В октябре пришли «великолепные новости» о падении Антверпена. К этому времени Фрейд возобновил практику, у него было лишь два пациента, оба венгры, но вскоре остался один. Именно в это время он написал длинную историю одного заболевания, известную с тех пор как «случай человека-волка». Однако прошло четыре года, прежде чем эта его работа была опубликована.
В первые несколько месяцев войны ряд писем, которые Фрейд и я написали друг другу, не прибыли по адресу, и первое письмо, которое я от него получил, было датировано 3 октября. Спустя два дня после объявления войны я писал ему о всеобщей уверенности в Англии, что в конце концов Германия проиграет войну, и даже осмелился повторить это в своем более позднем письме. Сообщая об этом Ференци, Фрейд сказал, что я говорю о войне «с ограниченным кругозором англичанина».
11 ноября он написал Ференци, что узнал о гибели любимого брата Эммануила в железнодорожной катастрофе. Это должно было сильно огорчить Фрейда, так как его нежность к своему сводному брату оставалась нерушимой с самого раннего детства. Несколько месяцев спустя он высказал характерное замечание об этом Абрахаму: «Как мой отец, так и мой сводный брат дожили до 81 года, так что мои перспективы мрачные»[139]. Предстояло также скорбеть о потере знаменитого рейдера «Эмден»; Фрейд сказал, что очень любил этот корабль.
В декабре настроение у Фрейда было неважное, и он просил Абрахама приехать и ободрить его. Его настроение не улучшилось предложением политического убежища от Триганта Барроу, живущего в Балтиморе, которое, как Фрейд писал мне, «показывает, что думают американцы о наших шансах». Абрахаму он написал, что всегда больше всего ненавидел беспомощность и бедность, однако все выглядит так, что и то и другое не за горами. Он пока еще был не один, Ганса Захса не взяли на военную службу по причине близорукости, в то время как Отто Ранк, второй его литературный помощник, пытался избежать призыва на военную службу, «сражаясь как лев против своей отчизны».
В жизни Фрейда часто присутствовала какая-либо интеллектуальная женщина, обычно пациентка или студентка, чью компанию он особенно любил. В этот период такой женщиной стала Лу Андреас-Саломе, которая обучалась у него до войны. Это была женщина с замечательным чутьем на великих людей, которых было очень много среди ее друзей, от Тургенева, Толстого и Стриндберга до Родена, Райнера Марии Рильке и Артура Шницлера. Про нее говорили, что она хранила преданность двум величайшим людям XIX и XX столетий — Ницше и Фрейду. Фрейд восхищался ее величественным и спокойным характером как чем-то таким, что намного превосходило его собственный характер, а она по достоинству оценивала достижения Фрейда. Поэтому в эту тягостную осень он написал ей почтовую открытку: «Вы все еще считаете, что все взрослые братья так хороши?[140] Не напишете ли мне хоть одно ободряющее слово?» Она сделала все, что могла, чтобы оказаться на высоте положения, и Фрейд написал Абрахаму о «по-настоящему трогательном оптимизме» в ее письме. Сам он ответил следующим образом: «То, что Вы пишете, дает мне смелость написать еще одну записку. Я не сомневаюсь, что человечество преодолеет даже эту войну, но я наверняка знаю, что я и мои сверстники никогда больше не увидим радостного мира. А это слишком ужасно. И самой печальной вещью во всем этом является то, что это случилось как раз тогда, когда мы, исходя из наших психоаналитических ожиданий, получили представление о человеке и его поведении. Из-за такого отношения я никогда не мог согласиться с Вашим жизнерадостным оптимизмом. Моим тайным выводом было: раз высшая цивилизация нашего времени обезображена гигантским лицемерием, значит, мы органически для нее не годимся. Нам приходится слагать полномочия, и великое неизвестное, таящееся в тени судьбы, некоторое время спустя повторит подобный эксперимент с другой расой».
Однако работоспособность Фрейда все еще была высока, как это часто случалось, когда ему нездоровилось или он был в плохом настроении. Он не только много писал, но также много думал. Внутренняя сосредоточенность заменяла ему заинтересованность гнетущими событиями во внешнем мире. Упомянув Ференци о некоторых своих новых идеях, он добавил: «Даже без этих идей я могу сказать, что я дал миру больше, чем он дал мне. Теперь я более изолирован от мира, чем когда-либо, и ожидаю такой же изолированности и далее как результат войны. Я знаю, что пишу в настоящее время лишь для пяти человек, для Вас и немногих других[141]. Германия не завоевала моей симпатии как аналитика, а что касается нашей общей отчизны, то о ней лучше не говорить».
Мы расскажем об этих новых идеях Фрейда его собственными словами.
