Как мы упоминали выше, материалы для этой работы Нина Михайловна собирала в течение нескольких лет, а написана она была на коленях, в первые, неопределенные месяцы Великой Отечественной войны. Субботиной очень хотелось показать написанное Тихову, с которым она часто обсуждала свои мысли по этому поводу. «Мне бы оч[ень] хотелось, чтобы Вы рассмотрели мой труд и дали мне Ваши указания для его доработки![1397] — писала она[1398] и прибавила на полях: — Писала я его (труд. — О. В.) как Архимед в Сиракузах, забывая окружающее»[1399]. Естественно, она очень беспокоилась о том, дошли ли до адресатов ее посылки, и все больше боялась, что работа будет потеряна. «Однако — получена ли эта зак[азная] бандероль?[1400] — спрашивала она у Г. А. Тихова, который в этот момент либо был на пути в Алма-Ату с затменной экспедицией Пулковской обсерватории (которую они решили совместить с эвакуацией), либо уже должен был быть на месте. — Будет очень, очень мне грустно, если она не дошла, и мой труд пропал, ибо я не составила копии для себя, и не могла этого сделать: мы собрались в 2 часа и выехали с 1 чемоданом у каждого; оставив даже мою 75 мм трубу со штативом, упакованную для экспедиции, в сарае. А чемоданы наши, сданные в багаж, все равно где-то затерялись в дороге», — сетовала она[1401]. В другом письме добавила: «Отправила ее (бандероль. — О. В.) в последний день до закрытия поч[тового] отд[еления] в Ник[итском] саду»[1402].
Понятно, что из Крыма надо было уезжать. Дом Нины Михайловны, все ее вещи и документы, архив многолетних астрономических наблюдений находился в Ленинграде, где она жила вместе с семьей своей сестры Ольги Михайловны Ласберг. Однако затмение и хоть слабая, но надежда добраться до мест, в которых можно было бы его пронаблюдать, определили выбор Субботиной. Работа ее брата Олега в Крыму была свернута, и он получил новое назначение — в Ташауз, в то время небольшой поселок, расположенный в одноименном оазисе в Каракумах[1403]. На первый взгляд может показаться, что без денег и каких-либо связей, на костылях, в разразившемся хаосе эвакуации у Нины Михайловны не оставалось другого выбора, как ехать с братом и его женой. Однако ее выбор определило другое: в глубине души она все еще надеялась как-нибудь найти возможность попасть на солнечное затмение — размер очередного свалившегося на страну бедствия еще не был очевиден для нее. Впоследствии выяснилось, что это решение вместо, казалось бы, самого естественного — возвращения домой в Ленинград — спасло ей жизнь. Однако выехать из Крыма оказалось совсем непросто.
Субботина написала об этом Тихову уже из Ташауза — пункта их с братом назначения — 27 января 1942 г.: «24 авг[уста], когда мы с братом были в Ялте, случайно встретили парторга, к[ото]рый записывал нас в очередь на эвакуацию. Он сказал, что неожиданно пришел этот в[оенный] транспорт и через 2 часа (ночью) уходит, — и что другого не будет… Мы и уехали… Удалось захватить только ручной багаж. Вещи брата (чемодан и постель, войлок) пришли через 3 м[еся]ца. Моя труба пропала… А следующий транспорт 6 Х наткнулся на мину… Нам повстречались только самолет и подлодка, но были зенитки и 2 сторожевые катера… На Тихорецкой еще был налет, отогнанный нашими»[1404]. Морозову она написала об этом более сдержанно: «В августе нас в 2 часа эвакуировали на воен[ном] транспорте с ранеными; по дороге отстреливались от аэропланов и подв[одной] лодки»[1405].
Дальнейшее путешествие также не было легким. В письме, написанном Тихову из Баку, Нина Михайловна сообщала: «… ждем в Баку парохода на Красноводск по дороге в Ташауз — Хорезмский оазис около Хивы, где О[легу] М[ихайловичу] предложили службу экономиста-плановика. Будут ждать до 15 сент[ября], а мы едем уже 10 дней. Ташауз в 500 км от ж[елезной] д[ороги] по р[еке] Амударье. Если мелко, то ехать 12 дней… Зимой 4–5 месяцев вообще нет сообщения. А раньше на самолете долетали в 2 часа. Как там с питанием, жильем — не знаем. Однако выбора не было. Ведь науч[но]-исслед[овательский] отд[ел] с издательством, где служил О[лег] М[ихайлович], был ликвидирован. Пугает сильная малярия и окружение 3-х больших пустынь. Осадков в год 80 мм. Вообще, переезд наш походит на приключенческий фильм, к[ото]рый смотрится из кресел кино с захватывающим интересом, а на деле требует такого напряжения всех сил, как экспедиция на [солнечное] затмение…»[1406]. В другом варианте этого письма Нина Михайловна добавила: «Я же трачу свои накопленные для Солнца силы на этот переезд…»[1407].
