[912] Но во втором письме Нина Михайловна позволила написать с долей скептицизма: «Посмотрим — удастся ли собрать плоды наших трудов или их тоже реквизируют?!»[913] Повод для скептицизма, конечно, был. Зимой от одних коллег и друзей приходили тревожные вести, другие совсем пропали из виду. «Писал мне Костинский из Пулкова, — рассказывала Н. М. Субботина Морозову, — и очень жаловался на голод, мне очень хотелось послать ему муки из Нижнего, но вывоз был запрещен. Возвращаясь сюда, мы привезли только несколько фунтов». «Где Тихов?»[914] — спрашивала далее Нина Михайловна Морозова, который и сам пропал со связи[915].
Однако, несмотря на все это, Нина Михайловна рассказывала о своих зимних занятиях не без удовлетворения: «В Нижнем, где мы провели всю зиму, я соорудила картонный телескоп из привезенного мной объектива и окуляра и наблюдала всю зиму звезды. Это так удивительно хорошо! — И никакими декретами б[ольшеви]ки звезды не достанут: всегда они будут такими же ясными, свободными и чистыми от всякого захвата. И право, что это самое важное, что есть у человека, а все эти шкапики, комоды и столы, — вещь такая ничтожная, стесняющая дух! Пускай ими пользуются большевики, не видящие дальше них ничего!»[916] Во втором варианте письма Нина Михайловна высказывалась еще ярче: «Пусть большевики и захватили мою обсерваторию, но ведь я и в Нижнем Новгороде, где мы проводили зиму, из старых объектива и окуляра соорудила картонную трубу и отлично наблюдала звезды с балкона, и никакими декретами большевики не могли бы их конфисковать и запретить на них любоваться! — Разве бы только обезглавили астрономов, но и то: мысль бессмертна, а звезды будут, когда и земли не останется, не только что власти большевиков!»[917] Заметим в скобках: Н. М. Субботина, конечно, не могла знать, что пройдет около двух десятков лет и правительство большевиков устроит массовое убийство астрономов. Но по большому счету она была права: прошло еще несколько десятилетий, правительство большевиков осталось исключительно в исторической памяти, а и звезды, и астрономы по-прежнему наблюдают друг за другом… И, хочется надеяться, будут заниматься этим и впредь. В том же варианте письма Нина Михайловна сделала маленькую приписку, постскриптум: «Сочиняла зимой книжку. Написала пока 1 ½ страницы»[918]. К сожалению, она даже не намекнула, что это была за книжка.
Жизнь в Собольках летом 1918 г. сначала казалась вполне сносной. Голодноватой, конечно, но не более, чем у других. «Хлеба у нас, как и у всего населения, вовсе нет, — рассказывала Субботина Морозову, — мешочников не пропускают, был неурожай и теперь весь уезд покупает овес в соседнем, Верейском, по 70 р. пуд и мелет его на овсянку. Питаемся мы, как [пустынные] жители и пока вполне довольны своей судьбой»[919]. Но, конечно, как мы теперь знаем, долго так продолжаться не могло. Уже к осени ситуация изменилась. 7 (20) сентября 1918 г. Нина Михайловна писала С. К. Костинскому: «У меня на днях был обыск и взяли [призму][920], бинокль, единств[енный] инструмент для наблюд[ений] в настоящее время в Собольках. Я протестовала и заявляла, что это мой производственный инструмент, но так обратно его и не получила…»[921]. Она просила Сергея Константиновича прислать ей хоть какой-то документ, который подтвердил бы ее принадлежность к научному миру и позволил сохранить обсерваторию. «Если у Вас есть № 1 Известий Астр[ономического] союза[922], и я там значусь в списках членов — будьте добры вышлите — это будет документ моей принадлежности к профессиональному Союзу[923]; или пришлите мне какое-ниб[удь] удостоверение, что я — астроном-наблюдатель и вычислитель в Собольках, и имею обсерваторию. М[ожет] б[ыть] косвенно это даже задержит наше вторичное выселение…» — выражала она робкую надежду[924]. Но из Собольков все-таки пришлось уехать, хотя Субботина приложила массу усилий, чтобы сохранить свою обсерваторию.
К этому времени, когда первый захват, стрельба и прочее, казалось, были окончены и новая власть начала наводить какой-то порядок, Нина Михайловна попыталась апеллировать к этой власти в надежде сохранить Собольковскую обсерваторию как научное учреждение, филиал какого-нибудь института, общества… — чего-нибудь. Несмотря на то что Субботины были вынуждены уехать из Собольков, несмотря на то что Нина Михайловна получила предложение работы в Сормове, а вместе с ним жилье, занятие и (возможно!) некоторые средства к существованию, она не переставала бороться за свои Собольки. Она просила о помощи Российское общество любителей мироведения в лице его председателя Н. А. Морозова и, видимо, получила формальное согласие РОЛМ принять Собольки под свое покровительство.