Я живу, как говорит мой брат, в своем примитивном окопе: я размышляю, пишу и после жестоких сражений справился с первыми сериями загадок и трудностей. Страх, истерия и паранойя капитулировали. Остается посмотреть, насколько можно будет развить этот успех. Но возникло очень много превосходных идей: выбор неврозов, например. Регрессии полностью решены. Некоторое продвижение в фазах развития Я. Значение всего этого вопроса зависит от того, удастся ли справиться с действительно динамической проблемой, то есть проблемой удовольствия — боли, в овладении которой мои предварительные попытки заставили меня довольно сильно сомневаться.
Неделей позже Ференци навестил Фрейда и провел у него день. Без сомнения, они тщательно обсудили некоторые из этих проблем.
На следующий день после этого обсуждения Фрейд написал Абрахаму:
Единственной вещью, которая продолжается удовлетворительно, является моя работа, которая на самом деле ведет, несмотря на повторяющиеся время от времени паузы, к достойным внимания новым идеям и заключениям. Недавно мне удалось определить особенность двух систем: Bw (сознательное) и Ubw (бессознательное), которая почти делает их понятными и которая, как мне кажется, дает простое решение отношения dementia praecox к реальности. Все катексисы объектов наполняют бессознательное. Система Bw означает связь этих бессознательных предметных представлений со словесными представлениями: именно эта связь дает возможность чему-либо становиться сознательным. Вытеснение при неврозах переноса состоит из отвода либидо от системы Bw, то есть в разделении предметных представлений и слов. В нарциссических неврозах[142] вытеснение отнимает либидо от бессознательных предметных представлений, образуя, естественно, намного более глубокое расстройство. Отсюда понятны изменения в речи при dementia praecox, которое, в общем, обращается со словесными представлениями так же, как истерия обращается с предметными представлениями, то есть подчиняет их «первичному процессу» с его сгущениями, смещениями и разрядкой. Я могу теперь написать полный трактат по теории неврозов с главами о судьбах влечений, о вытеснении и о бессознательном, если бы только удовольствие от работы не нарушалось моим плохим настроением.
В общих чертах Фрейд описывал эту интересную работу до этого и всегда придерживался ее. Ференци спросил его, как эта теория может быть применена к глухонемым от рождения, у которых нет словесных представлений. Фрейд ответил, что мы должны расширить понятие «слова» в этом контексте до включения всевозможных жестов коммуникации.
Нижеследующее является выдержками из его последнего письма в этом году.
Ваше письмо пришло как раз на сочельник и, подобно Вашим предыдущим усилиям поддерживать со мной связь, глубоко меня тронуло и доставило мне огромное удовольствие. Я неоднократно пользовался любезностью доктора ван Эмдена для пересылки Вам своих ответов, но я не знаю, получили ли Вы их. Поэтому, когда Вы не получаете ответа, я даже не могу дать знать, что это не моя вина…
У меня нет какой-либо иллюзии относительно того, что цветущее время нашей науки было жестоко разрушено, что впереди нас ожидают трудные времена, и единственное, что мы можем сделать, — это поддерживать скудный огонь в немногих хижинах, пока более благоприятный ветер не позволит снова ярко разгореться этому пламени. То, что было оставлено Юнгом и Адлером от нашего движения, сейчас разрушается борьбой наций. Наше объединение в такой же малой степени может быть сохранено целиком, как и что-либо другое, что называет себя международным. Кажется, наши журналы заканчивают свое существование; возможно, удастся сохранить выпуск «Jahrbuch». Всему, что мы бережно выращивали и пытались культивировать, приходится теперь позволять зарастать. Я, естественно, не беспокоюсь о конечном будущем нашего дела, которому Вы так трогательно преданы, но ближайшее будущее, которое одно может меня интересовать, кажется мне безнадежно затянутым тучами, и мне не следует обижаться по поводу каждой крысы, покидающей тонущий корабль. В настоящее время я пытаюсь синтезировать то, что пока еще могу сделать для будущего, то есть работу, которая уже выявила очень много нового…
Держитесь крепче, пока мы не встретимся снова.
В начале 1915 года все еще казалось, что центральные державы выиграют войну. Германия отразила все наступления на западе и одержала огромные победы на востоке против русских. Фрейд был полон надежд. В начале этого года он заметил, что война может продолжиться даже до октября. К этому времени Фрейд еще раз показал себя оптимистом относительно победы в грядущих битвах, а затем мира, а месяц спустя писал: «Сердцем я не здесь, а на высотах. То есть сердцем я в Дарданеллах, где сейчас решается судьба Европы. Через несколько дней Греция объявит нам войну, и тогда мы не сможем посещать ее города, которые полюбились мне больше всего мной увиденного».
Весной он рассуждал: «Утешительной является мысль о том, что, возможно, война не сможет продолжаться еще столько же, сколько она уже длится… Напряжение относительно ожидаемых событий велико. Считаете ли Вы, что