ь и это затмение на Белореченской или в Оренбурге, но придется хлопотать о присоединении к какой-ниб[удь] экспедиции, а то иначе никуда не попадешь!» — снова раздражалась Нина Михайловна[1279].
И это раздражение вполне понятно. Новая жизнь, к которой вроде бы начали привыкать, тем не менее раздражала, как плохо сшитый костюм: жала и терла в самых неожиданных местах. Казалось, все смешалось, чтобы сделать жизнь невыносимой: отсутствие постоянной работы, удобного жилья, странные, вызванные непонятными причинами аресты друзей и коллег, проблемы с могилами родителей, которые здравомыслящий человек не мог вообразить в самых диких фантазиях, непонятная новая философия, которая вдруг вклинилась в строго научные исследования и начала диктовать свои условия. Но, главное, полная невозможность настоящей научной работы в то время, когда любимая наука развивалась стремительно и ярко, когда Нина Михайловна, привыкшая находиться на ее острие, могла только наблюдать «из окна», читая в научных журналах об открытиях и идеях других людей. «Какие интересные метеорологические и сейсмологические явления в этом году! — писала она Морозову. — На Солнце наверное много интересного, а наблюдать мне неоткуда! Даже наша квартира вся на север и солнце в ней никогда не бывает. Хорошо бы выстроить собственную избушку на основе прав персональных пенсионеров [и] поместить в ней телескоп!»[1280]
Тем не менее не в характере Н. М. Субботиной было сдаться и все бросить. И хоть мечта об «избушке» так и осталась только мечтой, Нина Михайловна приложила максимум усилий, чтобы попасть на наблюдение затмения 1936 г. 3 февраля 1936 г. она рассказывала об этом К. А. Морозовой. «Собираюсь на затмение вместо Оренбурга на Сев[ерный] Кавказ, и помимо астрономич[еских] наблюдений хотела бы произвести биологические. В Пулкове был о них доклад Стрельникова[1281] из Вашего института, и мы сговорились с ним повидаться по этому поводу, — писала она и продолжала: — В Пулково лично мне обещали дать на дорогу 300 р[ублей], и Герасимович[1282] поговорил с Барабашовым[1283] о моем присоединении к экспедиции Харьковской обсерватории на ст[анции] Белореченской. Они будут там в жел[езно]-дор[ожной] школе. Не знаю — найдется ли помещение в ней для меня: надо еще списаться в заведующим школой и подобрать в Ленинграде сотрудников»[1284].
Но на этот раз Н. М. Субботина просила не только за себя: она была очень обеспокоена судьбой коллеги и подруги Н. М. Штауде, находившейся в это время в ссылке в Уфе[1285], и надеялась вытащить ее оттуда или хотя бы помочь устроиться на работу, считая, что затмение — вполне подходящий случай. «Я просила в Пулкове многих за Н. М. Штауде, — писала она К. А. Морозовой, — но все упирается в разрешение на въезд, за какие-ниб[удь] 310 километров и всего на 2 недели! Но — куда уже хлопотать въезд, если не знаешь, в какую экспедицию ее примут на работу? И от чьего имени надо возбуждать ходатайство? От имени самой Н[ины] М[ихайловны] или от данной экспедиции? В. Г. Фесенков[1286], как всегда очень спешил и хотя отнесся сочувственно, но с ним говорить пришлось на ходу (тоже как всегда!); Прокофьев[1287] не приезжал. С. И. Вавилов[1288] тоже. Г. П. Герасимович был оч[ень] занят и я поручила Перепелкину[1289] после пленума спросить его ответ на мое письмо — относительно желательности участия Н[ины] М[ихайловны] в работах Оренбургских экспедиций и ассигновании ей на работу, как мне, 300 р[ублей]»[1290]. И продолжала, обращаясь с просьбой: «Еропкин[1291] скоро поедет в Москву и там будет говорить о разрешении для Н[ины] М[ихайловны] и с Прокофьевым, и с Фесенковым, но нельзя ли, все-таки, чтобы это ходатайство о разрешенье поддержал кто-ниб[удь] из Ин[ститу]та Лесгафта?[1292] Ведь это очень важный момент показать, что Н[ина] М[ихайловна] хороший наблюдатель и ее работу знают и ценят! Тогда бы ей скорее удалось найти работу и в Уфе». При этом сама Субботина уже попыталась что-то сделать, правда безуспешно: «Просила я для своей группы (подразумевается Н[ина] М[ихайловна]), 600 руб., но это не прошло, дали только на меня…»[1293].
