Рассказывая о своем отдыхе и делясь с супругами Морозовыми дальнейшими планами на лето 1946 г., Нина Михайловна писала: «Я была в здравнице А[кадемии] н[аук] „Поречье“ Звенигор[одского] у[езда]. Местность чудная, много редких цветов. Искала я по заданию Б. А. Федченко редкую орхидею, открытую им в 1899 г., но д[олжно] б[ыть] давно уничтожили на букеты. Оч[ень] жаль! Хотелось порадовать Б[ориса] А[лексеевича]: он болен, и его намечали в чл[ены]-кор[респонденты] А[кадемии] н[аук]…». Заметим в скобках, что Н. М. Субботина возобновила прерванную войной переписку с Б. А. Федченко. Сохранилось ее письмо к нему от 21 декабря 1945 г., в котором Субботина благодарила Федченко за «весточку открыточку»[1723].
Но больше всего ее настроение улучшила перспектива получения астрономической трубы. «…я жду трофейную астр[ономическую] трубу — и поеду с ней в Можайск, сняла комнату на VII–VIII», — сообщала она Морозовым[1724]. И действительно, обещанная астрономическая труба была передана в распоряжение Субботиной летом 1946 г. Позже она написала об этом и о своих возобновившихся наблюдениях в одном из писем, направленных в Комиссию по назначению персональных пенсий при Совете Министров СССР: «Летом [19]46 года я получила от Академии Наук СССР трофейную астрономическую трубу и продолжаю наблюдать Солнце в окно»[1725]. М. Н. Неуймина в своих воспоминаниях о Н. М. Субботиной написала, что это была «небольшая стереотруба»[1726].
Несмотря на занятое лето, Нина Михайловна продолжала хлопотать о возвращении в Ленинград, хоть в глубине души и не очень хотела этого. «Побывала в Собесе, — писала она К. А. Морозовой 10 декабря 1946 г. — Сказали, что Дом старых ученых 5 XII официально открыт, но путевок еще не дают. Предложили на днях снова наведаться. Я рада новой задержке: тяжело возвращаться в город, где жили дружной семьей»[1727]. Ситуация прояснилась только к концу декабря 1946 г. 18 декабря 1946 г. Нина Михайловна вновь писала К. А. Морозовой: «Как Вы знаете из „Правды“, Дом ученых в Л[енингра]де открылся 15 XII. Мне обещали путевку в пансионат ст[арых] ученых и надо добывать билет и транспорт здесь и там. Устала я от 5-ти лет скитаний, хотя Москва привлекает возможностью работы и надеждой на весну и поездку с телескопом на юг, но — это все журавли в небе и надо ловить синицу!..»[1728]
Возвращение в Ленинград
Таким образом, в самом конце 1946 г. Н. М. Субботина вернулась наконец в Ленинград. Нерадостным было это возвращение домой. М. Н. Неуймина написала об этом: «Возвращение в Ленинград в 1945 г. было крайне печальным и тяжелым: почти вся большая семья Субботиных погибла, квартира разрушена снарядом, библиотека и имущество пропали. С присущей ей энергией и настойчивостью Н. М. Субботина добивается комнаты в Ленинградском „Доме для престарелых ученых“. Вскоре она получает и персональную пенсию»[1729].
Дом для престарелых ученых, в котором поселилась Субботина, располагался тогда в самом центре города, на улице Халтурина (сегодня — улица Миллионная) — дом № 27. Когда в 1867–1872 гг. строился дворец для великого князя Владимира Александровича (1847–1909), выходящий фасадом на набережную Невы, был реконструирован и переоборудован под квартиры для служащих примыкавший к дворцу Гофмейстерский корпус, выходящий фасадом на улицу Миллионную. После революции 1917 г. дворец превратился в Дом ученых, каковым является до сих пор, а в выходящем на улицу Миллионную корпусе организовали сначала общежитие для ученых, а потом и Дом для престарелых ученых. По словам историка архитектуры В. С. Измозика, «В разное время здесь жили академик литературовед М. П. Алексеев, директор Пулковской обсерватории С. И. Белявский, литературовед Л. Б. Модзалевский, академик-востоковед В. В. Струве и другие»[1730]. Конечно, перечисленные выше ученые жили в отдельных квартирах, расположенных в одном из крыльев дома, но и в той части, в которой располагался Дом для престарелых ученых, условия были очень приличными.
Сегодня в этом здании расположена академическая гостиница. Нам не раз приходилось останавливаться в ней, работая в том числе и над этой книгой. Это простой, но старинный дом с толстыми стенами, небольшими комнатками, в которых находятся такие же небольшие окошки, но с высокими потолками; с узкими изломанными коридорами. Он почти не перестраивался. До сегодняшнего дня в коридоре можно увидеть, например, старинное напольное зеркало в тяжелой потемневшей раме или не менее старинный телефонный аппарат. Совсем не трудно представить, как Нина Михайловна медленно проходила по этим коридорам, направляясь в свою маленькую, но совершенно отдельную комнату… (хотя из разрозненных упоминаний можно понять, что в начале жизни в Доме у Н. М. Субботиной была соседка по комнате). Кроме собственного чистого, сухого, теплого (иногда относительно) и тихого жилья, Дом для престарелых ученых предоставлял своим постояльцем повседневное бытовое обслуживание, питание, медицинский уход и помощь, хотя, конечно, наладилось все не сразу.
