[1014]. Это красочное описание наводнения вполне объясняет интерес Н. М. Субботиной к возможности более-менее точных предсказаний подобных событий.
Доклад Субботиной не был помещен в протоколах съезда, поскольку, вероятно, она не успела предоставить его в срок. Однако через два года в журнале «Волга» ею была опубликована подробная статья «Высота разливов Волги и пятнообразовательная деятельность солнца»[1015]: «Осенью 1922 г. на III всероссийском съезде Ассоциации физиков мною было сделано небольшое сообщение о замечающейся связи высоты весенних разливов Волги (по наблюдениям у Нижнего Новгорода) с пятнообразовательной деятельностью солнца, причем в полученных мною по этому поводу кривых наблюдался ясный параллелизм», — писала она[1016]. Нина Михайловна отмечала: «Секция геофизики, на которой было сделано сообщение, отнеслась к нему с большим вниманием, а мною изучение затронутого вопроса было продолжено, насколько это оказалось возможным, причем высказанные мною на съезде предположения не только не были опровергнуты последующей разработкой, но, наоборот, получили еще большее подкрепление». Нина Михайловна обращала внимание на важность темы и просила читателей о помощи в дальнейших исследованиях. «Имея в виду чрезвычайно важное значение этого вопроса для волжского судоходства, так как положительное разрешение его дало бы возможность иметь практические соображения о высоте разливов Волги в будущем, я решаюсь поделиться своими мыслями с волгарями-судоходцами в их журнале, обращаясь одновременно с просьбой ко всем, интересующимся волжским делом, не найдется ли у них данных о разливах Волги более давних эпох, чем имеются у меня, и не у одного Нижнего Новгорода, но и в других пунктах Поволжья: не сохранились ли старые записи о высоте разливов, особенно о высоте максимума 1845–48 гг.? Не существует ли на Волге каких-либо природных отметок о годах высоких разливов, какие, например, находятся для солнечных пятен на разрезах древесины старых дерев в виде более толстых колец в годы максимумов солнечных пятен? — спрашивала она, отмечая: — Высокие половодья, заливая береговые деревья водой, может быть также делают на них особые отметки, и, таким образом, какой-нибудь старый дуб у пристани, может быть, автоматически записывает эти данные за 100–200 лет своей жизни»[1017]. Все эти сведения Нина Михайловна просила сообщать в Сормово, в адрес Сормовского астрономического кружка.
Рис. 41. Субботина Н. М. Высота разливов Волги и пятнообразовательная деятельность солнца (журнал «Волга». 1924. № 5. Таблица)
Нина Михайловна составила кривую высот разливов Волги у Нижнего Новгорода за период с 1820 г. (начала записей) до 1923 г. и сравнила ее с кривой периодичности пятнообразовательной деятельности Солнца, взятой в числах Вольфера, выявив и проследив определенные взаимозависимости. Она, однако, указывала на относительность этих данных: «Более точного параллелизма нельзя проследить, принимая во внимание очень большую сложность явления разливов, но в общем этот параллелизм чувствуется, а в отдельных случаях даже вырезки в вершинах кривой пятен как бы отражаются на кривой разливов»[1018]. «Ожидая в будущем векового максимума солнечных пятен для ХХ-го века, — отмечала она, — может быть следует ожидать и эпохи более высоких разливов на Волге, что как будто подтверждается и ожидаемым высоким разливом текущего 1924 года»[1019].
В последующие несколько лет, живя в Сормове, Субботина продолжала наблюдения за разливами Волги. Как она написала в автобиографии: «После необычайно высокого разлива Волги 1926 г., на возможность которого Н[ина] М[ихайловна] указывала в 1925 г. на основании соотношения вековых кривых солнечных пятен и высоты разливов Волги у Н[ижнего] Новгорода, Н[ина] М[ихайловна] представила подробный отчет с фотографиями в Главнауку и Гидрологический институт и Кружок»[1020]. Но в дальнейшем эти исследования не были продолжены.
