с ветром, ливнем и буран продолжался <…>[1375]. <…> По газетам знаю, что в Индии и Иране прошли ураганы и наводнения — Солнце снова активизировалось»[1376]. И сообщала далее о своих ближайших планах: «Олега еще не видела. Заеду на несколько дней в начале июля. Здесь я на 3 недели. Еще видела в горах много цветов. Гиацинт, <…>[1377] и т[ак] д[алее]. Прохладно»[1378]. Младший брат Нины Михайловны Олег Михайлович к этому времени устроился на работу, надо полагать, не без помощи Б. А. Федченко, сначала ученым секретарем в Никитский ботанический сад, из которого перешел вскоре во Всесоюзный научно-исследовательский институт виноделия и виноградарства «Магарач»[1379], и вместе с женой постоянно жил в Крыму.
Нина Михайловна была так рада приглашению Академии наук, что впоследствии еще несколько раз писала об этом событии друзьям. Например, 3 сентября 1941 г. она писала Г. А. Тихову: «Мне совершенно не удается попасть в зону полного затмения, хотя Акад[емия] н[аук] приглашала меня персонально ехать в А[лма]-Ату с командировкой и оплатой проезда, но это было в мае. Я тогда лечилась в Сочи, набиралась сил для той поездки, а потом выехала в Симеиз по приглашению Неуйминых и 3 нед[ели] готовилась к затмению (а также обрабатывала по указанию Шайна свои спектры [солнечного] у[льтра]-фиолета). Шайн[1380] Г[ригорий] А[брамович] дал свое заявление в Н[ар]к[ом]здрав о предоставлении мне путевки в санаторий на [Каменском] П[лато], куда он направлялся сам с П[елагеей] Ф[едоровной][1381]. Альбицкий[1382] предлагал жить в палатке, в лагере, и усиленно тренировался на Ай Петре, на равной высоте… Война аннулировала их экспедицию в Алма-Ата, но предложение о выезде на Восток сохранилось… Вопрос был в инструментах…»[1383].
Трудно сказать, кому именно пришла в голову идея попытаться получить для Нины Михайловны путевку в санаторий, расположенный неподалеку от предполагаемого места наблюдения затмения, но еще 14 июня 1941 г. Г. А. Шайн отправил письмо в Наркомздрав СССР с соответствующей официальной просьбой. Объясняя необходимость путевки именно в это место и именно в это время, он писал: «Научный работник и персональный пенсионер СНК СССР Нина Михайловна Субботина, как весьма опытная наблюдательница Солнечных затмений, приглашена соответствующей комиссией Академии наук для принятия участия в наблюдениях короны солнца 21 сентября с. г. Н. М. Субботина имеет исключительный опыт в этом отношении, так как ей удалось наблюдать солнечную корону во время трех затмений (в 1905 г. в Испании, в 1914 г. в Крыму и в 1936 г. на Кавказе). Однако ввиду очень слабого здоровья и инвалидности (передвигается на костылях) и совершенной невозможности жить в экспедиционных условиях, ей необходимо предоставить путевку на [3] недели в санаторий близ Алма-Аты (например, на Каменское Плато)»[1384]. Похоже, эта просьба осталась без ответа.
Об этих же событиях начала лета 1941 г. Н. М. Субботина впоследствии рассказала супругам Морозовым в письме от 21 января 1944 г., когда впервые после начала войны узнала их адрес и возобновила прерванную войной переписку: «Я очутилась в далеком оаз[исе] Каракум. <…> Попала сюда как сказочный витязь с пути за Жар Птицей (солнечным затмением в Каракумах). Из санатория в Сочи, где я лечилась и снимала ультрафиолетовые спектры в Ин[ститу]те Сталина, я поехала на подготовку к затмению (персональное приглашение А[кадемии] н[аук]) в Симеиз на Обсерваторию. Там 3 нед[ели] работала у Шайна вплоть до бомбежки Севастополя»[1385].
Из-за начала войны и приглашение Академии наук, и все предварительные планы пропали втуне. Г. А. Тихову Субботина написала, что за ней приехал брат и забрал к себе: «За мной приехал мой брат, служивший близ Ялты; 2 м[еся]ца я провела у него, и там написала свою работу о форме корональных оболочек древности»[1386]. Реальная ситуация, однако, была немного другой. Морозову Нина Михайловна рассказала о своих приключениях первых дней войны несколько иначе. «Вернуться домой не удалось, — писала она, — когда меня успели доставить в Ялту на машине директора в тот же день (день бомбежки Севастополя. — О. В.)[1387] (ее реквизировали на следующий). Но из Ялты никакого транспорта уже не было. Проведя 10 дней в г[остини]це, я истратила все свои деньги и смогла только добраться до Никитского сада (там еще работал Олег Михайлович, получивший уже назначение в Туркмению)»[1388]. Свою жизнь в Никитском ботаническом саду Субботина описала Морозову очень ярко: «Жила я два месяца в Заповеднике, писала свою работу прямо в лесу, под зонтом, спала в гамаке. Сделала печку, посадила огородик, вскопав полоску и проведя воду от ручья». «Экспедиция Симеиза была отменена, — объясняла она, — т[ак] ч[то] мой инструмент не попал в Каракумы (Шайн хотел их взять с собой и устроить меня в Алма-Ате на горах, в б[азе] / о[тдыха], где устраивался сам)»[1389].
