[948] И добавляла, извиняясь за свою «грубость»: «Вы не думайте, что я бранюсь, я изучаю с печальным удивлением практику социализма»[949].
Занятия астрономией: организация кружка, подготовка лекций, руководство астрономическими наблюдениями и собственные наблюдения, — наверно, помогали отвлечься от неприглядной реальности. Но справедливо и то, что острый, привычный к научной работе ум Нины Михайловны просто не мог не наблюдать, не анализировать, не делать выводы. «Очень интересные группы Солнечных пятен, — делилась она результатами наблюдений с Морозовым. — На Пасхе мы наблюдали образование и увеличение одной группы пятен: у нас было 3 грозы, стояла страшная жара, — а теперь другая, очень большая, стала быстро уменьшаться и выпал глубокий снег». И Нина Михайловна задалась вопросом: «Не стоят ли такие изменения пятнообразовательной деятельности Солнца в связи с резкими изменениями погоды? Как будто то прибывает, то убывает энергия теплового лучеиспускания Солнца!» Она советовалась по поводу этой идеи с Николаем Александровичем: «Не можете ли сообщить мне что-ниб[удь] на этот счет? Я боюсь определенных заключений, хотя и наблюдаю Солнце давно, но зависимость представляется очень сложной»[950]. Впоследствии это наблюдение выльется в доклад на научном съезде и научную публикацию.
Сормовская обсерватория
Участники первого съезда Всероссийского астрономического союза планировали собраться в следующий раз не позднее декабря 1918 г. в Москве. Сделать это оказалось, однако, совершенно невозможно. Второе собрание российских астрономов удалось провести только через три года, летом 1920 г., и не в Москве, а, как и прежде, в Петрограде. Съезд заседал с 23 по 27 августа. Нина Михайловна получила приглашение участвовать в нем только 16 августа 1920 г. Приглашение, к большому ее сожалению, не сопровождалось пропуском на въезд в город. Нина Михайловна попыталась получить необходимые документы, но сделать это в нужный срок оказалось невозможно. 19 августа она написала С. К. Костинскому: «Вернувшись 16 авг[уста] из командировки в глушь нашей губернии, за сбором лекарственных трав и набл[юдением] природы, я нашла на почте давно ожидаемое приглашение Съезда. К сожалению, оно не сопровождалось мандатом, или каким-ниб[удь] разрешением на въезд в Петербург, и мне вместо немедленного выезда, приходится тратить время на хлопоты о разрешении. Боюсь, что время уйдет и я не успею. Очень будет жаль!»[951] Действительно, имени Н. М. Субботиной нет среди участников съезда[952], так что, по-видимому, ее хлопоты оказались напрасными. Однако из предварительной программы съезда видно, что организаторы планировали заслушать отчеты различных астрономических учреждений и даже отдельных астрономов об их работе за время, прошедшее между съездами. Пункт 2 программы был сформулирован следующим образом: «Отчет о деятельности обсерваторий и отдельных лиц»[953]. Из протоколов заседания съезда видно, что участники выслушали отчеты о работе Пулковской, Казанской, Энгельгартовской, Одесской, Ташкентской обсерваторий; Пермского и Томского астрономических кабинетов[954].
Нина Михайловна не хотела упустить возможность сообщить съезду о деятельности Сормовского кружка, о строительстве в Сормове обсерватории (!), а также попросить помощи и содействия съезда в их работе. Она послала обращение к съезду на имя С. К. Костинского и отдельно приветственную телеграмму. Возможно, ни одно из ее посланий не дошло до адресатов в срок или помешали какие-то другие обстоятельства, но ее письма не были зачитаны на съезде. С. К. Костинский, судя по протоколу заседаний, хоть и был участником, но ни разу не выступал[955]. Однако письмо Субботиной на имя С. К. Костинского, предназначенное участникам съезда, сохранилось, и благодаря ему мы можем судить о научно-организационной деятельности Нины Михайловны в Сормове в 1919–1920 гг. «Послала вчера из нашего Отдела нар[одного] обр[азования] срочную телеграмму в Пулково Вам и А. А. Иванову, с приветом Съезду и просьбой хлопотать о получении нами во временное пользование астро инструментов для нашей строящейся обсерватории, — писала Н. М. Субботина и продолжала: — Пока у нас имеется только 3 астр[ономических] трубы Собольковской обсерватории, солн[ечной] обсерв[атории] Сорм[овского] астр[ономического] кружка, но нет инстр[умента] для опред[еления] времени, места, хотя бы приближенного, нет хронометра, книг и таблиц. Я надеюсь, что если Съезд найдет возможным что-ниб[удь] нам уделить, то в этих определениях нам поможет проф[ессор] Баев[956], поскольку я сама не смогу пользоваться опред[елителем] по слуху»[957]. Судя по следующей фразе, старая Собольковская обсерватория никогда не покидала мыслей Н. М. Субботиной надолго. «Интересно было бы знать, где теперь тот штатив Астрономической обсерватории к[ото]рым мы пользовались 10 л[ет] в Собольках? — задавалась она вопросом в письме С. К. Костинскому. — Не свободен ли он теперь и нельзя ли в будущем просить его снова в пользование для Сормовской обсерватории?»[958]
Однако несмотря на прошлое, расстаться с которым оказалось очень и очень непросто, Нина Михайловна не экономила силы на новой работе. Масштаб развернутой ею в Сормове деятельности и, главное, скорость, с которой ей удалось все организовать, поражают воображение. «Предполагаем, что наша обсерватория будет готова к весне, — сообщала она С. К. Костинскому. — Первый кредит в 300 000, отпущен, приступлено к работам, материал отпущен Сормовскими заводами, заключено условие с 2 подрядчиками. Проект составлен инж[енером] Михеевым[959], тов[арищем] предс[едателя] нашего Астр[ономического] кружка». И продолжала далее: «Обсерватория будет стоять над самым высоким здесь домом „Каменной школой“, где сосредоточены почти все просветительные учреждения Сормова. По штату полагается мне 2 помощника, т[ак] ч[то] рассчитываю вести научную работу параллельно учебной. Деятельное участие в работе принимает наш Астр[ономический] кружок, недавно праздновавший первую годовщину своего существования. Можно надеяться, что это дело пойдет надлежащим ходом…» — вполне оптимистично завершала Субботина эту часть своего доклада.
