Все участники были весьма довольны проделанной работой. Но когда в 1909 г. появилась комета, выяснилось, что сделанные предвычисления оказались не настолько хороши, как заявлялось. 2 июля 1909 г. Нина Михайловна писала об этом К. А. Морозовой. «Перед отъездом из Петерб[урга] я была в Пулкове и Баклунд посоветовал мне подождать печатать статью о комете (она кстати и не готова еще) т[ак] к[ак] у них в Пулкове объявили поверочные вычисления пути кометы и они не совпали ни с нашими, ни с английскими вычислениями!!» — восклицала она[413]. И продолжала далее: «Это настоящий скандал, потому что Иванов так кичился точностью „современного“ вычисления, а оказывается, что наши деды сто лет назад выводили лучше и точнее нашего, хотя их методы были грубее и не совершеннее». «Но м[ожет] б[ыть] они больше любили др[уг] др[уга] и работали дружнее, не злорадствуя над неудачами товарищей? — задавалась вопросом Субботина. — На меня произвела самое неприятное впечатление речь Иванова по поводу ошибки в английской эфемериде; а затем оказалось, что он сам ошибся в элементарном… — не могла удержаться обычно редко кого-либо критиковавшая Нина Михайловна. — Ну расскажите все это Никол[аю] Ал[ександровичу] и кланяйтесь ему от меня»[414]. Как выяснилось впоследствии, предвычисления англичан были достаточно точны; предвычисленное ими время перигелия расходилось с действительным всего на 2,68 дня. Сложности возникли из-за обнаружения в 1908 г. движущегося объекта вблизи Юпитера, не учтенного ранее и оказавшегося в итоге его спутником. Коуэлл предложил способ, позволивший обойти данное препятствие[415].
Заметим в скобках, что некоторый скандал в РАО по поводу неудачного проекта предвычисления кометы Галлея, по-видимому, действительно разразился, поскольку А. А. Иванов был вынужден опубликовать в «Известиях РАО» статью с объяснениями. «11 сентября по новому стилю открыта профессором Вольфом в Гейдельберге комета Галлея. Об этом открытии члены Русского астрономического общества были извещены циркуляром от 31 августа по старому стилю, — писал он. — Уклонение этого первого наблюдения от эфемериды, напечатанной в моей брошюре „Комета Галлея и ее предстоящее появление“, составляет около одного градуса. Такое расхождение не могло, конечно, служить препятствием к отысканию кометы. Но чем же его объяснить?» — спрашивал А. А. Иванов и пускался в объяснения[416]. Через несколько десятилетий, однако, Нина Михайловна вспоминала не без удовлетворения о своем участии в этом проекте А. А. Иванова: 4 июня 1958 г. она писала Александру Николаевичу Дейчу, что участвовала «…в предвычислении орбиты и эфемериды кометы Галлея под руководством А. А. Иванова, с указаниями О. А. Баклунда…»[417].
Консультации у московского профессора
Одновременно с занятиями на Высших женских курсах Н. М. Субботина добилась разрешения консультироваться у кого-то из московских астрономов, «моего профессора», как она его называла в письмах к Н. А. Морозову, «чего, — по ее словам, — было очень, очень трудно добиться»[418]. С некоторой долей вероятности можно предположить, что этим «профессором»-консультантом был Сергей Алексеевич Казаков[419], читавший в Московском университете спецкурс «Вычисления и исправления планетных и кометных орбит». Отмечая свое 75-летие в далеком еще 1952 г. и вспоминая людей, чье влияние определило ее жизненный путь, из числа московских астрономов Нина Михайловна назвала именно Казакова[420]. К этому времени Н. М. Субботина была знакома со многими московским астрономами, в том числе с С. Н. Блажко, П. К. Штернбергом, вероятно, и с К. Д. Покровским, который с 1890 по 1895 г. заведовал в Москве частной обсерваторией Ф. Швабе. В одном из поздних по времени писем к А. Н. Дейчу Н. М. Субботина также называла имя Казакова: «…я москвичка и училась у Штернберга, Казакова (по вычислению орбит) и Блажко, ездила к ним из СПб со своими вычислениями, а они бывали у меня в Можайске, на моей обсерватории…»[421].
