31 июля 1942 г. она рассказывала об этой своей работе подробнее: «…задача для Сочи такая: Ин[ститу]т Сталина хочет изучить тему по климатолечению огнестрельных ранений путем облучения больных коротко-волновыми и биологически-активными <…>[1571] лучами. Первые расположены на участке от U до R. У Вас на моллеграммах этот участок в среднем правильно опускается к R. Оттуда до Т идут био-активные лучи: они у Вас расположены оч[ень] низко, на ординатах от 95 до 100 и ниже. Но — для ускорения заживления ран они наиболее важны[1572]». Нина Михайловна высказывала Тихову свою озабоченность и советовалась с ним: «Надо бы придумать для медицинского использования какую-либо упрощенную процедуру определения колебания относительной яркости у[льтра]ф[иолета]? Чем проще, тем легче принимать во внимание для дозировки облучений»[1573]. «Еще одно важное практически соображение, — добавляла она, — тепловые и световые лучи воспаляют раны, нужно их экранировать; ночь является естественным экраном и в ней много рассеянных у[льтра]ф[иолетовых] излучений. Можно ли их применять для лечебных целей в качестве „ночных солнечных ванн“ под ясным южным небом? Достаточно ли они интенсивны? У меня есть спектры у[льтра]ф[иолетового] излучения ночного неба, снятые [Шайном], с таким же спектром Полярной зв[езды] (для сравнения яркости?). В них имеются даже <…> лучи, производящие днем загар!»[1574]
Субботина, однако, до конца не могла поверить в серьезность подобных утверждений. «Это звучит каким-то парадоксом и хочется его разъяснить в интересах раненых — загар — ночью?!! — восклицала она и продолжала: — В Сочи и Симеизе все врачи, к[ото]рым показывала Ваши моллеграммы, очень ими заинтересовались, а вот теперь из Ин[ститу]та Сталина запрос: где можно достать такой спектрофотометр системы Молля или куда направлять снятые спектры для получения молеграмм? Их кв[арцевый] спектрограф Цейса так и называется „спектрограф для медицинских целей“! А они не умеют с ним работать. Действительно нужен для них <…>[1575] специалист»[1576]. Отсутствие в Сочи подготовленного для подобной работы специалиста беспокоило Нину Михайловну. Но еще больше ее угнетала невозможность самой продолжить исследования: «Жаль, что они не договорились с Н. А. Поляковой о периодических дальнейших приездах в Сочи. Она была там 1 раз на 1 м[еся]ц в 1938 г. и начала съемку. Еще более жалко, что нельзя продолжать съемку здесь. Судя по огромному количеству мух и всяких летающих, ползающих и кусающих тварей био-активные лучи здесь чрезвычайно ярки, а небо постоянно ясное, не как в Сочи, где за месяц отдыха в санатории, съемку в Ин[ститу]те удавалось произвести раз 5 не более. Как теперь в условиях тревожного военного времени наладить методику проведения поставленной Ин[ститу]том Сталина темы в части физического ее выполнения?? И при этом с укороченным и ускоренным определениям яркости у[льтра]ф[иолета] для практических целей? (Для дозировки их)». «Выскажите, пожалуйста, Ваши соображения», — просила она[1577].
Субботина передавала Тихову вопросы, которые ей прислали сочинские специалисты и на которые у нее не было, к сожалению, ответов. «…меня запрашивают: 1) Как вычислить сроки [актинометрических] наблюдений для масс 3, 4, 1.5 и т. д.? В какой книге есть изложение? 2) И как обработать записи дискового гальванографа, дающего суммарную радиацию? Прибор работает больше года, а обработки лент никто не знает. Запрашивает климатолог и очень просит ей помочь. По актинометрии я мало что знаю, — писала она, — смутно помню учебник <…>[1578], книгу <…> и отдельные статьи в „В[опросах] геофизики“»[1579].
Нина Михайловна понимала, конечно, причину отсутствия необходимых специалистов, но надежда сочинских врачей получить ответы на все вопросы у одного человека, оказавшегося в сфере их досягаемости, тем не менее несколько ее позабавила. «Ясно, что в ин[ститу]те многих сотрудников уже нет, — писала она. — Было 60 врачей и 50 науч[ных] сотр[удников] по др[угим] дисциплинам. Поэтому смеюсь невольно над этими вопросами — нет, знаете ли, теперь ученых-энциклопедистов прежних времен, способных отвечать на все вопросы… И получается, что просят даже меня помочь — чем смогу…»[1580]. И не без юмора рассказывала: «Облучение ночным ультра-фиолетом я пробую и на себе, но здесь москиты — совсем спать не дают даже под марлевым пологом забираются в саду. Хочу по акад[емику] Павловскому[1581] пропитать сетку креозотом и скипидаром, но — пожалуй такое благоухание совсем завуалирует благотворные результаты био-активных лучей? А по Иоффе они в какой-то мере содействуют вегетации растений… и поглощения хлорофиллом клетки. Все что смогла я написала и послала свои 2 тетради и копии моллеграмм в Сочи…» — завершала она свои рассуждения[1582]. Г. А. Тихов, похоже, прочитал это письмо Нины Михайловны очень внимательно и отнесся к нему с интересом: многие фрагменты письма, посвященные как раз проблемам лечения при помощи ультрафиолетового излучения, подчеркнуты или отчеркнуты на полях красным карандашом.
