Но этим, конечно, наши общения не кончались. Я не только будил дедушку, но и требовал его внимания чуть не на весь день. Я не понимал, что ему надо работать, и думал, что он живёт со мной в одной квартире только для того, чтобы играть со мной. И я не помню, чтобы мои вторжения к нему когда-нибудь раздражали его, он всегда бывал мне рад, уделял мне много времени и охотно возился со мной.
Особенно запомнились мне наши частые прогулки на железную дорогу рядом с Киевским вокзалом. Дедушка водил меня за руку по путям и депо, объяснял многие непонятные вещи.
Например, чем отличается паровоз от электровоза, зачем нужны семафоры с призрачно-синими глазами. Как-то на товарной станции мы обнаружили огромную гору песка, взобрались на неё и стали строить дворцы, дома, крепостные стены и дороги. Это был наш собственный город, и я долго не хотел уходить, боясь, что, когда нас не будет, придут нехорошие люди и разрушат его. На следующий день мы снова пришли сюда, на этот раз с игрушечными машинами и солдатиками, и, к моей большой радости, город стоял на месте. Уже много лет спустя, читая книги о Незнайке и его друзьях, о сказочных городах Змеевке и Солнечном, я вспоминал наш песочный городок у железной дороги.
Вскоре дедушка переехал па другую квартиру, и меня стали возить к нему раза три в неделю. Я с нетерпением ждал свиданий с дедушкой, он тоже очень радовался моим приездам. Мы много играли с ним, и эти игры были так увлекательны, что помнятся и сейчас. Действие игр чаще всего разворачивалось прямо на полу. То мы строили железную дорогу (дедушка подарил мне несколько паровозов, а к ним десятки вагончиков), то лепили из пластилина пальмы и засаживали ими весь ковёр. Во всех этих забавах дедушка участвовал со мною на равных — ползал по ковру, расставляя пальмы, переводил стрелки, даже устраивал нечаянные аварии, а когда игра переносилась в ванную, где плескался океан, изо всех сил дул, гоняя по воде кораблики, едва не тонувшие под тяжестью пластилиновых матросов. Иногда же морские игры переносились в комнату, и тогда в корабль превращался диван, а дедушка, став капитаном, исподволь учил меня географии: маршруты наших путешествий тщательно отмечались на школьном атласе. Мои познания в географии стали столь обширны, что я даже удивил однажды своих родителей. Как-то они говорили об Англии, что-то там случилось. Я прислушался и спросил:
— Это в Лондоне, что ли?
Мать изумилась:
— Боже! Ребёнок и разговаривать-то почти не умеет, а уже знает о Лондоне!
«Приключения Незнайки и его друзей». Рис. А. Лаптева. М., Детгиз, 1954.
Теперь я понимаю, что дедушка не просто со мною играл, а, играя, всегда чему-то обучал. Вскоре игры стали дополняться серьёзными занятиями. Дедушка учил меня рисовать (сам он рисовал довольно хорошо), а когда мы вместе лепили из глины или пластилина, объяснял, как точнее лепить, исправлял мои ошибки. Я до сих пор берегу десятки вылепленных нами зверюшек, мы устраивали целые выставки и относились к ним очень бережно, расставляя зверюшек на книжной полке. Пластилиновые игрушки были самые разные: от слона и носорога до выдуманного дедушкой Незнайки.
Дедушка отличался большим вниманием к людям, но ко мне, наверно, был особенно внимателен. Однажды, заметив, что я начал заикаться, он надолго оставил свою работу и повёз меня в Тушино, к тёте. Там мы часто ходили в лес и развлекались, как могли. Помню, однажды мы играли в медведей: дедушка изображал взрослого медведя, а я детёныша. Взрослый медведь очень забавно разговаривал с малышом, рассказывал, что можно есть, какие травы полезны, прятал меня от охотников, которыми оказывались случайные прохожие. Это меня очень забавляло, я много смеялся. Лесной воздух, игры и смех сделали своё дело: заикаться я перестал.
На следующее лето мы всей семьей выехали на дачу. От дедушки я почти не отставал: то заходил к нему в комнату и сажал на стол возле пишущей машинки огромную жабу, то хвалился выменянным у приятеля перочинным ножом, то просил его помочь мне вылить из свинца солдатика.
В то лето со мной случилось вот какое происшествие. Как-то мы с моими дружками, гуляя в лесу, увидели на верхушке березы птенца. Он сидел, подрагивая, со страхом посматривая по сторонам, и сразу было видно, что он ещё не умеет летать. Тогда, посовещавшись, мы решили птенца снять. Кому же полезть на березу? Верхушка березы довольно тонкая, я был самый маленький и лёгкий, и выбор, естественно, пал на меня.
И вот, гордый от чувства ответственности, я уже лезу но дереву, перебираюсь с ветки на ветку, а земля уходит всё ниже и ниже. Я остановился, чтобы передохнуть, и вдруг увидел бегущего к нам дедушку. Я так и сжался от страха: ни вверх не могу, ни опуститься вниз, а до земли метров восемь, а может, и больше. Дедушка сразу понял, что со мной происходит, неторопливо подошёл к берёзе и очень спокойно сказал:
— Всё в порядке, миленький. Не смотри вниз и спускайся потихоньку.
Несколько минут он координировал мое «нисхождение», а сам всё повторял:
— Ну, ещё немного, ещё чуть-чуть. Ну, молодец! А теперь можно прыгать!