Уже 25 декабря 1946 г. Нина Михайловна рассказывала о своей новой жизни К. А. Морозовой: «…моя (рука. — О. В.) все еще болит и я стараюсь поменьше выходить одна. Доехала на стреле благополучно. Здесь подали машину (встречали из Д[ома] ст[арых] ученых, но по приезде потребовали 150 р.!). Насилу устыдила шофера, чтобы взял половину. В общем, дорога обошлась в 465 руб. Здесь еще не совсем готово. 2 дня не будет питания — дают кипяток, хорошо, что я взяла носильщика в М[оскв]е и Л[енингра]де, взяли по 60 р. = 120 р. В ДПУ еще не все обитатели. Милая и почтенная Буланова умерла, др[угие] не приехали, и я одна в [комнате], плохо топят <…>[1731]»[1732]. Но, несмотря на трудности и временную неустроенность, Субботина тут же возобновила наблюдения Солнца. Правда, для этого требовалась определенная литература, купить которую было не на что, и Нине Михайловне пришлось искать выход.
НКСО отказался оплатить расходы[1733], а переезд в Ленинград обошелся очень дорого. И, как и в подмосковном Доме инвалидов, большую часть пенсии Нине Михайловне приходилось отдавать за свое содержание. Денег, как водится, не хватало. Она написала новое заявление в Комиссию по назначению персональных пенсий с просьбой о новом пересмотре пенсии, в котором описала свою ситуацию: «Прошу произвести перерасчет моей пенсии за дороговизну и за последние 4 м[еся]ца с 1/Х 46. Я получаю 400 р[ублей] и переехала в Ленинград. Общежитие ст[арых] ученых, т. к. в Москве не нашла себе комнаты, а в Л[енингра]де все погибло во время осады и моей эвакуации. Прошу также о прибавке к пенсии в виду того, что я вношу в общежитие 320 рублей. Мне остается на личные расходы и выписку книг всего 80 р[ублей] в месяц. Денег на дорогу М[осковское] соц[иальное] об[еспечение] не дало, и я израсходовала всю свою пенсию за XII и 13-й м[еся]ц. Заработка не имею ввиду инвалидности 1 кат[егории]»[1734]. Но главное, она написала, для чего ей было необходимо увеличение пенсии: «Мне необходимо выписать научные книги по астрономии, ежегодные таблицы, а денег совсем нет»[1735].
В написанном отдельно дополнении к этому ходатайству Субботина немного подробнее описала свои занятия и вытекающие из них потребности: «…мне необходимо покупать книги, таблицы, материалы для чертежей и Астр[ономический] Ежегодник (ц[ена] 75 руб.). Я веду наблюдения Солнца с полученной мной от АН СССР трофейной трубой: изучаю из окна колебания активности Солнца. Количество и размеры пятен — как реакцию распада атомного ядра. — Самостоятельная научная работа, поддерживаемая материально только Вашей пенсией. Такой „Солнечный патруль“ удобнее вести с малыми инструментами, чем с большими (много их погибло в войну); (скорее и легче поймать Солнце в облаках) и собрать больше наблюдений». И продолжала: «Я буду весьма признательна п[енсионной] комиссии, если найдете возможным увеличить размеры моей пенсии и поддержите этим мою научную исследовательскую работу, как поддерживали с 1934 года. На костылях зимой я не могу выезжать в научные институты и пользоваться там литературой по специальности…»[1736].
Но на этот раз никакой волшебной быстроты в принятии решения не случилось. Уже в марте 1947 г. Н. М. Субботина попробовала решить проблему другим способом. Когда Комиссия по назначению персональных пенсий попросила Дом ученых выслать им справку об условиях проживания Субботиной, Нина Михайловна обратилась к ним с просьбой о разрешении оставлять всю пенсию себе и не вносить ее в кассу Дома ученых, поскольку подобные прецеденты имелись: «…в Д. П. У. кроме меня все пенсионеры республиканские, родственницы н[аучных] р[аботников], а когда здесь жила вдова Д. И. Менделеева, получавшая, как я, союзную пенсию, она получала пенсию целиком. Т. к. пенсия СНК СССР была мне назначена по ходатайству президента Академии Наук СССР, ак[адемика] А. П. Карпинского и группы академиков „для продолжения моей научной работы“, которую я веду в ДПУ, то прошу сохранить за мной пенсию целиком, как было и в Переделкине». И далее она снова рассказывала о своей работе: «Это (пенсия. — О. В.) единственный источник для оплаты расходов по н[аучной] работе. Вчера я послала отчет о своих наблюдениях С