Но понятно, что долго так продолжаться не могло. Субботина попробовала получить хотя бы немного денег от Народного комиссариата социального обеспечения (НКСО) на возвращение домой в Ленинград. Она направила заявление в штаб-квартиру НКСО в Москву: «После лечения на юге я готовилась вернуться домой в Л[енингра]д, но получила приглашение Академии наук ехать в экспедицию для наблюдения солнечного затмения 21 сент[ября] в Алма Ату. (Копия прилагается). Для подготовки я поехала в Симеиз и 3 недели работала там (см. копию справки). Но по случаю войны все экспедиции аннулированы и я не получила ассигновки на проезд и командировочные»[1390]. Далее она объясняла свои обстоятельства: «Уехать домой в Ленинград тоже не удалось: ж[елезно]д[орожные] билеты (с 4 пересадками) начали выдавать только в начале июля, и я проживала в Ялте в г[остини]це и истратила все, что у меня было денег на проезд»[1391]. Ее просьба заключалась в следующем: «Прошу НКСО оказать мне содействие для проезда домой, или поместить меня в Ялте в санаторий НКСО на месяц хотя бы на самом скромном режиме и питании, пока выяснится возможность отъезда. Т[ак] к[ак] я глухая, хожу на костылях и мне 63 года, то добираться сейчас по ж[елезной] д[ороге] мне чрезвычайно трудно, а пенсию за июль и пенсионную книжку, посланную с доверенностью в Л[енингра]д, я еще не получила»[1392]. Об условиях жизни в ботаническом саду Субботина писала следующее: «Хлеб здесь выдается по спискам служащим, а Ялта в 12 километрах, и сообщение пешком. С разрешения директора Бот[анического] сада им. Молотова проживаю 2 нед[ели] в Никитском б[отаническом] саду, где и прописана, но срок уже кончился и помещение могут предложить освободить в любой день, т. к. тов[арищ] сокращена на службе с 15-VII»[1393]. Из другого письма Н. М. Субботиной, более позднего по времени, мы знаем, что НКСО перевел ей деньги, но это, к сожалению, не помогло: «Я получила от НКСО 150 р. на ж[елезно]д[орожный] билет домой, но проехать было невозможно…»[1394].
Таким образом, с помощью брата или без помощи, но в первые недели войны Нине Михайловне удалось добраться до Никитского ботанического сада, в котором жил Олег Михайлович Субботин с супругой. Следующие два месяца она провела вместе с ними в ожидании эвакуации и все еще предпринимая попытки обеспечить себе возвращение в Ленинград. Будучи, однако, Субботиной, она потратила эти два месяца на то, чтобы обработать свои заметки и написать пространную статью о форме корональных оболочек, наблюдавшихся в древности во время солнечных затмений. «Бумагу пришлось собирать в Гербарии Бот[анического] сада из всяких брошенных листов, — писала она Г. А. Тихову. — Все же удалось и на таком разноцветном материале выполнить в 3-х экземплярах чертежи разных древних затмений и всякие графики. (Всего 45 листов цв[етных] рис[унков]). Один экземпляр я послала зак[азной] бандеролью в Симеиз, другой в Горький, <…>[1395], а 3-й в Алма-Ату в филиал Ак[адемии] н[аук] на имя Литвинова с просьбой показать (или передать совсем) Вам. Там есть и Ваша фотография затмения 1927 г., очертания к[ото]рой оч[ень] напоминают египетские — стилизованные изображения опахал и изофот средней короны»[1396]. Как она иногда делала раньше, если не знала точного адреса своего корреспондента, Нина Михайловна написала в один день два варианта этого письма, очень близких, но все-таки немного различающихся по содержанию. Каким-то чудом на этот раз оба письма дошли до адресата и сохранились. Во втором экземпляре письма она рассказывала о том, что первоначально статья, задуманная, конечно, до начала войны, предназначалась к опубликованию в журнале «Природа», но характер собранного материала оказался более серьезным, чем предполагало это популярное издание. «В начале войны за мной приехал мой брат, и увез к себе в Никитский Бот[анический] сад, — писала она, вновь рассказывая о поступке брата, которого он, судя по всему, не совершал. — Я провела у него 2 м[еся]ца и там написала свою работу, к[ото]рую Вы советовали использовать для „Природы“. Однако, получилось научное исследование о форме корональных оболочек в древности. Его, конечно, надо еще доработать, посоветовавшись с Вами и Шайном».