Сотрудничество с «профессором» продолжалось достаточно долго и то радовало, то пугало Нину Михайловну. Например, 8 июня 1905 г., рассказывая о своем житье-бытье, ее брат Сергей писал Борису Алексеевичу Федченко: «…Нина часто ездит в Москву заниматься к астрономам»[422]. 10 октября 1906 г. она сама писала Н. А. Морозову: «У нас это лето прошло очень тревожно — был болен мой папа и мы страшно волновались, потом ему стало лучше и мне удалось 1 месяц поработать в Москве у профессора…»[423]. А вот что Н. М. Субботина пишет Морозову же через месяц, 11 ноября 1906 г.: «Сегодня уезжаю — на поправку и на астрономическое совещание к своему профессору, этому последнему я ужасно рада и мне хочется прыгать от удовольствия! Пожелайте мне успеха, и чтобы профессор не очень сердился на меня!»[424] Эта поездка оказалась успешной, о чем сохранилась запись в письме Сергея Субботина Борису Алексеевичу Федченко от 23 ноября 1906 г.: «Вчера вернулась Нина из Москвы, осталась очень довольна поездкой, побывала на 2 часа в Собольках»[425]. 31 марта 1907 г. Нина Михайловна с грустью упоминает о проваленном у профессора экзамене: «…Я успела побывать в Москве и в Собольках, в Собольках провалиться в снегу с парой лошадей, санками и тетушкой, а в Москве провалиться на обсерватории у профессора с кометой и теорией ее движения. И было то для меня гораздо горше первого!!»[426]
Читая яркие, полные энергии и огня письма Нины Михайловны Субботиной, забываешь, что каждый шаг давался ей с трудом, что она жила в вечной тишине, что самый простой разговор был для нее невозможен. Она никогда не жаловалась на случившуюся с ней страшную беду, никогда не пыталась вызвать у своих корреспондентов жалость к себе и своему положению. Ее знакомые, друзья, коллеги искренне восхищались ею. М. Н. Неуймина писала о повседневном подвиге, который требовался от Нины Михайловны, чтобы просто… жить: «Благодаря исключительной выдержке и терпению Нины Михайловны, всегда оживленной и улыбающейся, лишь близкие знали как тяжело ей было передвигаться, переносить на костылях тяжесть всего тела (она могла опираться лишь на кончики больших пальцев и рывком перекидывала тело вперед). Никто не подозревал, какие кровавые мозоли натирали ей костыли при продолжительной ходьбе! Сколько переломано костей при падениях. Как опасно было ей совершенно глухой, ходить по людным улицам. Всех, знавших Нину Михайловну поражала ее энергия, сила воли и жизненное упорство, заключенное в столь слабом и больном теле»[427].
Но иногда, очень-очень редко, в ее письмах можно встретить строки, вызванные разочарованием неудачи и досады на саму себя. Именно такие строки спровоцировал неудавшийся экзамен у московского профессора, и неудивительно, что эти строки были адресованы Н. А. Морозову, проведшему почти в полной тишине 25 лет своей жизни и, наверно, понимавшему Нину Михайловну, как никто другой из ее окружения: «…я вернулась из Москвы в большом огорчении и успокоилась только теперь, в ожидании нового экзамена, на этот раз на курсах. Сейчас я к нему готовлюсь и меня ужасно интересует вопрос — как он у меня сойдет? — Это будет пробным камнем для дальнейшего! — писала она и продолжала: — Н[иколай] А[лександрович], не казалось ли Вам, когда Вы вышли из Шлиссельбурга, что Вы отвыкли говорить и словесно излагать свои мысли? Вот именно так отвыкла я, и то, что так легко изложить письменно и вывести самой, кажется ужасно непривычно и трудно передать другим словами… Вот мне это затруднение и хочется преодолеть, чтобы не чувствовать более такого конфликта между словами и мыслями. Я точно человек с другой планеты, попавший сюда случайно и приспособляющий себя к иным формам жизни!»[428]
Но как бы тяжело ни давалось это вынужденное болезнью приспособление к жизни, Нина Михайловна не позволяла себе отвлекаться от своих целей или отказываться от своей мечты. Она оставляла неудачи позади и продолжала двигаться вперед. 31 июля 1909 г., рассказывая Н. А. Морозову о своей жизни в Собольках, Н. М. Субботина пишет: «А здесь моя астрономия страдает из-за облаков: лишь сегодня ночь была ясная и я имела удовольствие наблюдать 138 метеоров! Были такие красивые! В общем вместо наблюдений приходится заниматься теорией — и это для меня привлекательно — надо хорошенько освоиться со своей наукой! Профессор мой — одна прелесть и работается с ним очень хорошо, только я очень редко бываю у него — много надо сперва прочесть и усвоить по общим вопросам. Тетушки мои бранятся — говоря: „точно тебя вовсе нет на земле“, — но это неправда, потому что у меня столько маленьких земных дел, что целый день летаешь от одного к другому и все-таки не успеваешь все переделать <…>[429] — еще надо экзамен m-me Шифф[430] сдавать! — и добавляет: — Господи Боже, как мало людям жить приходится и как много сделать надобно!»[431]
Рис. 14. Н. М. Субботина (крайняя справа, сидит) с мамой Н. В. Субботиной (рядом). 1900-е гг. (Домашний архив И. Куклиной-Митиной)