[727] И продолжает: «Цвет короны определяли различно. Нам она представлялась белой, большинству зрителей розовой или красной: „как оттенок неба на N“. Я склонна объяснить это тем, что перед III контактом внутренняя корона действительно почти вся окрасилась в ярко розовый цвет, а первое впечатление могло забыться или просто зрители не сразу обратили на нее внимание»[728].
Сама Нина Михайловна в этот раз не наблюдала бегущие тени, но она отмечала, что «судя по описаниям, тени совершенно не напоминали то, что наблюдалось нами в Испании в 1905 г.: тогда они были ярче, шире, другой формы и наблюдались дольше». Она также отметила: «Цвета спектра не изменялись сколько-нибудь значительно. Окраска неба тоже. Тех фантастических красок, которые так поражали в затмение 1905 г., не было и в помине. В сравнении с ним затмение в Отузах лишь нежная акварель!»[729] Другие участницы экспедиции, слышавшие от Н. М. Субботиной описание затмения 1905 г. и ждавшие чего-то подобного, были даже несколько разочарованы. Н. М. Штауде заметила по этому поводу в своем отчете: «Красота совсем не кричащая, нет тех ярких красок, которых все ждали по описаниям Н. М. Субботиной, наблюдавшей испанское затмение 1905 года. Звезды еле видны, почти совсем светло, нет ничего бьющего по нервам, но все-таки, какая утонченная и проникновенная красота во всем!»[730]
Нина Михайловна также написала отчет о других наблюдениях, произведенных во время затмения. Ботанические наблюдения не удались из-за почти полного отсутствия растительности в месте наблюдения. А вот наблюдения над поведением животных и людей оказались достаточно интересными. По окончании затмения Субботина с Нунчевой съездили в православный монастырь, располагавшийся в 8 верстах от Отуз, настоятель и вся братия которого также наблюдали затмение, и побеседовали с ними и с окрестными жителями. «Татары, — например, говорит Субботина, — не верили, что будет затмение, хотя многие боялись его. Когда стемнело, все высыпали на улицу, даже девушки с открытыми лицами. В момент полной фазы несколько человек, испугавшись, побежали прятаться и молиться, другие, воспользовавшись появлением звезд, закурили: был пост Рамазан, когда до вечера нельзя есть, пить и курить. <…> Ребятишки не проявляли страха — 4-х летний Ванька „астроном-любитель“ усердно наблюдал в фиолетовое стеклышко, а годовалая Домаша, его сестра задрожала и заплакала; плакали другие грудные дети в деревне. Взрослые русские, заранее напугавшие себя нелепыми рассказами, разочарованно говорили: „мы думали — будет тьма кромешная, а все видно!?“»[731]. В монастыре, упомянутом нами выше, по словам Н. М. Субботиной, «Настоятель, о[тец] Мирон, аккуратно отмечал контакты и все интересное. Он видел яркий метеор, упавший в море, левее Венеры. При первом солнечном луче он радостно перекрестился и затем спустился вниз, в монастырь. Молодые послушники боялись навсегда потерять солнце и затаив дыхание ждали первого луча. Всего больше испугались деревенские девушки — пололки, работавшие на огороде. Они не обратили внимания на постепенное ослабление света и страшно испугались, когда внезапно наступила темнота и они увидели почерневшее солнце. Они слыхали о кончине мира, „когда солнце померкнет, а мертвые воскреснут“, и в паническом страхе плача, твердя молитвы и закрывая лицо руками, побежали в лес, прямо в колючие заросли барбариса и кизиля и упали там на землю, уткнувшись лицом в траву. Пережитый страх еще отражался на их лицах во время рассказа»[732]. С грустью Нина Михайловна писала, что их с Нунчевой намерение поездить по окрестностям и собрать рассказы и наблюдения не могло быть исполнено: вечером 10 августа экспедиция покинула Отузы.
В завершение отчета Нина Михайловна сочла необходимым рассказать о проведенных ею во время затмения психофизиологических наблюдениях. «Нам не удалось поставить строго научные и объективные наблюдения их, — писала она, — а самонаблюдение, думается, годилось меньше всего, т. к. все мы волновались, всех нас тревожил вопрос об успехе после долгих стараний и хлопот. Все, что мы может быть чувствовали особого, сводится к признакам легкого аффекта: сердце билось усиленно, дыхание и пульс учащались, испытывалось затруднение в рисовании и письме. Там, где аффект этот усиливался, наступала растерянность: один наблюдатель забыл открыть кассету, другой не мог закончить рисунка короны. Не было только ни у кого чувства подавленности и легкого оцепенения, которое мы испытали в Испании, когда все так инстинктивно и так глубоко обрадовались первому солнечному лучу! — американцы тогда невольно зааплодировали. — Быть может это состояние зависело от темноты и длительности явления, а также от тех фантастических, чисто апокалиптических красок затмения, о которых и помину не было в Отузах? В следующие затмения, при более благоприятных условиях, эти наблюдения следовало бы повторить», — заканчивает своей отчет Н. М. Субботина[733].
