28 сентября 1937 г. датировано последнее из известных на сегодняшний день писем Сергея Михайловича Субботина. «Шлю тебе привет и лучшие пожелания из Сочинских краев. Остановились в Хосте (23 км. от Сочи). Очень хорошее местечко, много красивых окрестностей. Особенно мне понравился Заповедник с самшитовой рощей и большим количеством тисовых гигантов. Очень хорош в Сочи „Дендрарий“», — писал он Б. А. Федченко[1355]. Дальнейшая его судьба, однако, неизвестна. Стал ли он также одной из жертв Большого террора? Вполне вероятно.
Мы не знаем, как реагировала Нина Михайловна на все эти трагические события. Ни одной фразы в письме, ни одной строчки, написанной ею по этому поводу, не удалось нам обнаружить. Но учитывая ее любовь к членам своей семьи, преданность друзьям, ее реакцию нетрудно предположить. Это было нелегкое и трагическое время, но впереди ждали еще более тяжелые испытания.
Глава 11Великая Отечественная война
Солнечное затмение 19 сентября 1941 г
Но жизнь, однако, шла своим чередом. 21 сентября 1941 г. ожидалось очередное полное солнечное затмение, полоса которого должна была пройти через Кубань, Каспийское и Аральское моря, Киргизию, Китай, Тихий океан. Организация экспедиции на затмение очень беспокоила Субботину. Поскольку добираться в зону полного солнечного затмения на этот раз было совсем не близко, Нина Михайловна начала задумываться об этом еще в 1939 г. Лето 1939 г. она провела в Крыму, у брата Олега, устроившегося на работу в Никитский ботанический сад. Воспользовалась случаем, чтобы вернуться к астрономическим наблюдениям, и в целом была очень довольна. «В городе ли Вы, — спрашивала она К. А. Морозову и рассказывала о своих делах: — Я недавно вернулась из Крыма. От Москвы уже в бесплацкартном вагоне 20 чел[овек] в отделении, с открытыми окнами от ужасной духоты…»[1356]. Но такие мелочи не очень смущали Субботину, когда все складывалось так удачно. «Оля с детьми успела приехать раньше, а я 3 м[еся]ца провела у брата Олега в Никитском Бот[аническом] саду. Конечно со своей трубой, к[ото]рую пришлось там оставить на зиму. 1 декаду наблюдала на обсерватории в Симеизе. <…> Жила в заповеднике Ник[итского] сада на горе — 300 м над морем и купалась всегда <…>[1357]», — не без удовлетворения рассказывала она. И продолжала далее о «рекогносцировке» возможного места для наблюдения затмения: «В Москве была на ВСХВ[1358] и связалась в павильоне Казахстана с местными организациями по поводу наблюдений будущего солнечного затмения. Они хвалят колхоз „Луч Востока“. Интересно, что выбрал Г. А. Тихов?»[1359]
Но это все было предварительно, с большим запасом времени. К началу 1941 г. дело приобрело гораздо более неотложный характер. Именно с разговора о затмении начала Н. М. Субботина свое письмо Г. А. Тихову 5 февраля 1941 г. «Дорогой Гавриил Адрианович! Как живете? Довольны ли своей работой на юге? Как обстоит дело с [солнечным] затмением? Я совершено не в курсе, хотя по совету Г. А. Шайна[1360] еще 9 октября послала Фесенкову[1361] свою заявку на наблюдения в Алма-Ата. Ответа до сих пор не получила. Есть там знакомый директор Бот[анического] сада у к[ото]рого вероятно можно бы устроиться (— знаете ли Вы этот сад? Подходит ли он? — )[1362] но… какова будет погода? Что-то мне не очень верится в безоблачную! Жду Ваших разъяснений. Говорили ли Вы с Литвиновым обо мне или не успели?[1363] — писала Нина Михайловна и продолжала: — Я звала было с собой поехать Нину Мих[айловну][1364], <…>[1365] она 25 III будет переезжать из Соликамска и еще не наметила, какую работу и где возьмет: но она в Алма-Ата не стремится, она ничего и никого там не знает. А м[ожет] б[ыть] Вы ей бы порекомендовали что-ниб[удь] там или в Китабе. Сейчас она ведет научную работу по геохимии. Об этом я хотела с Вами поговорить но все не удается встретиться здесь или в Пулкове»[1366].