Читать меня стали учить ещё задолго до того, как я пошёл в школу. Понятно, в обучении меня грамоте дедушка взял на себя ведущую роль. Подробности, конечно, уже улетучились из памяти, но всё же думаю, что его метод обучения отличался от общепринятого — по букварю. Для меня такого рода букварём стали десятки записных книжек, которые он заполнял, обучая меня. На одной странице дедушка писал букву, объясняя, как она произносится, на другой уже слоги, включающие букву, а на третьей целые слова из знакомых слогов. Но самыми интересными были картинки, которые дедушка рисовал. Они поясняли слова и целые предложения, фразе соответствовала серия рисунков, что-то вроде самодельных комиксов. Читать я, помню, научился довольно быстро и легко.
В автобиографической повести «Тайна на дне колодца» дедушка пишет: «Наиболее привлекательным для меня местом на рынке были книжные палатки». Тяга к книге сохранилась у него на всю жизнь. Часто, после напряжённой работы за письменным столом, дедушка ходил гулять но городу, чтобы отдохнуть и рассеяться. Обычно он шёл в букинистические магазины. Иногда он брал меня с собой, и мы возвращались, обязательно купив какую-нибудь книгу. Дома он тут же садился за неё, и, читая, делал на полях пометки и что-то записывал в записную книжку.
Читал дедушка очень много, и меня, малыша, удивляло, как это можно сразу читать столько книг, корректур, газет и журналов, загромождавших письменный стол. Повзрослев, я удивлялся уже не столько объёму прочитанного, сколько охвату и разнообразию интересовавших его знаний. Я нахожу его подчеркивания и записи на полях в книгах прямо-таки несовместимых: об инкубаторах и психологии детей, о космических полётах и разведении пчёл (однажды на балконе я нашёл целую пачку дореволюционных журналов «Пчеловодство»). Кто читал книги Носова, тот поймёт, что иначе и быть не могло. Разве можно написать «Весёлую семейку» или «Незнайку на Луне», тщательно не изучив инкубаторное дело и не проштудировав Циолковского?
В своих воспоминаниях дедушка писал о детской мечте стать химиком. Химиком он не стал, жизнь распорядилась иначе, но химия сопровождала его едва ли не всю жизнь — она нашла себе применение в его профессиональной киноработе (тому свидетелями десятки книг по фотографической химии, стоящие на дедушкиных книжных полках), интерес к ней не оставлял его даже и тогда, когда он стал писать книги для детей.
Дома у нас была оборудована химическая лаборатория, в ней было всё необходимое, не хватало только вытяжного шкафа. Дедушка, моя тётя — химик и я были настоящими энтузиастами по выращиванию кристаллов. Мы терпеливо изо дня в день фильтровали и насыщали растворы, очищали кристаллы от наростов, добиваясь правильности граней. Наши труды увенчались замечательной выставкой: за стеклом на полке, переливаясь гранями, сверкали разноцветные кристаллы самых разнообразных форм. А сколько часов проводили мы вместе, проявляя и печатая фотографии!
Надо сказать, что все эти увлечения не проходили для дедушки бесследно. Кинематографист по образованию, он многие годы проработал режиссёром, но, даже став профессиональным писателем, он не потерял интереса к кино. Работая над сценариями и инсценировками, он дотошно следил за их воплощением в кино и на сцене. Сколько я помню, у нас дома всегда были фото- и киноаппараты. Что касается фотографии, то она стала фамильной страстью — отец мой Петр Николаевич стал профессиональным фотожурналистом, не обошло это увлечение и меня. Я хорошо помню, как мы однажды вместе занимались портретной съёмкой, поочередно снимая друг друга и подробно обсуждая значение освещения, фона и ракурса.
Мне было четырнадцать лет, когда дедушки не стало, но уроки, которые он преподавал мне в моём детстве, запомнятся на всю жизнь.
Т. Носова-СерединаУпрямый танк
Мне хотелось бы рассказать об одном эпизоде из жизни Николая Николаевича Носова, о котором, наверно, мало кто из читателей знает. Сам Николай Николаевич в автобиографических заметках и разных интервью, которые он давал журналистам, о нём никогда не упоминал. До того как окончательно перейти на профессиональную писательскую работу, он около двадцати лет проработал в научном кино, писал сценарии и ставил научно-технические фильмы как режиссёр. Фильмов он сделал очень много, но один из них сыграл в его жизни особую роль, именно о нём я и хочу рассказать. Ставился он студией «Воентехфильм», назывался «Планетарные трансмиссии в танках» и посвящён устройству и работе английского танка «Черчилль», который наша страна в годы войны получила из Англии. Один из танков был доставлен на студию, и сопровождавший его английский инструктор продемонстрировал танк в работе — показал нашему танкисту-водителю, как его включать, как управлять им и останавливать. Через несколько дней, когда англичане уже уехали и надо было для студийных съёмок привести танк в действие, машина вдруг закапризничала и перестала повиноваться — вместо того чтобы поворачиваться вокруг своей оси, описывала громадную кривую дугу. Сколько с ней танкист ни возился, всё оказалось впустую — из манёвренной машины танк превратился в неуклюжий тихоход, которому на войне, конечно, делать было нечего. Танкист очень нервничал, суетился, перепахал всю площадку во дворе, но танк упрямо разворачивался по огромной кривой, никак не желая вращаться вокруг своей оси. Все наблюдавшие за мучениями танкиста очень переживали.