Она подробно рассказывала о том, что уже предпринято, и о том, что еще надо сделать Н. А. Морозову, в письме от 2 апреля 1919 г. «Сердечное Вам спасибо за Ваше милое, дружеское письмо! — писала ему Н. М. Субботина. — Не отвечала Вам так долго, занятая всякими делами и переездом в Сормово (Заводы). Теперь мы с мамой здесь водворились и немножко устроились, в перспективе предстоит организационная работа для Обсерватории сормовского Пролеткульта, я надеюсь, что она послужит переходом к переустройству и Собольковской обс[ерватории] Р[оссийского] о[бщества] л[юбителей] м[ироведения]. Пока что жить там невозможно, т[ак] к[ак] коммуна — прямо разбойники, и нас туда не пускают, но я твердо уверена, что нравственное право рано или поздно одолеет грубую силу, и сотрудничество с мироведами будет содействовать развитию и процветанию работ Собольковской обсерватории, даже м[ожет] б[ыть] целого научного института там!..»[925] И продолжала: «Теперь надо бы, чтобы Ваше об[щест]во известило Научный отдел Наркомата просвещения (Москва, Арбат, Б[ольшой] Левшинский пер[еулок]. 4) что приняла Соб[ольковскую] обс[ерваторию] в свое ведение, и просит Научный отдел выдать охранную грамоту на основании декрета об охране научных учреждений (изд. 9. XII. 1918), и на основании охранного удостов[ерения] Научного отдела, выданного мне 14 XI 1918 за № 2633, где сказано, что Обсерватория, состоящая из дерев[янного] павильона и квартиры из 6 комнат, с инструментами, книгами и личным имуществом наблюдателей, реквизиции и уплотнению не подлежит[926]»[927].
Н. М. Субботина ссылалась здесь на декрет СНК РСФСР от 5 декабря 1918 г. «Об охране научных ценностей», постановлявший следующее: «В целях охраны и предотвращения возможного уничтожения научных ценностей и правильного использования и распределения их Совет Народных Комиссаров постановляет: 1. Поручить научному отделу Народного Комиссариата просвещения принять все необходимые меры к учету и охране всех научных ценностей, находящихся на территории Российской Республики, как то: научных музеев, коллекций, кабинетов, лабораторий и сооружений, научных установок, приборов, пособий и пр., и принять их в свое непосредственное ведение или передать их в ведение соответствующих научных или научно-учебных учреждений. 2. Виновные в неисполнении постановлений научного отдела для проведения в жизнь настоящего декрета подвергаются ответственности по строгости революционных законов»[928]. Учитывая полученную каким-то образом справку, очевидную поддержку РОЛМ и строгость «революционных законов», Нина Михайловна имела полное право надеяться на благополучный исход своей борьбы. Обращаясь к Н. А. Морозову, она входила даже в мелкие детали «операции»: «Надо просить, чтобы передавая квартиру эту Н[аучный] о[тдел] подтвердил все наши права Р. О. Л. М., или взамен дало дачу в саду[929], (где Вы были в гостях у наших 2 сотрудников — ботанички и метеоролога), т[ак] к[ак] квартиру заняла коммуна, освободив дачу, где им показалось холодно и скучно! Дача эта была бы удобнее, как стоящая в стороне от коммунаров, очень грязных и неприятных соседей»[930].
Одним словом, весной 1919 г. Нина Михайловна почувствовала какую-то надежду на будущее, несмотря на все трудности предыдущих лет. «Итак, мы не унываем, — писала она Н. А. Морозову, — продолжаем свою работу временно в другом месте, надеясь на будущее и преодолеваем невзгоды настоящего. А невзгод было много: только недавно умер от с[ыпного] тифа брат папы, с к[ото]рым мы жили вместе в Москве. Чудный он был человек, и потеря была очень тяжелая… Затем маме было предъявлено требование уплатить 100 000 налога, как помещице и домохозяйке (хотя и Собольки, и дома давно конфискованы, а мама жила на моей квартире, из 3-х комнат с мебелью моей тети). Платить нам и 3 тыс[ячи] нечем, т[ак] ч[то] могут посадить кого-ниб[удь] в тюрьму… В общем преследуют нас уже 2-ой год, и надоело это до смерти!..»[931]
В этих условиях переезд в Сормово, где знали, уважали и даже любили дам семейства Субботиных (в этом смысле любопытно сохранившееся еще довоенное письмо Игоря Субботина Борису Федченко, в котором Игорь Михайлович сообщал: «Третьего дня я только вернулся из Сормова… <…> Нина с [Валентиной]