Однако неожиданная болезнь чуть было не отменила все планы. «Мне не повезло: 20/II подняла я стереотрубу, отнаблюдала Солнце — убрала ее снова и вдруг хлынула из горла фонтаном кровь — литра 2 или 1 ½. Лопнула вена. Свезли в б[ольни]цу Эрисмана, где лежу и сейчас, — писала Субботина Г. А. Тихову 3 мая 1941 г. и продолжала: — Температура 34°Ц была, поэтому 3-й раз будут переливать кровь сегодня 55 %. Строгий постельный режим, т[ак] к[ак] еще тромбофлебит как осложнение. Скука отчаянная! Одно утешение что заболела за телескопом»[1367]. Нина Михайловна предполагала, что останется в больнице вплоть до 1 апреля, и не знала, куда отправится далее: «…потом еще не знаю куда? Может быть в санаторий, но Узкое занято до VII»[1368]. Но не такова была Н. М. Субботина, чтобы позволить болезни помешать ее участию в наблюдении солнечного затмения. Уже к апрелю 1941 г. планы были выработаны и Нина Михайловна вернулась к своим любимым в тот момент проектам: истории древней астрономии и работе, которую она выполняла для сочинского института им. Сталина, а также к организации собственной экспедиции на затмение. «Собираюсь 5-го выехать в Сочи на месяц подлечить ревматизм. Застану ли Вас в Пулкове в июне? — писала она Г. А. Тихову 22 апреля 1941 г. и здесь же интересовалась: — Получили ли Вы мое письмо с рис[унками] протуберанцев 24 египетских затмений до XV века, изобр[аженными] на обелиске Луксора? Что хотели поведать потомству древние астрономы, изображая на концах протуберанцев „анхи“ эмблему жизни? (Анх — ♀ иероглиф, означающий жизнь и глагол жить). Хотели ли они сообщить потомкам, что уже знали биологически активные солнечные излучения? Но почему они так настойчиво отмечали различные неправильности[1369] этих излучений? Какие научные знания скрываются за этим? Жаль если мое письмо пропало!»[1370]
Планы по работе на время пребывания в Сочи также были готовы. «Теперь у меня к Вам личная просьба: не дадите ли мне 1–2 пластинки 12 кq см, разрезанные на 4 по 6×4,5 для съемки у[льтра] / ф[иолетовых] спектров Солнца на кварцевом спектрографе Цейса <…>[1371] в Ин[ститу]те Сталина в Сочи? Очень бы этим меня обязали! — спрашивала она Тихова и продолжала: — Проявлять я их хочу в Астр[ономическом] ин[ститу]те по возвращении т[ак] к[ак] в Сочи оч[ень] маленькая фотолаборатория для рентгена и кардиограмм (в натуральную величину грудной клетки) и совершенно нет места для спектрограмм, а проявление сл[ишком] небрежное и пластинки захватаны пальцами. Посторонним ин[ститу]ту лицам доступ не разрешается, тем более что повернуться негде. А м[ожет] б[ыть] поеду в Симеиз к М. Н. Абрамовой[1372] и воспользуюсь добрым обещанием Г. А. Шайна…», — размышляла она. «Оч[ень] желательно получить несколько снимков весной и на Ваших пластинках, для сравнения со снимками 1937 г., в эпоху б[ольшого] maximuma [солнечных] пятен, — писала Нина Михайловна и тут же задавала вопрос: — Могут ли отразиться на снимке с линейной дисперсией спектрографа = 32 Ă. Колебания в количестве ультра[фиолета] 1937–1941 гг.? Очень бы хотела знать Ваше мнение! Удалось ли Марине Давыдовне[1373] снять моллеграммы с некоторых наших снимков, к[ото]рые она отобрала пр[ошлой] весной? Я была бы ей очень признательна если бы она доставила мне снимки до 5 мая, чтобы захватить их с собой, или адресовала по почте Сочи…»[1374].
В итоге весенние планы переплелись с летними и объединились с возможным вариантом организации поездки на солнечное затмение. И именно благодаря этим планам Субботина вновь, как когда-то в далеком уже 1914 г., оказалась в Крыму в момент начала войны, и война вновь застала ее в процессе подготовки к наблюдению солнечного затмения.
Из санатория в Сочи Субботина отправилась в Симеиз, где находилась обсерватория — отделение Пулковской обсерватории, возглавляемая тогда Григорием Николаевичем Неуйминым (1886–1946) и (неформально, конечно) Марией Николаевной Неуйминой (Абрамовой) — его супругой и давней приятельницей Субботиной, с которой они вместе наблюдали затмение 1914 г. В письме, написанном вечером 21 июня 1941 г. и отправленном, по-видимому, через пару дней (штампы на конверте: «24.6.1941. Крым» и «28.6.41. Ленинград», она рассказывала Б. А. Федченко, одновременно прося его совета и содействия. «Из Сочи я проехала в Симеиз, на обсерваторию по приглашению друзей. Занимаюсь по специальности и получила от Ак[адемии] наук приглашение ехать наблюдать затмение в Алма-Ату: проезд в оба конца и командировка на неделю. Не знаете ли кого-ниб[удь] в Алма-Ата? Боюсь пускаться одна так далеко, да еще осенью: затмение 21 сент[ября]. Были ли Вы сами когда-нибудь там? Хорошо бы получить на 1 нед[елю] комнату где-ниб[удь] у культурных людей, в саду или в подгородном колхозе», — размышляла она. «Экспедиция Симеиза едет на горное плато 1250 метров выс[отой], — писала Субботина, — боюсь, что уже снег выпадет и сильно затруднит наблюдения? М[ожет] б[ыть] дадите рекомендательное письмо к какому-ниб[удь] ботанику?» И продолжала: «19.VI наблюдала на спектрогелиоскопе огромный взрыв на Солнце: взлетел на выс[оту] 230 000 км. за 15 мин[ут] и рассыпался протуберанц[ем] — вечером налетела гроза