[890], другая — Нина Михайловна Субботина[891].
Сообщая Н. А. Морозову о своих ближайших планах в записке от 7 апреля 1917 г., Нина Михайловна отметила: «Сейчас у нас в Акад[емии] наук обсуждается реформа рус[ского] календаря. Завтра едем в Пулково»[892]. Что случилось между серединой марта и началом апреля 1917 г., что Н. М. Субботина посчитала возможным написать «у нас в Академии наук», выяснить не удалось. Получила ли она какую-то должность в Пулкове, хоть и временную? Предложение работы? Трудно сказать. На полях адресованного Морозову письма она с гордостью сообщила: «В Ак[адемии] наук образовался Всероссийский астр[ономический] союз. Я член»[893]. Может быть, она имела в виду именно это — свое членство во Всесоюзном астрономическом союзе — союзе профессиональных астрономов.
Рис. 39. Участники I съезда Всероссийского астрономического союза. Подпись на фотографии рукой Н. М. Субботиной: «Первый Всероссийский астрономический съезд (42 члена съезда и 23 пост[оронних] лица)». 8 апреля 1917 г. Петроград. Н. М. Субботина третья слева в первом ряду (Архив РАН. Ф. 641. Оп. 6. Д. 266. Л. 1)
На вечернем заседании съезда 7 апреля 1917 г. его участники не только избрали различных должностных лиц новой организации (А. А. Иванова председателем, Б. В. Нумерова секретарем и др.), но и создали несколько постоянных комиссий. «В связи со сделанными на съезде докладами и по заявлениям отдельных членов союза, организуются и утверждаются постоянные комиссии союза», — отмечал протокол заседания[894]. Были созданы: меридианная, фотометрическая, теоретическая и вычислительная комиссии, комиссии по долготе, по широте, по определению силы тяжести, по исследованию зодиакального света[895]. Нина Михайловна вошла в состав двух из них: теоретической и вычислительной комиссии (вместе с Лией Савельевной Ангеницкой, Тадеушем Артуровичем Банахевичем, Сергеем Ивановичем Белявским, Михаилом Анатольевичем Вильевым, Петром Михайловичем Горшковым, Марьей Васильевной Жиловой, Александром Александровичем Ивановым, Борисом Павловичем Кудрявцевым, Евгенией Сергеевной Мартьяновой, Леопольдом Люциановичем Маткевичем, Семеном Григорьевичем Натансоном, Борисом Васильевичем Нумеровым, Борисом Ивановичем Раком, Софьей Васильевной Романской) и комиссии по исследованию зодиакального света (вместе с Федором Ивановичем Блумбахом, Николаем Николаевичем Доничем, Иосифом Иосифовичем Сикорой, Гавриилом Адриановичем Тиховым и Василием Григорьевичем Фесенковым)[896].
Рис. 40. «Участники I-го Всероссийского астрономического общества. Петроград 8 апреля 1917 г.» — расшифровка к рис. 39 (Архив ГАО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 117. Л. 3)
Первый съезд ВАС завершился заключительным словом председателя Штернберга в 11 часов 30 минут вечера 7 апреля 1917 г., выполнив большую часть намеченных организаторами задач. Через два дня Нина Михайловна вернулась в Москву. О последующей ее деятельности в роли члена комиссий ВАС известно очень не много.
В июле 1917 г. она справлялась у Марьи Васильевны Жиловой о том, как обстоят дела. «Милая Марья Васильевна! — писала она. — Не будете ли Вы так добры известить меня — как обстоят дела нашего вычисл[ительного] бюро Астр[ономического] союза? Работает ли там кто-ниб[удь], или пока нет? Если работает, то кто и над чем. Весной мне писал Нумеров[897] о нашем 2 заседании, т[ак] ч[то] знаю о малых планетах и т[ак] д[алее]. Но что удалось осуществить реально?»[898] К этому времени радость и возбуждение, вызванные участием в профессиональном съезде, общением с коллегами и друзьями, остались в прошлом. Субботина не могла удержаться и не высказать коллеге-астроному раздражение текущим положением своих собственных дел, не позволявших ей вернуться к полноценной научной деятельности. «Ах, как мне хочется попасть в Пулково и опять пожить научной жизнью! Политика и война меня замучила. Черкните парочку слов! — просила она М. В. Жилову, одновременно жадно расспрашивая ее о друзьях-астрономах: — Как Вы поживаете, что поделываете? Поедете ли куда-нибудь в отпуск? <…> А где теперь Тихов? Я не знаю, куда ему писать?» Адрес самой Нины Михайловны оставался прежним: «Собольки. Можайск. Моск[овской] губ[ернии]». Так же как и ее занятия, хотя ее общественная деятельность к этому времени, похоже, сошла на нет. «Только в саду немного работаю, рассказывала она М. В. Жиловой. — Собираюсь наблюдать Персеиды. Будете ли и Вы? Эти карты Цераского[899] очень неудобны особенно для <…>[900] и для [утренних] метеоров. Нет ли других? Целую Вас. Будьте здоровы, — и как крик души: — Пишите, пишите! Ваша Нина Субботина»[901].
