[368] отказался ее принять. Весьма настойчивая, упорная в осуществлении своих желаний и стремлений Н[ина] М[ихайловна] едет к министру Глазову[369] который подписывает свое согласие на ее прошении и пр[офессор] Фауссек[370] к тому времени сменивший Раева принимает Н[ину] М[ихайловну] вольнослушательницей (в 1903/1904 годах)»[371]. В. Г. Глазов был старым товарищем отца Нины Михайловны. Конечно, он подписал ее прошение. Даты 1903/1904 гг. немного ошибочны. В. А. Фауссек был избран директором курсов только в 1905 г., и сама Н. М. Субботина упоминала, что поступила на курсы в 1905-м. «Потеряв в детстве слух и движение ног от скарлатины, получила образование дома под руководством отца. В 1905 г. поступила вольнослушательницей на Физмат. СПБ высших Женских курсов, посещая там лекции и практические занятия в ЛГУ у проф. Боргмана, Хвольсона и Жданова», — писала она в автобиографии[372].
Итак, Нина Михайловна поступила учиться на физико-математическое отделение Высших женских Бестужевских курсов в С.‐Петербурге в 1905 г. и успешно закончила обучение в 1910 г., представив солидное выпускное сочинение (о чем мы будем говорить ниже). Распорядок ее повседневных занятий этого периода хорошо известен благодаря сохранившимся письмам к Н. А. Морозову, в которых Нина Михайловна регулярно и подробно рассказывала о своих делах. Первое из них датировано 22 мая 1906 г.[373] Переписка продолжалась на протяжении многих лет сквозь революции, войны и прочие потрясения вплоть до смерти Н. А. Морозова в 1946 г. Нина Михайловна познакомилась со знаменитым участником народнического движения, осужденным за это и проведшим 25 лет в тюремном заключении, Николаем Александровичем Морозовым (1854–1946) в 1905 г. по выходе его из Шлиссельбурга в доме другой знаменитой революционерки Веры Фигнер. Через много лет она с удовольствием вспоминала об этом дне: «Вспоминаю 1905 год и первую встречу с дорогим Николаем Ал[ександровичем] у Фигнер[374]: какое чудное впечатление осталось на всю жизнь! Яркая, живая душа, спокойная во всех жизненных испытаниях и ободряющая всех, кто его знал и любил, кто любит и теперь…»[375]. В воспоминаниях Н. А. Морозов так писал об этом периоде своей жизни: «Я был единственный из шлиссельбуржцев, оставшихся в Петербурге (после освобождения из тюрьмы. — О. В.), и потому все внимание интеллигентного общества обрушилось на меня. Целый месяц или более я ни разу не обедал и не ужинал дома, а всегда у новопоявившихся друзей, и каждый обед или ужин оказывался „званым“, т[о] е[сть] на него приглашалось человек до двадцати знакомых хозяина и хозяйки, которые в свою очередь зазывали меня к себе на такие же фестивали. Это были большею частью известные адвокаты, писатели, художники, доктора, профессора разных специальностей, артисты и артистки. Все комнаты их квартир казались мне, привыкшему к тесноте своей камеры, громадными и роскошными по обстановке, все молодые женщины казались с непривычки восхитительными красавицами»[376]. Субботина и Морозов несомненно принадлежали к одному кругу научной, технической и художественной интеллигенции, у них были общие знакомые и общие научные интересы. Близкие друзья семьи Субботиных, ботаники Ольга Александровна Федченко и ее сын Борис Алексеевич Федченко, знали Морозова со времен его революционной юности, то есть, конечно, Ольга Александровна знала, поскольку ее младшая сестра Наталья Александровна Армфельд[377] входила в тот же самый народнический кружок, к которому принадлежал и Морозов. В начале 70‐х гг. XIX в. молодые люди, случалось, собирались в родительском доме О. А. Федченко[378]. Можно предположить, что кто-то из старшего поколения семьи Субботиных также был знаком с Морозовым с тех же самых пор.
