[932] в Саратове, заезжали к нам в Сормово, встречали их весьма польщенно и так, что они чувствуют себя на верху блаженства и гордости»[933]), где работали братья Субботины[934], был весьма логичен, особенно если учесть, что местный Пролеткульт предложил Нине Михайловне работу, пусть и не особо (или вообще не) оплачиваемую. Нина Михайловна писала об этом С. К. Костинскому 14 мая 1919 г.: «Очень давно собиралась Вам писать, да захлопоталась с переездом в Сормово. Сорм[овский] пролеткульт пригласил нас организовать здесь обсерваторию и курс популярной астрономии; я уже составила его конспект и сдала им (читать м[ожет] б[ыть] будет моя сестра). Затем мы организуем Сорм[овский] астр[ономический] кружок. II/V было организационное собрание с представителями Сорм[овского] университета, пролеткульта, Технич[еского] об[щест]ва, б[ывшего] реального училища и т[ак] д[алее]»[935].
Официально Субботина приступила к работе в Сормове 15 августа 1919 г. В справке, выданной впоследствии Сормовским отделом народного образования, значится: «Сормовский отдел народного образования настоящим удостоверяет деятельную неутомимую работу по просвещению Нины Мих[айловны] Субботиной, к[ото]рая была вызвана Сормовским Отнаробом 15/III, 1919 г. из г. Можайска, Моск[овской] губ[ернии], с инструментами ее частной астр[ономической] обсерватории в Собольках, на квалифицированную Наркомпросом должность астронома-наблюдателя строющейся обсерватории СОНО. В должность тов[арищ] Субботина вступила, по независящим от нее обстоят[ельствам], 15/VIII, 1919 г.»[936] Это была первая в жизни Субботиной официальная «профессиональная» работа.
Таким образом, в жизни Нины Михайловны снова появилась какая-то определенность, а ее повседневная работа вновь была связана с любимой астрономией, и это вернуло ей хорошее расположение духа, придало бодрости и, кажется, возродило утраченный за предшествовавшие годы энтузиазм. «Как видите, — писала она С. К. Костинскому, — наше дело начинает давать новые ростки, и это нас очень радует: мы твердо верим, что когда ниб[удь] справедливость будет восстановлена и обсерватория вернется в Собольки, а теперь предстоит интересная работа в Сормове. Только возникает вопрос о заработке, т[ак] к[ак] без этого никак не обойтись. М[ожет] б[ыть] университет или пролеткульт что-нибудь сделают в этом направлении», — добавляла она с некоторой долей оптимизма[937].
В тот же самый день, 1 мая 1919 г., Н. М. Субботина писала о своих новых делах и проектах Н. А. Морозову, и делала это несколько подробнее, чем в письме к С. К. Костинскому, поскольку считала Николая Александровича «почетным членом совета Собольковской обсерватории»[938]. Как выяснилось из этого письма, представителя Пролеткульта, пригласившего Субботину, «взяли на войну», и к моменту написания письма «дело с Пролетк[ультом] не выяснилось». Тем не менее эти обстоятельства не помешали Нине Михайловне развить бурную деятельность. «…мы в контакте с преподавателями физики и космографии местного б[ывшего] Реального уч[или]ща и некоторыми инженерами и студентами Сормовского университета, — писала она, и поясняла: — (Здесь есть ун[иверсите]т — отделение Нижегородского); образовали Астрономический кружок с 3 секциями: культурно-просвет[ительской] (с пролет[культом]), популярно-научный (с ун[иверсите]том) и секцией Обсерватории — научно-теоретический»[939]. И продолжала, перечисляя уже сделанное: «У нас было I заседание с представителями пролеткульта и университета, с докладом Организационного бюро; избрана комиссия по выработке устава; сделано обращение в ун[иверсите]т о предоставлении кружку помещения для собраний и наблюдений. Предполагается устроить площадку на крыше, а пока наблюдать на балконах. Сейчас мы уже показываем небо учащимся с террасы нашей квартиры, сразу из 2-х телескопов, во избежание длинной очереди, при этом даем пояснения, готовим нечто вроде краткой популярной лекции о н[екото]рых небесных телах, которые предполагаем показывать, о планетах, Луне, двойных звездах»[940]. И добавляла с некоторой долей надежды: «Если будет ассигновка на обсерваторию, можно будет привезти 3-й большой телескоп, который стоял в башенке Собольковской обсерватории»[941].
Из упоминавшейся выше справки Сормовского отдела образования известно, что «До окончания постройки обсерватории СОНО, т[оварищ] Субботина организовала небольшую обсерваторию в Астрон[омическом] кружке, где и вела работу с учащимися СОНО и Сорм[овского] ун[иверсите]та, а также со всеми желающими. Бюллетени звездного неба, труды Субботиной печатались в местной прессе. Тов[арищ] Субботина возбудила в свое время интерес к звездн[ому] миру среди сормовских жителей и до 50 чел[овек] приходило в вечер наблюдать в обслуживающие 3 телескопа планеты и звезды, причем Н[иной] М[ихайловной] давались пояснения и демонстрировались астр[ономические] плакаты ее изготовления. Ежегодные отчеты Н[ины] М[ихайловны] представляемые ею в СОНО, свидетельствуют о ходе работ»[942].
