В том же письме она сообщала: «О Нине Михайловне[1592] и Морозовых нет никаких вестей. Не знаете, что с ними случилось? Умер милый человек С. А. Чаплыгин[1593], наш москвич и друг всех молодых ученых. Жаль его старушку жену! И бедных ребяток, о которых Вы писали…». При этом о собственном состоянии она писала очень коротко, как о чем-то не заслуживавшем внимания, а между тем, судя даже по этим кратким сообщениям, ее положение было крайне тяжелым: «Лично я только что вышла из больницы, где лежала от истощения и энтероколита. Потеряла за лето и зиму 1/3 веса — 14 кило, но все же брожу…»[1594].
«Климат Ташауза»
Тем не менее за 1943 г. Н. М. Субботина написала совершенно новую и, судя по отзывам, очень серьезную научную работу, озаглавленную ею «Климат Ташауза». «Я за этот год написала исследование о климате Ташауза, — сообщала она Тихову 7 октября 1943 г., — к[ото]рое Т[уркменский] филиал А[кадемии] н[аук] признал интересным, важным и просит продолжать», — не без гордости говорила она[1595]. К сожалению, познакомиться с содержанием этой работы не удалось. Она никогда не публиковалась, а местонахождение оригинала в настоящий момент неизвестно. В отличие от других своих исследований Субботина почти не обсуждала детали этого проекта в известных нам письмах друзьям.
Это исследование было исключительно личной инициативой Нины Михайловны, которая отчасти не могла сидеть без дела, отчасти не могла видеть, как пропадают никому не нужными результаты многолетних научных наблюдений, а отчасти, наверно, пыталась доказать местному начальству, что она действительно «настоящий» научный работник. В заявлении, направленном в НКСО РСФСР в январе 1943 г., Субботина коротко написала об этой своей деятельности: «…я собрала метеор[ологические] наблюдения ТСХст[ан]ций[1596] и ст[анций] аэрации за 14 лет и обрабатываю их — имеется свыше ½ миллиона набл[юдений], из к[ото]рых я взяла 60 000 основных и вывожу средние величины для декад, месяцев, годов. Получается впечатление, что Т[уркмения] вполне подходит для лечения ревматизма, неврозов, почек и последствий [пользования] огнестрельных ранений. В [ран…][1597] и лечение грязью — соленые и пресные озера совершенно не исследованного состава. Подозреваю также наличие природной радиоактивности почвы; воздуха и воды… Работа моя ведется с одобрения и ведома Обкома и Облисполкома области и ТФАН[1598] (их <…> других научных работников здесь пока нет, однако я надеюсь, что со временем создастся небольшой коллектив…»[1599]). Возобновляя переписку с супругами Морозовыми после перерыва первых военных лет, Нина Михайловна коротко написала им о своих научных занятиях этого времени, в том числе и работе по изучению климата Ташауза: «…в 1943 г. я целый год обрабатывала „Климат Ташауза“ или „Основные набл[юдения] Мет[еорологической] ст[анции] аэропорта и с[ельско]-х[озяйственых] постов за 15 лет“. Тур[кменский] филиал Ак[адемии] наук признал работу мою важной, интересной, требующей продолжения и хотел дать директивы, но за ½ года ничего не дал и денег не заплатил»[1600].
Летом 1944 г., когда Субботина писала заявление в Президиум АН СССР с просьбой поместить ее в Дом для престарелых ученых, она также коротко охарактеризовала научные исследования, которыми занималась в последние годы, в том числе и работу над «Климатом Ташауза». К сожалению, сохранившийся экземпляр письма (копия) был залит водой, многие строки расплылись и нечитаемы, но из того, что удалось разобрать, можно составить некоторое представление о проделанной работе. «Затем я занималась климатом Ташауза, получив благодаря Обкому Ташауза, доступ к материалу „Основных мет[еорологических] наблюдений“ аэропорта, — писала Субботина, — (свыше ½ миллиона осн[овных] [наблюдений] было мной просмотрено и обработано — статистически и графически). Выводы мои и таблицы обком передал Туркм[енскому] филиалу А[кадемии] н[аук], к[ото]рый нашел работу верной, интересной и требующей продолжения. Всего у меня получились выводы за 16 лет, к[ото]рые могут [пригодиться] <…>[1601] при освоении Каракум для с[ельского] х[озяйства]. <…>[1602]».