Нина Михайловна еще возвращалась к вопросу о климатолечении в последующих письмах. В письме от 30 октября 1942 г. она высказывала свои соображения по этому поводу: «Вот здесь, в Ташаузе, где круглый год светит солнце и климат сухой пустыни, — как нужно теперь наладить климатолечение для ускорения заживления ранений, простуд, почек, ревматизма и т. д.! В какое время дня и ночи, вечера и утра наиболее сильны кратные U.V [солнечные] рассеянные[1583] лучи? Необходимы рассеянные[1584] для устранения вредных тепловых и световых излучений (они воспаляют раны)». «Что Вы можете сказать об этом в В[аших] условиях работы в Алма-Ата над UV дня и ночи? — спрашивала она Г. А. Тихова и продолжала: — λλ от 3201 до 2973 — био-активные, даже усиленное гранулирование краев ран. Это показала ртутная лампа Баха[1585]. А много ли теперь уцелело [физиотерапевтических] ин[ститу]тов с такой аппаратурой? Осталось одно Солнце! Пожалуйста, обращайте на него внимание для лечебных целей и задач нашего военного времени!»[1586]
Сама Нина Михайловна обращала внимание на то, что практическая медицина давно предлагала некоторые методы лечения, не опираясь ни на какие научные исследования. «Вот ведь южные санатории давно пропагандировали для нервно больных спасенье на открытом воздухе, не задаваясь вопросом: какие радиации именно оказывали лечебное влияние? Требовался только полный санаторный покой для тела и души длительное время… — писала она далее, обращая внимание на тесную взаимосвязь фундаментальных научных исследований и практической медицины. — Да, как тесно связана наша „самая отвлеченная наука“ с научной медициной, т[о] е[сть] с практическим применением наших теорий к нам самим! Действие равно противодействию (Ньютон). Мир явлений, управляется законами природы, к[ото]рые сами сводятся к единому принципу, объединяющему все эти законы (Пифагор)… Вывод из тысячелетних научных наблюдений погибших древних высоких цивилизаций! А мы все снова и снова производим опыты на себе!» — восклицала она[1587].
В письме от 19 января 1944 г. Н. М. Субботина подробно описала, что именно сделала для Института Сталина, упомянув при этом, что, несмотря на заказ, ей ничего не заплатили за работу: «…заказ Ин[ститу]та Сталина на описание хода исследования яркости у[льтра]фиолета в Сочи для дозиметрии процедур при лечении ранений. Подробно описала ход съемки, методы исследования спектров, недостатки спектрографа, коснулась его теории, метода разработки на спектродозиметре: словом описала всю физическую часть задачи. Послала в Сочи в VII 1942 г.»[1588] Но, видимо, какие-то работы ею были продолжены, поскольку уже в январе 1943 г. в очередном заявлении, направленном в НКСО, Субботина упоминала об этой своей деятельности: «Веду научную работу самостоятельно, но бесплатно, — как оборонную — по изучению климата Ташауза для целей климатолечения ранений и военных простуд…»[1589].
Но жизнь между тем шла своим чередом. Приходили скорбные вести о смертях и гибели родных, коллег, друзей. 21 октября 1942 г. Субботина получила известие о смерти ассистентки Г. А. Тихова, Марины Давыдовны Лавровой, покончившей жизнь самоубийством. «Страшно огорчена и поражена этой неожиданной гибелью такого хорошего, сердечного человека и Вашего верного друга на жизненном пути! — писала она Тихову 21 октября 1942 г. — Какая тяжелая душевная усталость ее побудила к этому? — Спрашиваю себя и не нахожу ответа, а думаю, что был такой момент вспышки душевной боли и быстрого порыва? Все мы переживаем нечто подобное и от всего сердца жалеем и сочувствуем тем, кто ушел, и тем кто остался!..»[1590]. Стараясь немного подбодрить старого друга, Субботина говорила: «Бодритесь и продолжайте работать для любимой науки, у к[ото]рой осталось так мало усердных и умелых тружеников, не давайте погаснуть своему огоньку! Скольким тов[арищам] Вы оказываете теплую моральную поддержку, в том числе и мне, пусть же теперь и наше доброе, теплое сочувствие поддержит Вас в Вашем большом горе!»