Несмотря на вновь появившееся дело, которому Нина Михайловна щедро отдавала время и силы, она не могла забыть о своих Собольках. Они, по-видимому, всегда присутствовали в ее мыслях. «Как видите, наше дело не погибло, дает новые ростки и с Божьей помощью разовьется снова, — писала она Н. А. Морозову и тут же продолжала: — Я твердо верю, что когда-нибудь мы снова вернемся с ним в Собольки, ведь наша идея была научная и культурно-просветительная работа в деревне, а не в городе и на заводе, где и без того много культурных работников, пока же судьба привела именно сюда, м[ожет] б[ыть] лишь для того, чтобы расширить, упрочить нашу работу, сделать ее достоянием гласности и тем поддержать и защитить. Ведь прямо-таки нелепо нас изгнали, пот[ому] чт[о] хулиганы нашли, что мы им мешаем. Это не может продолжаться очень долго и справедливость когда-нибудь сама восстановится!»[943]
А пока суд да дело, Субботина готова была организовать обсерваторию в Сормове. «Возникает здесь вопрос об устройстве Университетской обсерв[атории], — писала она Морозову, — м[ожет] б[ыть] с субсидией Пролеткульта, если он согласится; и тогда м[ожет] б[ыть] я буду астроном-наблюдатель Сормовской универс[итетской] обсерватории. Ну, под каким бы то ни было названием, Собольки должны продолжать свою работу, было бы слишком печально, если бы они упали духом и прекратили ее!»
Конечно, оставался совсем небольшой и «незначительный» вопрос об оплате ее труда, поскольку надо же было на что-то жить. «Все же очень серьезный вопрос материальный, и если удастся здесь начать получать небольшое жалованье — то было бы очень хорошо, а до сих пор мне удавалось совершенно отдалять этот вопрос, работая из любви к науке, а не для заработка», — писала она Морозову[944]. «Материальный вопрос», конечно, был очень важен. Трудно представить, что всего несколько лет назад О. А. Федченко искренне беспокоилась о том, на какие средства будут жить Субботины после смерти Михаила Глебовича. Неизвестно, голодали ли они в Сормове зимой 1919 г., но в том, что никакого изобилия в доме не было, можно не сомневаться. «Сейчас у нас кризис, — рассказывала Нина Михайловна Морозову, — в доме совсем нет ржаной муки и оч[ень] немного серой, выданной к Пасхе, т[ак] к[ак] пароходы вниз не ходят и подвоза нет. На Волге кризис топлива, и эта река в параличе. Боятся по видимому и захвата каравана Колчаком»[945].
Если бы не это случайное упоминание о возможном мародерстве, то, читая письма Субботиной, нельзя предположить, что весной 1919 г. в стране разворачивался очередной акт Гражданской войны; что в марте — апреле 1919 г. армии адмирала А. В. Колчака начинали масштабное наступление на Москву; что они рвались с боями к Волге, к которой практически вышли; что к маю 1919 г. войска большевиков собрались с силами для отпора и начали контрнаступление, но что исход всего дела был далеко еще не ясен. Или можно предположить, что Нина Михайловна ничего не знала об этих событиях. Это последнее, конечно, маловероятно. Возможно, она чувствовала себя в безопасности в Сормове, возможно, не хотела писать о войне, как не упоминала она и о Первой мировой войне в более ранних своих письмах. Хотя глубокое ощущение грусти от всего происходившего можно уловить в печальных описаниях природы, красотой которой некому и некогда стало любоваться. «Так странно видеть Волгу у Нижнего пустынной, — писала она, — а разлив в этом году необыкновенно красив — река разлилась шире чем на 15 верст, прибыло воды 15 ½ аршин; одно время были залиты даже наш двор и сад, по к[ото]рому катались на лодках и досках ребятишки. Мы ходили по жердочкам и мосткам. Теперь вода убывает, но сегодня 1 (14) V выпало снега I вершок!»[946]
Нина Михайловна беспокоилась и за самого Николая Александровича, и за его супругу Ксению Алексеевну, боялась за судьбу их усадьбы, не испытывала особой симпатии к большевикам и, возможно, желала победы армиям Колчака. «Напишите, дорогой друг, где Вы теперь? — спрашивала она. — Цел ли Ваш Борок[947], или и Вас оттуда изгнали? Ведь с одной стороны оказываются представители отвлеченной науки, а с другой самое низкое корыстолюбие и алчность, от которых следует бежать, отрясая прах от ног своих, и не бросая жемчуга своего перед свиньями. Вот такие-то существа спинномозговых рефлексов теперь и обитают в Собольках, осуществляя свой идеал… И ведь искренне думают, что больше человеку ничего и не надо, как только есть, пить и спать, по возможности ничего не делая!..»