Астроном-наблюдатель Пролеткульта в Сормове
Ситуация в стране не улучшалась и не способствовала научным занятиям, особенно занятиям человека, не состоявшего на службе в государственном учреждении. В декабре 1917 г. Собольки были конфискованы. Произошло это в отсутствие членов семьи Субботиных, и, к счастью, никто из них не пострадал. 31 декабря 1917 г. Нина Михайловна писала С. К. Костинскому: «На днях я вернулась из Москвы, ездила туда на неделю и хотела направиться в Собольки, но их как раз забрали в Земельный комитет, вчера была телеграмма от прислуги, что Соб[ольки] окончательно забраны большевиками. Перед самым отъездом брата приходил туда какой-то хулиган требовать: „очистить квартиру, т[ак] к[ак] она нужна им самим“, в т[ом] ч[исле] не знаю еще, в какой форме выразился захват и вернут ли мне такие вещи, как мои книги, <…>[902] и прочее, совершенно большевикам непригодное»[903].
Несмотря на то что Нина Михайловна совершенно неожиданно потеряла единственный и любимый дом, обсерваторию, построенную для нее отцом, она старалась сохранять оптимизм, во всяком случае демонстрировать своему корреспонденту бодрость духа. «Теперь я, значит, странствующий астроном, свободный гражданин мира? — писала она С. К. Костинскому. — Везде можно наблюдать, и мне кажется, в самых скверных условиях жизни у астронома всегда будут его звезды…»[904]. И продолжала: «К счастью я успела вывезти свои 4˝ и 3˝ трубы, только штатив остался в Собольках. Как странно, что тот самый Штернберг, к[ото]рый когда-то 17 лет назад приезжал ко мне устанавливать рефрактор, теперь комиссар большевиков, распоряжением которых реквизировали Собольки! Ну, ничего! Я уже сегодня видела во сне новую обсерваторию и какой-то астроном показывал мне круглый дом, расписанный фресками с изображениями Данте и Беатриче, потому что „астроном должен любить свою астрономию, как Данте Беатриче“. Право — чудесный сон на Новый год»[905].
Немного подробнее о, как она выражалась, «захвате Собольков» Нина Михайловна рассказала Н. А. Морозову: «Собольки зимой были захвачены вооруженным нападением большевиков, в наше отсутствие; причем кучер и лесник отстреливались из ружей, из окон, но их затем схватили и заперли в сарай, откуда они затем были выпущены крестьянами. В общем б[ольшеви]ки особого вреда причинить не успели. Зем[ельный] к[омите]т скоро назначил заведующего, вполне приличного крестьянина, поселившегося в нашем доме, но затем вспыхнула эпидемия сыпного тифа, и завед[ующего] свезли тоже в б[ольни]цу, дом заколотили…»[906].
Нина Михайловна, ее мама, младший брат Олег провели зиму 1917/1918 гг. в Нижнем Новгороде, куда они переехали, чтобы быть поближе к Сормову, в котором в это время, по-видимому, работали два старших брата Субботина. В конце мая 1918 г. Субботины, однако, вернулись в Собольки. «…я же на днях со всей нашей семьей вернулась в Собольки», — сообщала Нина Михайловна Н. А. Морозову 25 мая[907]. По приезде в Собольки Нина Михайловна написала сразу два письма Н. А. Морозову, направленных предположительно по разным адресам. Они очень близки по содержанию, но некоторые небольшие детали различаются. В одном из этих писем Н. М. Субботина заметила: «Милый друг Мороз, здравствуйте! Как Вы и где Вы теперь? Здоровы ли, спокойны ли, имеете ли все, что Вам надо? Боюсь, что Вы меня совсем забыли и это не мудрено в такое тяжелое время!»[908] «Здесь, в Собольках, — писала она далее, — захватчиков сменил Зем[ельный] ком[итет] и затем з[емельного] к[омитета] комиссар, живший в доме, заболел сыпным тифом и его увезли вместе с кухаркой в б[ольни]цу; дом заколотили, слегка дезинфицировали. Затем весной вызвали сюда Олега и дали ему и Сереже 12 десятин и в пользование усадьбу. Теперь мы здесь живем на маленькой даче, где Вы были в гостях у Переслегиных[909]; и сами трудимся на огороде»[910]. Во втором письме она добавила несколько деталей: «…весной вызвали из нижнего моего брата Олега и предложили ему самому вести хозяйство. Дали нам 12 десятин. И вот мы снова сюда вернулись. Живем в мал[еньком] домике, работаем в огороде и пока очень довольны, что дома»[911].
Прошедшая зима была нелегкой. Казалось ли весеннее возвращение домой окончанием затянувшегося кошмара — трудно сказать. Надеялась ли на это Нина Михайловна или боялась надеяться? «Я, как вошла в большой дом, — писала она Морозову, — на меня сразу глянуло с портрета Ваше милое приветливое лицо — с таким дружеским ободрением и приветом, что я сразу обрадовалась, как доброму знаку, и захотела Вам написать!»