «Фантазёры». Но там и Мишутка, и Стасик, и я, вошедший в повествование, именно предавались мечтам об отдалённом от нас будущем. А в «Незнайке» это будущее словно ожило на страницах книги, и я, войдя в страну коротышек, не отрываясь, следил за их вдохновенным трудом. Искусные механики Винтик и Шпунтик в моём присутствии конструировали и собирали потрясающий автомобиль, и я не просто следил за его детальным описанием, а видел каждую гайку и, разумеется, вполне понимал принцип его устройства.
«Этот автомобиль работал на газированной воде с сиропом. Посреди машины было устроено сиденье для водителя, а перед ним помещался бак с газированной водой. Газ из бака проходил по трубке в медный цилиндр и толкал железный поршень. Железный поршень под напором газа ходил то туда, то сюда и вертел колеса. Вверху над сиденьем была приделана банка с сиропом. Сироп по трубке протекал в бак и служил для смазки механизма.
Такие газированные автомобили были очень распространены среди коротышек. Но в автомобиле, который соорудили Винтик и Шпунтик, имелось одно очень важное усовершенствование: сбоку к баку была приделана резиновая трубка с краником, для того чтоб можно было попить газированной воды на ходу, не останавливая машины».
Автомобиль выехал на улицы Зелёного города, и я вместе с водителем-коротышкой прислушивался к работе двигателя и ощущал руками холод баранки. Словом, я опять попался в ловушку и стал не наблюдателем, а участником «Приключений Незнайки». Я создавал вместе с учёным Знайкой и другими коротышками воздушный шар из сока резинового дерева, отправлялся с ними в полёт на этом шаре и почти физически страдал от ушибов, когда шар с корзиной, полной путешественников, грохнутся в окрестностях Цветочного города. Но, войдя в мир учёных и умелых коротышек, я угодил в другой капкан: всё яснее мне становилось, что на мир, который раскрылся предо мной, я смотрю не глазами Знайки или других положительных персонажей, а глазами Незнайки.
По ходу чтения я несколько раз спохватывался: многие из поступков Незнайки не вызывали у меня одобрения. Он сломал газированный автомобиль, который мне так нравился, присвоил себе заслуги Знайки, часто бездельничал и валял дурака. Узнавая об этом, я пробовал уверить себя, что Незнайка не заслуживает моей симпатии. Но этого у меня не получалось: помимо воли моей я неудержимо сживался с ним.
Чувства, которые вызывал у меня Незнайка, во многом напоминали то, что я испытал позже, следуя дорогой ошибок и прозрений Кости Шишкина. Предчувствие, что Незнайка пропадёт, если не станет учиться, не займётся всерьёз каким-нибудь делом, созрело у меня довольно быстро, и я с нетерпением ждал, когда же он возьмётся за ум. Но, возмущаясь его безволием и ленью, я понимал и другое: исправиться он может лишь в том случае, если не только сам решит жить по-новому, но и окружающие его коротышки изменят к нему отношение.