Постоянные административные реформы и реорганизации делали жизнь Н. М. Субботиной в этот период очень нестабильной. Только она приспосабливалась к одной системе администрирования, как та тут же изменялась; так же как сменялись конкретные люди, с которыми приходилось иметь дело. Вскоре после съезда ассоциации физиков, в 1923 г., как будто бы уже наладившаяся и вошедшая в колею жизнь Нины Михайловны в Сормове вновь была разрушена. Содержание школ Сормовского отдела народного образования, в котором состояла Субботина, было передано Сормовским заводам. Из-за этого ее перевели на работу в структуру Сормовских заводов, и потом очень быстро уволили. Как свидетельствует выданная ей в Сормовском отделе народного образования справка: «С переводом школ СОНО на средства Сормовских заводов, переведена на 1/V 1923 г. на службу в Школьный отдел РСЗ[1021], а 1/ IX 1923 г. уволена по сокращению штатов, за неимением спец[иальных] средств»[1022]. Но еще 12 марта 1923 г. Нина Михайловна рассказывала Б. А. Федченко: «Я Вам писала что 4-х летняя работа здесь вся пошла насмарку. Обсерватория сломана, я уволена, закрыт весь школьный о[тде]л, а завод отчисляет в уездный О[тдел] н[ародного] о[бразования] только I процент, т[ак] ч[то] за ноябрь учителям заплатили в январе по 32 миллиона. До астрономии ли теперь О[тделу] н[ародного] о[бразования]. А купол обсерватории в 140 пудов пошел на слом, в переплавку, т[ак] к[ак] ОНО не заплатило за него и не могло достроить обсерваторию, при чем портилось здание заводской школы. Вообще нелепость вышла выдающаяся…»[1023]. И продолжала: «Очень мне жаль моих летних экскурсий с детьми. Столько интересного мы с ними собирали, а теперь за все надо будет платить огромные деньги, т[о] е[сть] не будет ни парохода, ни бесплатных лошадей. Как поживает сама Комиссия школьных набл[юдений]? Получает ли наблюдения из школ? У меня набралось неск[олько] дневников детей по фенологич[еским] наблюдениям, но в общем, у нас полный разгром…»[1024].
Нина Михайловна хотела вернуться в Петроград к своей так неожиданно прерванной в 1917 г. работе. «Мне прямо стало тошно здесь стараться работать научно — до того это является непроизводительной тратой сил, хочу после Пасхи ехать в П[етербург] и зову с собой маму. Если Оля в Москве ничего не найдет — вытащу с собой. Надо снова начинать жизнь сначала», — писала она Б. А. Федченко. Нина Михайловна просила разрешения остановиться в квартире Бориса Алексеевича, пока она не найдет что-нибудь: «…я выбираюсь в П[етербург], где К[омиссия] у[лучшения] б[ыта] у[ченых] обещала меня вписать к себе. Могу ли я у Вас поместиться на время Вашей поездки в Туркестан — где-нибудь в столовой — чтобы не стеснить Вас, когда и на сколько времени Вы едете? Здесь за нами квартира до 15 апреля, т[ак] ч[то] можно будет явиться в П[етербург] в мае, если будем живы, здоровы и судьба не закинет куда-ниб[удь] в другую сторону. Надеюсь в П[етербурге] получить работу по вычислениям, а м[ожет] б[ыть] и переписке. Сейчас я здесь переписываю пьесы для театра, для заработка и от скуки», — добавляла она[1025]. Завершалось письмо фразой, в которой сквозило такое нехарактерное для обычно жизнерадостных писем Субботиной отчаяние: «Неужели я опять попаду к культурным людям и в живую научную среду? Если удастся что-нибудь наладить для себя — найму комнату (м[ожет] б[ыть] К[омиссия] у[лучшения] б[ыта] у[ченых] поможет), а нет — переберусь еще куда-ниб[удь], только надеюсь что удастся!!!»[1026] И еще раз на полях письма, отчаянная просьба: «Старый друг и товарищ по науке. Ответьте скорее и помогите выбраться!!!»[1027]
Вообще жизнь семьи Субботиных в эти годы представляла собой некую смесь благополучной личной жизни и разваливающейся «трудовой» жизни. Так, например, Сергей Михайлович женился и почти одновременно, как и Нина Михайловна, потерял работу. Она так и написала об этом Б. А. Федченко: «Сережа женился в утешение после ликвидации его службы…»[1028]. Сам С. М. Субботин также сообщал об этом Б. А. Федченко в письме, написанном на следующий день после письма сестры, 13 марта 1923 г.: «Я не так давно „обзаконился“, т[ак] ч[то] теперь заделался женатым человеком. Очень бы хотелось мне поскорее представить тебе и Настеньке свою жену. <…> С моими служебными делами у меня сейчас вышла перемена. На заводе большие сокращения и я все-таки как пришлый элемент, сравнительно с коренными Сормовичами, уступил им место и могу быть свободен от службы, но пока устраиваюсь временно на другом месте либо в Сормове, либо в Нижнем, но буду стремиться или в Питер или в Москву»[1029]. И продолжал, рассказывая о планах мамы и сестры: «Вероятно мама и сестра скоро отсюда уедут, если Олег и Оля им устроят какое-нибудь помещение в Москве. Нина мечтает о Петрограде, где у нее есть возможность работать на научном поприще, да к тому же в Петрограде осталось хоть немного нашего имущества, тогда как в Москве оно почти все захвачено разными недобросовестными жильцами, отказывающимися вернуть мебель нам»[1030].
Трудно сказать, состоялась ли желанная поездка Нины Михайловны в Петроград весной 1923 г. Нет никаких сомнений в том, что она пыталась найти там жилье и работу. Например, в письме Н. М. Штауде Н. А. Морозову от 26 июля 1923 г., в котором обсуждается их «квартирный вопрос» и возможный переезд в одну общую квартиру, есть фраза, посвященная Субботиной: «Мерц