[1336]. И продолжала: «Очень жаль, что не удалось создать там маленькую астрономическую станцию, пока все кредиты не переключились на иные задачи… В 1938 г. было ассигнование на реконструкцию Сочи-курорта 60 миллионов. Проект рассматривал СНК в ноябре, а наше предложение поступило от ГАИ в декабре [месяце]. Остался теперь I спектрограф без наблюдателя, а станция <…>[1337] создана в Гаграх… Надеялась я устроить Н[ину] М[ихайловну][1338] в Сочи… Если удастся получить маленькие моллеграммы м[ожет] б[ыть] Институт Сталина заинтересуется дальнейшим изучением, и удастся туда послать для съемки Н[ину] М[ихайловну]?»[1339]
Достаточно частые поездки Нины Михайловны в Сочи в сопровождении научных приборов и оборудования не всегда давались ей легко. «С 1/XI отменили прямой вагон до Ленинграда, — писала она, например, К. А. Морозовой 11 ноября 1939 г., — и я очень смущена пересадкой в Москве — с моим багажом. В пр[ошлом] году меня там сбили с ног у грузового такси и растянули связку в плече: болит д[о] с[их] п[ор]… Боюсь я дикой вокзальной толпы…»[1340]. Но когда это страх останавливал Субботину? Нам не удалось обнаружить каких-либо опубликованных результатов этой работы Нины Михайловны. Григорий Абрамович Шайн в отзыве о ее работе, предназначавшемся для Высшей аттестационной комиссии, написал об этом: «Н. М. Субботиной не чужды вопросы практического характера. В последние годы она получала в Сочи спектрограммы неба с помощью кварцевого спектрографа в связи с изучением ультрафиолетовой радиации»[1341].
Таким образом, в конце 1930-х — начале 1940‐х гг. Нина Михайловна, как обычно, была полна идей и различных замыслов. Внешне казалось, что ее жизнь протекала вполне благополучно. Статус персональной пенсионерки дал ей не только пенсию, но и возможность пользоваться путевками в различные ведомственные санатории, что для нее с ее здоровьем было, конечно, очень важно. Она радовалась этим поездкам и старалась совмещать их, как мы уже упоминали выше, с различными научными проектами. Например, сохранилось ее письмо Б. А. Федченко, написанное предположительно весной 1935 или 1936 г.: «Дорогой Борис Алексеевич! Собираюсь в начале июня в Сухум…»[1342]. Из сочинского санатория она писала супругам Морозовым 11 декабря 1937 г.: «Сердечный привет из Сочи — это оказалась санатория персон[альных] пенсионеров и политкаторжан, т[ак] ч[то] наверно вы здесь когда-ниб[удь] бывали? Сегодня самый короткий день, а солнце льет свои лучи и небо ярко голубое, а горы вдали покрыты снегом. В саду цветут розы и наши летние цветы. Днем можно сидеть в саду в батистовом платье. Утром t + 14° и гуляем в пальто». Но Субботина не была бы самой собой, если бы не уделила место астрономии: «Очень интересное небо — почти все планеты в одном месте. Меркурий около Солнца, недалеко Юпитер, затем, в близи точки осеннего равноденствия, Сатурн — в Козероге и недалеко Марс. Что сказал бы Региомонтан о таком аспекте?! Вечером сижу над морем на скамье и любуюсь на Ориона — такая красивая, яркая, розовая Бетельгейзе, голубой Ригель и Беллатрикс. Вега здесь низко на западе и тоже голубая… На Солнце 2 большие группы, но меньше летних. Интересно, прошел ли уже максимум?»[1343] «Будьте здоровы и приезжайте сюда отдыхать — погода самая подходящая не жарко, сухо, нет весенних дождей; нет шумливой курортной толпы на пляже. Оч[ень] тихо и спокойно», — завершала она свое письмо[1344].
Конечно, попасть в санаторий удавалось не каждый год, но это не обескураживало Нину Михайловну. Например, в марте 1938 г. она сообщала Морозовым о своих планах на лето: «Меня кузины опять зовут к ним на лето — продолжать сажать сад. Вы знаете, как я люблю это дело, да еще можно взять телескоп для Солнца!» «Санаторий пока никакой не устроила, — продолжала она, — т[ак] к[ак] денег нет — и у нас болен младший сынишка Оли (воспал[ение] легких), т[ак] ч[то] никуда не выезжаем эти две недели и только что несколько стали спокойнее». И, как обычно, заканчивала письмо астрономическими новостями: «Какие интересные пятна на Солнце! Сегодня большая группа в ц[ентральном] меридиане»[1345].
