[1647]. Конечно, местная погода очень способствовала подобным мыслям и намерениям. «Разбираете ли мой почерк? — спрашивала она у Тихова. — Руки стынут и не дают писать. Мокрый снег и грязь… Странные отклонения от нормы здешней погоды. По набл[юдениям] за 16 лет климат Сахары сменился ленинградским ноябрьским. Результат ли это усиленной артил[лерийской] бомбежки, нарушившей равновесие нашей атмосферы или влияние солнечной активности? Нет никакой литературы, ни астр[ономической] трубы для набл[юдения] Солнца…»[1648].
Не только Тихов, узнав о бедственном положении Нины Михайловны, попытался ей помочь. Г. А. Шайн написал в Высшую аттестационную комиссию обращение с просьбой о присуждении Субботиной научной степени, так сказать, «за выслугу лет», без защиты диссертации. Это даже польстило Н. М. Субботиной. «А вот моя главная новость от Г[ригория] А[брамовича], — писала она Морозовым 17 марта 1944 г. — Шайн послал заявленье в Высшую аттестационную комиссию через проф[ессора] Михайлова, о присвоении мне ученой степени кандидата астрономии за 45 лет ученой работы. Если Комиссия и откажет по формальным причинам, то все же это явилось для меня моральным признанием, и я от души рада…»[1649].
Сохранилась копия отзыва о научной работе Н. М. Субботиной, написанного Г. А. Шайном по этому случаю. Текст, написанный Г. А. Шайном, кажется очень искренним, несмотря на формальный повод его создания. «Н. И. Субботина пользуется среди астрономов заслуженной репутацией серьезного научного работника, проявившего себя в некоторых отделах астрономии. <…> Принимая во внимание несомненные научные заслуги и неустанную культ[урно]-просвет[ительскую] деятельность в течение 45 лет, и все вышеуказанные обстоятельства, мы ходатайствуем о присуждении Н. М. Субботиной степени кандидата астрономии без защиты диссертации», — закончил Г. А. Шайн[1650]. Отзыв заверен печатью Абастумской астрофизической обсерватории. И несмотря на то, что ходатайство это окончилось ничем, Нине Михайловне, конечно, было очень приятно прочитать подобный отзыв о себе и своей работе.
Помощь пришла и от президента Академии наук Владимира Леонтьевича Комарова[1651], и после его вмешательства дела сразу пошли лучше. В уже цитировавшемся письме Субботиной Морозовым от 17 марта 1944 г. Нина Михайловна рассказывала: «А Комаров, милый человек, не взирая на свои болезни, прислал сюда телеграмму предс[едателю] обл[астного] исполкома с просьбой дать мне литерное снабжение и сухой паек — что, с помощью Обкома, и получилось очень быстро и хорошо. Даже дали ордер на топливо (очистки хлопковых зерен) 200 кило! Дрова здесь вообще на вес, на килограммы. Итак, пока я получила 2 коробки спичек, 2 кило рису, 50 гр[амм] чаю, кило <…>[1652], 10 иголок, 2 пары чулок, и хожу завтракать в исполком (суп, что-ниб[удь] второе и чай). Обещают еще дать кое-какие [припасы]»[1653]. Через некоторое время, 19 октября 1944 г., в письме к Морозову Н. М. Субботина вспоминала об этой помощи: «В. Л. Комаров помог мне (Михайлов и Шайн тоже) в хлопотах в Ташаузе получить паек и закончить этим „Исследование климата Ташауза“, к[ото]рое я сдала в Туркменский филиал 4.Х. (1944 г. — О. В.)»[1654].
Но к началу 1944 г. ход войны переломился, появилась надежда, жизнь, как это принято говорить, «пошла веселее». Поздравляя друзей с новым, 1944 г., Субботина не без оптимизма желала им: «Дай Бог мира, окончания войны и восстановления Пулкова!»[1655] Весной 1944 г., получив приятные известия от Комарова и Шайна, Субботина писала Морозовым со своим обычным оптимизмом: «Идет весна, и я надеюсь, что вы оба станете бодрее и крепче!? „Зеленый шум, весенний шум“ всех нас северян радует и бодрит! Здесь он тоже имеется, азиатский — своеобразный: среди холода внезапно налетает знойный ветер южных пустынь, гл[авным] обр[азом] Персии, и сразу становится теплее, чем у нас в июле… В два-три дня, как по волшебству, распускаются почки, расцветает урюк, персик, ива… — а „зеленый шум“ несет тучи песку, но он не страшен здешним привычным деревьям… Сразу мы сменили зимние стеганные ватные куртки на летнее платье и белые туфли. В школьном саду дорожка, обсаженная абрикосовыми деревьями, вся закутана точно в розовый и белый газовый вуаль — деревца стоят, как невесты прошлых времен. Радуют взор. И я от всей души шлю Вам свой весенний дружеский привет! <…>[1656]. Будет весна и солнышко, будут и силы у людей!»[1657]