Дружба Субботиной с Морозовым и его супругой Ксенией Алексеевной продолжалась до конца их жизни. На протяжении десятилетий они поддерживали переписку, встречались лично, когда позволяло время. До революции Морозовы, случалось, гостили в Собольках: «С таким удовольствием вспоминаю Ваш визит в Собольки, — писала, например, Нина Михайловна К. А. Морозовой 20 января 1917 г. — Соберетесь теперь с Н[иколаем] А[лександровичем] и погостите подольше!»[379] В 1947 г. Нина Михайловна писала Ксении Алексеевне: «19 XII память дорогого Ник[олая] Ал[ександровича]. Перечитываю его статьи в старых журналах, имеющихся у соседей… С такой ласковой признательностью думаю о нем и о Вас! Как тесно моя юность и молодость была связана с семьей Веры Николаевны[380] и потом с Вами обоими. Какой заряд энергии получался, и как я делилась им с другими друзьями — тов[арищами]! Незаметно и мне 70 лет…»[381]. Говоря о «памяти», Нина Михайловна имела в виду день освобождения Н. А. Морозова из тюрьмы после 25-летнего заключения, который на протяжении многих лет отмечали его друзья. Сохранилось несколько писем, в которых она поздравляла Морозова с этим днем в тех случаях, когда не могла приветствовать его лично. И это всегда были теплые письма, полные искренней радости. Например: «Дорогой и многоуважаемый Николай Александрович! Сердечно приветствую Вас и милую Ксению Алексеевну с днем 6/19 декабря! Вспоминаю яркую радость этого дня много лет назад, когда Вас выпустили из Шлиссельбурга! От всего сердца желаю Вам праздновать этот день много лет на радость всех Ваших друзей!»[382] 19 декабря 1939 г. она писала: «Дорогой Николай Александрович! Сердечно приветствую с 35-ой годовщиной Вашего выхода из Шлиссельбурга, и нашей дружбы с Вами и Ксенией Ал[ексеевной]!»[383]
Итак, 4 октября 1906 г. Н. М. Субботина отправила Н. А. Морозову следующую записку: «…я зайду к Вам с курсов — я теперь там начала работать с 10 у[тра] до 4 дня! Даже у Верочки еще не успела побывать, потому что затем бегу к брату на 10 л[инию] обедать и еще [позаниматься]!»[384]
Для глухого человека слушание лекций, естественно, представляло собой немалую проблему, а если быть более точным, то подобное предприятие кажется совершенно невозможным. Нина Михайловна, однако, не могла позволить такой мелочи помешать ее планам. Известный впоследствии астроном Нина Михайловна Штауде (1888–1980), познакомившаяся с Н. М. Субботиной благодаря участию обеих в работе студенческого астрономического кружка Высших женских курсов, вспоминала, что Н. М. Субботина «…приезжала на лекции с сестрой, которая на пальцах сообщала Н[ине] М[ихайловне] объяснения профессора, а чертежи и формулы Н[ина] М[ихайловна] сама списывала с доски»[385].
Рис. 13. Ольга Михайловна Субботина, младшая сестра Н. М. Субботиной, с отцом М. Г. Субботиным на террасе в Собольках. 1909 г. (Домашний архив И. Куклиной-Митиной)
Л. Д. Костина в черновом варианте статьи «Женщины-астрономы Русского астрономического общества» писала: «Она поступила на ВЖК вольнослушательницей, посещая лекции со своим секретарем, который ей все записывал, а Нина Михайловна списывала с доски формулы»[386]. Трудно сказать, существовала ли формальная договоренность со специально нанятым для этой работы секретарем, но помощь у Нины Михайловны действительно была, и не только со стороны ее младшей сестры Ольги. В одном из недатированных писем Н. А. Морозову, предположительно 1906 г., Нина Михайловна сама писала об этом: «Ужасно хочу в Пулково и с восторгом поеду с Вами! Нельзя ли взять с собой ту барышню, котор[ая] была со мной и на заседании Ф[изического] о[бщест]ва? Мы с ней представляем сейчас сложную монаду — она записывает слова, а я ф[орму]лы»[387]. Возможно, мы видим здесь случай истинной студенческой кооперации и взаимной помощи. Но как бы то ни было, цель оказалась достигнутой: Нина Михайловна успешно слушала лекции.
Лекционные курсы по специальности «Астрономия» на Бестужевских Высших женских курсах и в С.‐Петербургском университете[388]
К сожалению, ВЖК не могли полностью удовлетворить образовательные запросы Н. М. Субботиной. Несмотря на то, что к началу 1900‐х гг. Высшие женские Бестужевские курсы в Петербурге, организованные еще в 1878 г., разменяли уже третий десяток, они все же не могли сравняться с университетами, и не только потому, что их выпускницы не получали государственных дипломов. Разнообразие преподававшихся предметов здесь было меньше, чем в университетах, несмотря на то что преподавали их, как правило, одни и те же профессора (см. таблицу).
Например, в 1906 г. на ВЖК не читали лекций по теоретической астрономии, которые Нина Михайловна очень хотела послушать. Ей пришлось хлопотать через разных знакомых (в том числе Н. А. Морозова) о разрешении слушать этот курс в Петербургском университете. Александр Александрович Иванов (1867–1939)[389], читавший в тот год теоретическую астрономию в университете[390], не был против ее присутствия, но требовалось еще разрешение И. И. Боргмана (1849–1914), недавно избранного (в 1905 г.) ректора университета