Можно предположить, однако, что, несмотря на привычный оптимизм, который мы видим в сохранившихся письмах Субботиной, вторая половина 1930‐х гг. была временем очень нелегким для нее. Несмотря на немного улучшившееся материальное положение, на возвращение к научной деятельности, хоть и на временной основе, на привычную ей жизнь в кругу семьи, трагические события этих лет, происходившие в профессиональном научном сообществе и в стране в целом, не могли не отразиться на ней. В 1931 г. было разгромлено «Русское общество любителей мироведения»[1346], активным членом которого Субботина состояла на протяжении многих лет. Арестованы, осуждены и сосланы члены РОЛМ, в том числе хорошая приятельница Нины Михайловны Н. М. Штауде, с которой она не переставала поддерживать связь все время ее первой ссылки, второй и далее, стараясь помочь и поддержать (это о ее возможном трудоустройстве беспокоилась Субботина в цитировавшемся нами выше письме к Тихову). Так, 26 марта 1938 г. она спрашивала Н. А. Морозова: «Еще у меня к Вам вопрос — о Нине Мих[айловне]. Мне она давно не отвечает. Здорова ли она и не уехали ли[1347] куда?»[1348] 22 марта 1938 г. Н. М. Штауде арестовали в третий раз в Уфе, где она отбывала ссылку, и в итоге отправили лагерь, в котором она провела 1940–1941 гг. Ее друзья об этом, конечно, знать не могли. Г. А. Тихова, как и многих других членов РОЛМ, арестовали в 1931 г., но он провел в заключении два месяца и был отпущен. 29 июня 1937 г. был арестован и пропал без вести для своих друзей и коллег Д. И. Мушкетов. Только через много лет стало известно, что его осудили 18 февраля 1938 г. и в тот же день расстреляли. В 1938 г. арестована и отправлена надолго в Темниковские лагеря его супруга, «милая кума» Нины Михайловны, Ульяна Васильевна Мушкетова.
Но самым страшным в этом ряду несчастий был удар, нанесенный в 1936–1937 гг. Пулкову, когда были арестованы, помещены в тюрьмы, расстреляны многие пулковские астрономы — друзья и коллеги Нины Михайловны[1349]. В эти годы Субботина продолжала бывать в Пулкове, хотя подробности ее визитов, вероятно, связанных с какой-то работой, неизвестны. Например, 27 октября 1936 г. она писала Н. А. Морозову, беспокоясь о его болезни: «Очень огорчена, что Вы больны и от всего сердца желаю Вам скорого и хорошего выздоровления! От Тихова я узнала о Вашем приезде и по возвращении моем из Пулкова все время собиралась Вас повидать, рассказать про все интересное, да вот все не успела. Буду надеяться, что скоро Вы сможете принимать визиты Ваших друзей…»[1350]. Из числа коллег, друзей и государственных деятелей, подписавших в 1934 г. прошение о пенсии для Нины Михайловны, всего через четыре года в живых и на свободе осталось намного меньше половины. Шутка Нины Михайловны из письма Д. И. Мушкетову от 20 марта 1933 г., в которой она процитировала «Бориса Годунова», во время обсуждения борьбы астрономов за правоту различных космологических и комогонических теорий: «„А ведь это ересь Владыко?“ „Ересь, сущая ересь, отец святой! Сослать врагоугодника в Соловки на вечное поселение!!“)», — вдруг оказалась пророческой и совсем, совсем не смешной[1351].
Наконец, попал под арест и расследование, правда, по-видимому, за уголовное, а не политическое преступление, как сказали бы сегодня — за нецелевое использование средств ее младший брат Олег Михайлович Субботин. Информации об этом деле удалось найти очень немного. Обвинение, скорее всего, стало результатом борьбы среди руководства Туркменского ботанического института, в котором в этот период работал О. М. Субботин. 21 августа 1936 г. он писал Б. А. Федченко: «Мои дела без перемен — здоровье все еще не совсем восстановилось (11-й месяц хронический колит) служебные дела неопределенны — постоянной работы еще не имею, а судебное дело все еще не разрешилось; получил 26/VI обвин[ительное] заключение и ждал в течение 5 дней назначения с[удебного] заседания, но все судьи разъехались кто в отпуск кто в командировку и только теперь возвращаются, так что со дня на день жду повестки». Ситуация была накалена до предела: «В Бот[аническом] институте по прежнему бедлам. О. А. Энтен перессорилась со всеми сотрудниками и теперь держится только Кулешовым, поэтому во всем его расхваливает. Вижу ее редко т[ак] к[ак] Кулешов „запретил сотрудникам Б[отанического] сада бывать или иметь „деловые“ разговоры с Березиным и Субботиным“!»[1352] Это дело разрешилось более-менее благополучно: при первой возможности Олег Михайлович с женой, Ольгой Александровной, бросили все и уехали из Ашхабада. «Мы с женой часто вспоминаем Ашхабад и иногда жалеем, что оттуда уехали, сгоряча, бросив квартиру и продав большую часть мебели!» — писал он Б. А. Федченко через пару лет после описываемых событий, 19 декабря 1940 г.[1353] Однако вполне возможно, что тогда, в 1937 г., этот маневр спас младшему Субботину жизнь. Хотя, конечно, «приключение» далось ему и, можно предположить, членам семьи Субботиных нелегко. 17 декабря 1936 г. Нина Михайловна писала Н. А. Морозову, благодаря за данную брату рекомендацию: «Вашу рекомендацию брату Олегу, к[ото]рую я послала тогда же воздушной почтой, доставили ему только на днях!! Он бедный все лежит с тяжелым хроническим колитом и не может поступить на службу, тем более ездить в далекие и опасные экспедиции. Как подорвала его силы Туркмения…»