То ли потому, что это было знакомое Сормово, где буквально с детства знали и любили Нину Михайловну, то ли потому, что она впервые оказалась в роли «официального» ученого, или дело было в неунывающем, жизнерадостном характере, но Нина Михайловна, судя по ее письмам этого периода, вновь была полна энергии и энтузиазма. И никакие условия повседневной жизни не могли испортить ей настроение. А условия эти оказались очень нелегкими. «К сожалению, материальные условия жизни в Сормове сильно ухудшились, дороговизна почти столичная, а ставки прежние, — отмечала она в письме С. К. Костинскому. — Так, завед[ующий] обсерв[аторией] с массой других работ, получает 3000, причем ни о каких ученых пайках речи нет»[960]. И тут же выдвигала предложение: «Не мешало бы Астр[ономическому] союзу выработать свой тариф и ходатайствовать о пайках для провинциальных членов Союза: плохо обстоит дело и с мануфактурой (2 раза в год по 4 ар[шина] ситца I-ой категории работникам), и обувью, взамен которой кооператив весной выдавал лапти. Было бы справедливо хлопотать о лучшем вознаграждении астр[ономическим] работникам при их ночной работе на обсерватории. Сохраняя наилучшие отношения с местной администрацией, мы все же думаем, что и Союз мог бы сказать свое веское слово вообще, для всех подобных провинциальных условий. Напр[имер] театральный союз[961] получает для сочленов сравнительно с нашим, огромные ставки. Хористки Московской оперы, на летних гастролях в Нижнем, пользуясь фронтовым пайком, получали кроме разовых 22 000 жал[ованья] в мес[яц] и по 4000 за каждое выступление в концертах»[962]. «Правда, — продолжала она, — мы рождены не для житейского волненья, не для корысти, не для битв, но и рожденные для вдохновенья нуждаются в необходимых элементах существования. А энергию приходится развивать в 500 лошадиных сил. Как выразился недавно один наш тов[арищ]»[963].
«Желаю и вам всем, друзья и товарищи, успеха и бодрости в ваших делах! — обращалась Н. М. Субботина к участникам съезда. — Я буду страшно счастлива, если мне удастся попасть на Съезд и снова пожить общей дружной научной жизнью, особенно после того рецидива Каменного века, какой я наблюдала в деревенской глуши… И мне жаль их было: они наши братья, с простой и чистой душой, способной к совершенствованию, и наш конечный долг — внести туда свет и знание; наблюдая и изучая, любить и жалеть. В этом отношении жизнь и работа в провинции имеют свои совершенно особые, привлекательные стороны — в живой жизни ее чувствуется трепетанье творческих сил природы, какое астроном знает в царстве звезд. Бог на помощь вам в вашей работе»[964].
И несмотря ни на что Нина Михайловна не могла не сказать несколько слов о своей потерянной обсерватории: «Мне хочется сказать еще несколько слов по поводу работы в деревне: все говорят о пользе и необходимости ее, и в тоже время повторяются такие факты, как насильственное прекращение деятельности научных и культурно-просв[етительских] учреждений в деревне. Яркий пример: Собольковская обсерватория, всего в 100 верстах от Москвы. Она возникла в 1900 году на мои личные средства, и поддерживалась моим трудом, в ней велись астрон[омические] наблюдения в связи с набл[юдениями] погоды и живой природы, отчеты о них, краткие сообщения, вы, тов[арищи] читали в специальных журналах, и знакомы с затруднениями научно-культурной работы в одиночку, самоучкой, в деревне, вдали от тов[арищеских] советов, примера, поддержки… И, все же, она существовала вплоть до 1918 г., когда несмотря ни на какие хлопоты, убеждения и доказательства, ее понадобилось прекратить. Плох тот работник, который, положа руку на плуг, озирается назад, и в Сормове поле благоприятное, работа м[ожет] б[ыть] более плодотворная, но мне жаль ту маленькую, запустевшую ниву, и я делюсь этим сожалением с вами, товарищи, надеясь, что эта нива когда-ниб[удь] получит нового работника и мой труд на ней не пропадет без следа. Иначе, ведь это было бы несправедливо, а мы, астрономы, с этим понятием не знакомы — его нет в небесах, в жизни Вселенной!»