Очевидно, Нине Михайловне не хотелось ехать в Ташауз. Она спрашивала Г. А. Тихова, не мог бы он после наблюдения солнечного затмения узнать насчет работы для ее брата в Алма-Ате. Алма-Ата нравилась ей гораздо больше. Нравилось и само место, и то, что там обосновались коллеги. «Ехать теперь [к] слову легко: никакого багажа только пара рабочих рук и некоторый запас энергии. Алма-Ата всегда меня привлекала. <…> Было бы лучше попасть в Казахстан нежели в безводную и пыльную Туркмению (0 мм осадков в год!)», — заканчивала она[1408]. Письмо это отправить из Баку, однако, не удалось и Нина Михайловна дописывала его уже в Ашхабаде — следующей остановке на их пути: «Письмо дописываю в Ашхабаде, до к[ото]рого добрались на 14 сутки оч[ень] усталые, и 2 дня отсыпались у добрых знакомых Олега Мих[айловича]. А завтра надо двигаться на Чардоруй по [железной дороге] и оттуда по р[еке] А[мударье]»[1409].
Несмотря на изнуряющее путешествие, Нина Михайловна все еще думала о возможности попасть в полосу затмения. «Адрес наш будет (предположительно, если доедем): Туркмения, Ташаузский округ г. Ташауз, — писала она Тихову. — Это недалеко от Аральского моря, и в более спокойные времена м[ожет] б[ыть] удалось бы проехать на острова этого моря, в полосу полного затмения. Теперь нет сообщения… До Баку мы ехали 10 дней…»[1410]. Однако из Ашхабада добирались все-таки на самолете. Субботина написала об этом Морозовым: «Из Новороссийска добрались в Ашхабад через 3 нед[ели], а оттуда на самолете в Ташауз, где Олег Мих[айлович] устроился на службу на 600 руб[лей] статистиком…»[1411]. Путешествие на самолете тоже, конечно, не обошлось без приключений. «…наш самолет встретил в Каракумах смерч и был сброшен с такой силой вниз на 500 м, что один пассажир проломил голову, другой сломал руку. Оба в б[ольни]це, — писала Субботина. — К счастью, около Земли пилоту удалось выровняться и самолет не разбился… Такие капризные ветры, оч[ень] быстро меняющие направление и силу, здесь часты», — добавляла она[1412].
Тем не менее Субботины добрались до Ташауза в целости. Приближалась дата затмения — 19 сентября. «Было уже 15 сен[тября], — писала Нина Михайловна Морозовым. — Я рассчитывала пробраться на Аральское море и наблюдать полное затмение, но — горе: пропали в дороге инструменты[1413], в том числе труба папы, с к[ото]рой я наблюдала Солнце 45 лет!»[1414] Нина Михайловна очень сильно переживала неудачу. Еще с дороги, из Баку, она просила Тихова обязательно написать ей о результатах наблюдений. «Пожалуйста, напишите мне как сойдет затмение», — почти умоляла она[1415]. «Из Ташауза я бы и теперь попыталась проехать на какой-ниб[удь] островок Аральского моря, в полосу полной фазы, если бы оставалось время и — деньги, подходящие к концу. А из инструментов со мной доехал только призматический бинокль…», — сокрушалась она. Несмотря на обстоятельства, она чувствовала себя виноватой в неудаче, чувствовала, что подвела коллег; просила извинения за то, что все ее усилия попасть на затмение окончились ничем, и передавала привет тем, кто все-таки добрался до полосы полного затмения. «Будьте здоровы! Привет и добрые пожелания Вам, Мар[ии] Дав[ыдовне], Литвинову и всем астрономам, съехавшимся на затмение, — писала она Тихову и продолжала: — Если увидите Фесенкова скажите ему, что я сделала все возможное и от меня зависящее, чтобы довезти инструменты и пронаблюдать затмение, хотя ассигновки от А[кадемии] н[аук] не получала и думаю, что она была аннулирована?»[1416]
Но и оказавшись в Ташаузе и без инструментов, она постаралась сделать хоть что-то. «Пришлось наблюдать в Ташаузе фазу 0.99 на рефракторе ср[едней] школы с учениками и учителем физики, любителем астрономии, — писала она Морозовым. — Набл[юдения] послала Фесенкову. Горели звезды, пролетели оч[ень] слабые тени. Поднимался легкий ветерок затмения, а вечером налетела буря с дождем… Все как в первые 4 затмения. В последнее не удалось наблюдать корону, но все же — эта поездка спасла жизнь…», — философски добавляла она в январе 1944 г.[1417] В сентябре же 1941 г. она об этом еще не подозревала. Возможно, именно полная сосредоточенность на ближайшей цели — затмении — позволила 63-летней Субботиной перенести тяжелейшую поездку; не обращать внимание на обстрелы, налеты и вражеские подводные лодки; позволила ей не думать о том, где находились остальные члены ее семьи и что происходило с ними.