Очевидно, что объем проделанной работы был громадным. Очевидно также, что Субботина не могла не сделать каких-то выводов более общего характера. «Отмечу, что малая облачность, чрезвычайная сухость воздуха, малое количество осадков (минимум годового количества 32 мм, максимум 160 мм в разл[ичных] годах); высокая средне-суточная температура воздуха в тени — в июле сего года 30 °C — за месяц достигала 44 С° в тени днем, и 72° у поверхности почвы, нагретой Солнцем, — все заставляет думать, что наблюдения Ташауза могли бы быть подвергнуты дальнейшей обработке с помощью математического анализа, — писала она и продолжала: — Особенно интересна [неправильная] волнообразная кривая t° по декадам за 16 лет, показывающая интересные [пресечения] в длине и высоте синусоидальной волны t° в течение года, на к[ото]рую мало влияют облака, столь портящие такое небо в Средней России. Спокойствие атмосферы в глубоком тылу не нарушаемой бомбардированием, тоже дает возможность изучать воздух. А они здесь очень интересные, но спасибо изменчивости! Видимо, высоко проходит мощное воздушное течение с <…> и № 0 румбов??» К сожалению, дальнейший текст — выводы и предположения — совершенно нечитаем. Но очевидно, что Субботина считала нужным (и надеялась получить в будущем возможность) продолжить эту работу. «Задача моя — обработать полученные мною выводы для Ташауза», — писала она, заканчивая цитировавшееся выше заявление[1603].
Этому, однако, по-видимому, не суждено было исполниться. О дальнейшей судьбе работы Н. М. Субботиной, посвященной климату Ташауза, написала М. Н. Неуймина: «Даже находясь в эвакуации в 1941–1944 гг. в дальней Туркмении, Н. М. Субботина находит применение своим силам: обнаружив в исполкоме сваленные в кучу наблюдательные журналы метеорологической станции (почти все сотрудники которой ушли на фронт), она предложила председателю привести их в порядок и составить сводки. К ее большой радости эта ее работа пригодилась впоследствии для изучения микроклимата при постройке туркменского канала»[1604].
К сожалению, несмотря на несгибаемый дух, из-за безумно тяжелых условий повседневной жизни тело Н. М. Субботиной начало ее подводить, что не способствовало продолжению научной работы. «…меня сняли с пайка науч[ного] раб[отника] за отсутствием документов (все сгорело в Л[енингра]де). Работала я бесплатно на оборону для климатолечения, 10 м[еся]цев… Задумала продолжение, но уже 4 м[еся]ца больна тяжелой малярией с осложнениями (колит, сердце). А как жить на 200 р. пенсии при наших базарных ценах? — спрашивала она Тихова и продолжала: — Да, трудно вести свою научную работу на такой далекой окраине!.. Здесь теперь несколько заслуженных учителей получают рабочий паек и я с ними получала, но теперь требуют „степень“»[1605]. Подобное требование чиновников искренне удивляло ее и приводило в недоумение, несмотря на десятилетия, уже прожитые при советской власти. «Была в Сормове много лет в должности астронома-наблюдателя Астр[ономической] обсерватории РОНО, и Главнаука меня субсидировала на н[аучную] работу и командировала в Пулково и Москву! Как-то о степенях за все 45 лет не было разговору. Как быть теперь и что написать для спокойствия наших здешних хозяйственников? — спрашивала она. — М[ожет] б[ыть] „О пространственно-временном континууме Вселенной“ или о долгопериодическом неравенстве в движении [кометы] Галлея? А работа о климате Ташауза очевидно слишком ясна? Очень хочу писать о [комете], но нет бумаги и сама я очень слаба. Но все-таки буду стараться». И замечала не без привычной для нее самоиронии: «Какие условия быта? Мы оборваны и босы как Ломоносов в юности (см. Некрасова)»[1606].
Но «стараться» в условиях, в которых оказалась Нина Михайловна, было почти что выше человеческих сил. Ситуация стала настолько безвыходной, что никогда, никому и ни на что не жаловавшаяся Субботина начала рассказывать о ней в письмах друзьям. 29 ноября 1943 г. она писала Тихову: «Холодно, тесно, а сама только что вышла из больницы (малярийное истощение с осложнениями). А дома узнала, [что] брата переводят срочно в Краснодар, распоряжение его прежнего начальства. Меня сильно пугала перспектива зимней поездки (да еще через бурный зимний Каспий), а там житье в бараке, Ташауз в сравнении сразу показался раем… как евреям Египет в пустыне! Однако судьба смилостивилась: 2-ой телеграммой из Москвы переезд временно отменен, а мне и невестке вообще пропуска в Краснодар не дали», — заканчивала она рассказ о своей ситуации[1607]. Найдя адрес Морозовых впервые с начала войны, Нина Михайловна рассказывала им о своем житье несколько более подробно 21 января 1944 г.: «Я очутилась в далеком оазисе Кара-Кум. Летом t в тени до 41º C; у поверхности почвы, нагретой Солнцем до 42! Бывает и 80º C! А зимой t падает до –20–28º C, при житье в глинобитных хибарах с дверьми прямо наружу и почти без топлива (сухая трава и колючка). Воду доставать трудно: ближайшие колодцы солоноватые. Надо ходить с ведром в соседний квартал… Питание — с базара — дорогое. Огороды поливные, у нас ничего не растет, т[ак] к[ак] сплошной солончак, перерезанный арыками. В дождь грязь невылазная. Сижу без выхода 3 нед[ели]. Перенесла здесь сибирскую язву от шерсти для РККА и длительную малярию с истощением и др[угими] осложнениями… К удивлению — выжила и еще работаю! Написала за 2 ½ года — 3 работы…»