Рис. 50. Удостоверение Н. М. Субботиной — члена экспедиции Солнечной комиссии для наблюдения солнечного затмения 19 мая 1936 г. (ГА РФ. Ф. 10249. Оп. 3. Д. 321. Л. 8)
На этот раз помочь Н. М. Штауде не удалось. Но свою личную экспедицию Нина Михайловна организовала. 21 февраля 1936 г. она писала Б. А. Федченко: «Не знаете ли Вы кого-нибудь, работающего в лаборатории ВИР на ст[анции] Отрада Кубанская, через которую пройдет центральная линия полного солнечного затмения 19 VI 1936? Мне обещало Пулково 500 р[ублей] на эту поездку и я веду предварительные переговоры с ст[анцией] Белореченской и совхозом имени Сталина на Отраде Кубанской (кажется бывшее имение барона Штейнгель?). Управ[ляющий] совхоза мне отвечал, что у них можно получить помещение и транспорт по их расценкам (боюсь что все-таки не хватит денег!!). Туда едет экспедиция Моск[овского] Политехнич[еского] музея (М. Е. Набоков[1294]), а на Белореченскую Харьковская обсерватория. Надо мне запастись помещеньем и кое-какими знакомыми для получения от них содействия наблюдениям на месте. В частности, интересно произвести набл[юдения] над живой природой и растениями»[1295].
Полоса полного затмения 19 июня 1936 г. прошла через Балканский полуостров, Черное море, Прикаспийскую низменность, Северный Казахстан, Байкал, Приморье, остров Хоккайдо, Тихий океан. Нина Михайловна, как и планировала, наблюдала его в станице Белореченской на Кавказе. Сохранилось выданное ей 19 мая 1936 г. тогдашним директором Пулковской обсерватории Б. П. Герасимовичем официальное удостоверение в этом: «Настоящим удостоверяем, что Субботина Нина Михайловна является членом экспедиции Комиссии для наблюдения солнечного затмения 19 июня 1936 года в Белореченской. Комиссия по изучению этого затмения при Академии наук СССР просит все советские общественные организации оказывать предъявителю сего полное содействие»[1296].
К сожалению, не удалось обнаружить какие-либо подробности об этой экспедиции Субботиной, но она состоялась и была успешной. Некоторые ее результаты опубликованы в третьем номере за 1939 г. «Бюллетеня Всесоюзного астрономо-геодезического общества»[1297]. В этой публикации Нина Михайловна провела сравнительный анализ собственных наблюдений солнечной короны, сделанных ею во время наблюдения трех полных затмений, а также сравнительный анализ наблюдений затмения 1936 г., сделанных астрономами, наблюдавшими затмение в различных географических позициях и с помощью различных инструментов. «Мне приходилось три раза визуально наблюдать солнечную корону в трубу, — писала Н. М. Субботина, — в 1905 г. в Бургосе (Испания), в 1914 г. на Карадаге (Крым) и в 1936 г. на Белореченской (Кавказ). Меня поражало, какие замечательно тонкие детали структуры средней короны и полярной щеточки видны глазу в небольшую трубу с малым увеличением и большим полем зрения и как смутно они выходят на негативах»[1298]. Рассказывая о подробностях наблюдения затмения 1936 г., она отмечала: «На Белореченской я наблюдала на площадке Харьковской экспедиции в 75-мм трубу с полем зрения 1° и увеличением 50 Х. Легкие облачка сошли с Солнца как раз в момент II контакта, и корона вспыхнула сразу резко и отчетливо и наблюдалась до III контакта. Едва блеснула хромосфера (слабая около II контакта и очень яркая при III контакте), как я заметила в трубу два совершенно различных по строению опахала (луча) короны. Один — самый длинный, на NE, над „пропавшим“ протуберанцем, состоял из очень сложной системы тонких струй, сходившихся в конус, окруженный прозрачным „туманом“. Он тянулся над высоким протуберанцем розового цвета с бледно-розовыми, почти белыми прожилками наверху, который имел форму греческой буквы ξ. Повыше протуберанца виднелись слабые дуги на фоне белого „тумана“, уходящего в пространство»[1299]. «Оторвавшись от окуляра, я оценила длину луча в 2–2 ½ диаметра Луны. Это был самый длинный луч внешней короны. На NW, на противоположной стороне Солнца, находилось другое опахало с более короткими, оборванными концами, а внутри него светилось самое яркое и плотное образование средней короны: двойной спиральный завиток над двумя яркими розово-красными вершинами протуберанца „Лошадь“, еще не поднявшегося у нас над краем Солнца. Завиток был смещен к Е относительно протуберанца»[1300]. Субботина отметила: «Этот спиральный завиток вышел на снимке коронографа в Омске», но «на Белореченской он был шире, ниже, ярче, плотнее». Сверяя свои впечатления со снимком, сделанным в Куйбышеве Дальневосточном (сегодня — город Белогорск Амурской области), она сообщала: «на снимке А. А. Михайлова в Куйбышеве (Дальний Восток) завиток как будто уже развернулся в дуги и загнутые лучи». «Рядом со мной рисовали корону два молодых художника, — рассказывала Нина Михайловна, — пользуясь 2˝ трубой — у них на рисунке даны длинные, прямые лучи зеленоватого цвета и „туман“ внешней короны, без завитка, который, возможно, находился вне поля зрения их трубы». Сама же Субботина отметила «5 основных опахал (лучей) внешней и средней короны; лучи на SE и SW были прозрачнее других, находившихся на NW, NE и Е. Эти последние тоже заключали струи в конусах белого „тумана“, но он был плотнее и непрозрачнее».