Хорошему настроению способствовали письма из Ленинграда от выживших друзей. «Друзья из Л[енингра]да пишут хорошие, добрые письма, радуясь [жизни] и освобождению от безумных врагов, — рассказывала Субботина Н. А. Морозову. — Тянет меня в Ленинград, но на всякое хотение, есть терпение. Будет восстановлено Пулково — м[ожет] б[ыть] и мне там найдется работа, если, как писал Галлей: „Всемогущему будет угодно сохранить мою жизнь и умственные силы“». Перспектива восстановления Пулкова радовала ее безмерно, так же как возможность наконец-то увидеть разлетевшихся по свету друзей. «Какой „слет“ будет в Пулкове?! — восклицала она. — А в 100-летний юбилей обсерватории в 1936 г. мне было грустно: я специально тогда спешила из Сочи, сократив свое пребывание в санатории, но Белявский был так всем <…>[1658], что я скоро ушла, набрала цветов и отнесла их Белопольскому, Баклунду и Костинскому — трем моим добрым учителям в астрономии. Как будет радостно восстанавливать обсерваторию в их память!»[1659]
Рис. 52. Столетие ГАО. Июнь 1940 г. Н. М. Субботина крайняя справа в первом ряду (сидит) (Архив ГАО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 105. Л. 39)
Нина Михайловна потихоньку продолжала заниматься научными исследованиями, о чем не без энтузиазма писала Морозову. «С удовольствием продолжаю наблюдать воздушные течения: что-то здесь интересное творится в верхних слоях атмосферы! Откуда они стремятся: с Азорских о[стро]вов к Формозе, или закручиваются по дороге в вихри, образуя „воздушную Ниагару“ в Гималаях? Как бы достать новую литературу? — задавала она риторический вопрос. И продолжала: — Бывают мощные потоки раскаленного [воздуха] <…>[1660] ледяного м[ожет] б[ыть] прямо из Персии или от Полярных стран??» Теперь, когда наиболее тяжелые бытовые проблемы как-то разрешились, Нину Михайловну снова удручало отсутствие научного общения, профессиональной литературы. «Ничего здесь в области книг, журналов и научного общения с учеными нет, — жаловалась она супруге Морозова. — Похоже на то, что переживал Ник[олай] Ал[ександрович] в Шлиссельбурге. Он-то это состояние понимает хорошо! Выручает наблюдение над природой и людьми, и размышления», — завершала она свою мысль[1661]. Тем не менее Нина Михайловна снова была в состоянии шутить над обстоятельствами своей жизни, хоть по-прежнему тяжелыми, но не столь невыносимыми. «А жизнь Робинзона не дает скучать, — писала она Морозовым, — сладко спится после дом[ашней] работы до стирки и мытья полов включительно. Спится несмотря на мух, комаров и муравьев, коих обилие в научном смысле [необычайное] косвенно указывает на исключительно большую активность крайнего ультрафиолета Солнца…».
Рис. 53. Участники 100-летнего юбилея Пулковской обсерватории. Расшифровка рис. 52. За № 7 вместо Н. М. Субботиной ошибочно указана Н. М. Штауде (Архив ГАО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 105. Л. 38)
Но теперь, когда война начала отступать от родных мест, хотелось вернуться домой. Конечно, из Ташауза надо было уезжать. Перспективы с диссертацией казались туманными, и Н. М. Субботина начала узнавать о возможности устройства в Дом престарелых ученых. Однако поначалу эти изыскания оказались безуспешными. «А все же хочется в родные места, хотя там ничего не осталось: даже сады все вымерзли в очень холодные 2 зимы, а немцы разорили все остальное, — писала она Морозовым и далее рассказывала о своих безуспешных попытках узнать про Дом ученых: — Относительно „Дома для престарелых ученых“ ничего не узнала: никто не ответил. Кысмет! Судьба? Мудрец с Востока сказал: Хочешь счастья? — Скажи „Нет Бога кроме Бога!..“»[1662].
Тем не менее что-то она, наверно узнала, поскольку 16 августа 1944 г. Нина Михайловна обратилась в Президиум АН СССР с просьбой поместить ее в Дом престарелых ученых. «Прошу Академию Наук СССР оказать мне содействие для помещения меня в [Общежитие] престарелых ученых в Москве, на Гос[ударственном] обеспечении», — писала она и далее рассказывала о своей научной биографии. Рассказав коротко о работах, которыми занималась во время войны, Н. М. Субботина завершила свое обращение следующим образом: «Задача моя — обработать полученные мною выводы для Ташауза, а также закончить исследование долгопериодических неравенств в движении кометы Галлея, <…>[1663]. Итак, прошу А[кадемию] н[аук] создать мне возможность дальнейшей науч[ной] работы. Все мое имущество и семья погибли в Ленинграде, зимой 1942 года, а здесь жить дольше нельзя»[1664]. Таким образом, Нина Михайловна связывала свою просьбу об устройстве в Доме престарелых ученых с необходимостью окончить начатые научные работы. Но, все-таки беспокоясь об отсутствии подобной возможности, Субботина писала и о другом подходящем варианте: «Если А[кадемия] н[аук] не имеет возможности поместить меня в общежитие, прошу хотя временно устроить меня в „Узком“. Согласна там иметь какую-ниб[удь] библиотечную работу». И уже совсем откровенно просила: «Из Ташауза необходимо уезжать из-за вредного климата: тяжелая малярия с осложнениями и Сибирская язва — 3 раза меня направляли в больницу)…»