Удачное наблюдение затмения, наверно, привело наблюдательниц в то самое состояние аффекта и, несомненно, радостного возбуждения. «…вся программа была выполнена, — писала Н. М. Штауде в автобиографии. — Теперь надо было еще записать все под свежим впечатлением и идти на встречу с другой группой. Там тоже наблюдали благополучно…»[734]. Это чувство радостной удачи усиливалось еще осознанием того, насколько близка и реальна была неудача. «…совсем недалеко от Н. М. Субботиной находившаяся иностранная экспедиция потерпела неудачу — облако закрыло солнце в самый момент полной фазы. В Феодосии на обратном пути мы узнали, что нам привалило исключительное счастье: почти все съехавшиеся в Крым экспедиции, русские и заграничные, затмения не наблюдали из-за облаков», — писала Н. М. Штауде. Это «исключительное счастье» было еще большим, чем догадывались в тот момент девушки. Как выяснилось позднее, из-за войны, погоды и прочего их экспедиция оказалась практически единственной, наблюдавшей затмение. Н. М. Штауде писала об этом впоследствии: «…оказалось, что из-за войны наблюдения затмения сильно пострадали: А. А. Иванов совсем не поехал в экспедицию, так как единственный сын его был призван в армию. Пулковская экспедиция, правда, выезжала в Ставидлы Киевской губернии, но в момент затмения солнце было за облаком. Г. А. Тихов так был огорчен неудачей, что избегал говорить о затмении. Наша скромнейшая экспедиция собрала научных наблюдений больше всех других благодаря ясному небу и раннему приезду на место работы»[735].
Г. А. Тихов действительно был подавлен неудачей. Настолько, что через много лет, в 1959 г., в написанных для детской книжки воспоминаниях он не мог удержаться и не упомянуть об этом. Конечно, при подготовке к экспедиции Г. А. Тихов, в то время уже пулковский астроном, имел все преимущества перед студенческой экспедицией ВЖК (учитывая, что он получил согласие руководства): ему не надо было собирать деньги на экспедицию, одалживать или мастерить самостоятельно приборы. «Получив согласие директора, — рассказывает Г. А. Тихов, — я списался с английской и немецкой фирмами. Первой заказал зеркальный телескоп небольших размеров с кварцевым спектрографом для фотографирования спектра короны, а второй — коронограф с четырьмя объективами. Заказы были выполнены своевременно и прибыли в Пулково за несколько месяцев до затмения. Местом наблюдения была выбрана усадьба Ставидлы, близ железнодорожной станции Каменка, киевской губернии. Со мной отправился Н. Н. Калитин. Впоследствии он стал известным актинометристом — наблюдателем солнечного излучения»[736]. Однако при начале войны мужчины сразу же оказались в проигрышном положении по сравнению с девушками, поскольку некоторых из них тут же призвали в армию, что и случилось с помощником Г. А. Тихова. «Когда мы проехали часть пути, была получена телеграмма об объявлении войны. Калитин как прапорщик запаса тут же пересел в обратный поезд и вернулся в Петербург. Все сразу осложнилось. Трудно было вести подготовку к наблюдениям без помощника. Незадолго до выезда в экспедицию я получил новые приборы и еще не успел их испытать и привести в полный порядок. Кроме того, их надо было установить во временных павильонах. Но благодаря содействию хозяина усадьбы удалось все сделать. Собрали и установили тяжелый коронограф, весивший около тонны, оборудовали небольшую комнату под фотолабораторию», — пишет он[737]. И, наконец, погода — величайший уравнитель из всех, не признающий справедливости. «Утро 21 августа[738] выдалось совершенно ясное, — рассказывает Г. А. Тихов. — Началось частичное затмение. Солнце сияет на безоблачном небе. Приближается полное затмение. Одновременно кучевое облако приближается к Солнцу и закрывает его. Полная фаза проходит за облаком. Через две минуты после окончания фазы облако уходит с Солнца, и мы видим появившийся уже его узкий серп. Разочарование полнейшее! Настроение подавленное. Как нарочно, все следующие дни нашего пребывания в Ставидлах сияло чистое безоблачное небо. Неудачу этого затмения я переживал целых тринадцать лет, пока не получил хороших результатов при полном затмении в 1927 году»[739].
Неудивительно, что в предназначенном юным читателям предисловии к книжке своих воспоминаний Г. А. Тихов рассказывает о необходимом астроному терпении как о его самом главном качестве. «Во всякой профессии свои трудности, — пишет он. — Наша, астрономическая, требует больше всего терпения. Вы годами дожидаетесь солнечного затмения, готовите материалы, расчеты, конструируете специальные инструменты. С биением сердца следите за небом, думаете об удаче, и вдруг в последнюю минуту набежала тучка. Все пропало. Жди опять погоды, снова упорная, кропотливая подготовительная работа. Так может продолжаться много лет»