олнца за 2 м[еся]ца президенту Академии наук СССР С. И. Вавилову. (Я наблюдаю с трофейной трубой, полученной от Академии в счет репараций с Германии). С весны предполагаю ездить в Пулково, где частично возобновляется наблюдательная работа, и в Астрономич[еский] ин[ститу]т»[1737]. К сожалению, на этот раз ходатайство Субботиной было отклонено[1738].
Но, как ни странно, это не сильно ухудшило ее настроение: слишком много положительных эмоций было у нее в эти первые месяцы жизни в Ленинграде. Свое жилье, питание, медицинский уход — все это было, безусловно, очень важно для не отличавшейся даже в молодости крепким здоровьем Субботиной. Но гораздо важнее для нее было то, что всего около двухсот метров отделяло ее жилище от Эрмитажа с его великолепной библиотекой с собранием древних текстов, от Дома ученых, в котором часто проводились лекции, научные встречи и прочее, да и до других научных и культурных мест города было, в общем-то, рукой подать. Уже 23 января 1947 г. Нина Михайловна писала К. А. Морозовой: «Я хожу заниматься в Эрмитаж <…>. Какие замечательные документы по Др[евнему] Египту, в частности, по календарю». «Читали ли Вы книгу Идельсона „История календаря“[1739]? — спрашивала она и продолжала: — Я погрузилась в изучение истории неба. А с ней связана выработка законов морали на заре человечества». За военные годы Субботина изголодалась по своей работе.
Сама жизнь все еще казалась мало обустроенной, хоть дела потихоньку и налаживались. «Все-таки жить в Л[енингра]де тоскливо, — писала Нина Михайловна. — И большая помеха работе и настроению, что я в комнате не одна. Но, говорят, уже имеется 300 желающих на остающиеся 10 вакансий! Жизнь понемногу налаживается. Даже 4 раза удалось наблюдать Солнце из форточки. Малые инструменты для этого пригодны. 19 I проходила огромная группа пятен — км на 300 000 длиной. Подходит максимум. Пока у нас нет ни газет, ни книг, ни научной литературы в Доме уч[еных]…»[1740].
Но еще не прошло и года, а все уже выглядело гораздо веселее. 4 ноября 1947 г. Нина Михайловна с удовлетворением писала об этом К. А. Морозовой: «Дорогая Ксения Алексеевна! Где Вы и как В[аше] здоровье? Шлю Вам привет к 7 XI и вспоминаю как Вы с Ник[олаем] Ал[ександровичем] были у меня в этот день — моего рождения, совпадающего с национальным праздником. А теперь мне уже 70 лет — и благодаря друзьям и тов[арищам] ученым я могу продолжать науч[ную] работу не тратя последние силы на быт». И продолжала: «Трудно только ходить пешком, но до Эрмитажа близко. Вот в Академию и ун[иверсите]т попадаю очень редко. Наступила облачная осень с перерывом астр[ономических] наблюдений. Вижу зато разные свои солнечные экспедиции во сне — со всякими приключенческими происшествиями — сущие романы на море и суше! Продолжаю исследования древней науки»[1741].
Таким образом, Н. М. Субботина включилась в когда-то привычную для нее научную и культурную жизнь и со страстью принялась наверстывать упущенное за прошедшие годы. В ее письмах послевоенного периода часто встречаются упоминания о посещенных ею лекциях, научных собраниях, спектаклях. Например, она писала Вере Аркадьевне Мичуриной-Самойловой[1742], председателю Пушкинского общества, 26 апреля 1948 г.: «Глубокоуважаемая Вера Аркадьевна! Позвольте, как члену Пушкинского об[щест]ва послать Вам первомайский привет и добрые пожелания! Я очень рада, что мы встретились с Вами на собрании П[ушкинского] об[щест]ва, на фильме „Юность поэта“, к[ото]рый Вы любите. Семья наша вся была пушкинисты. <…> Осада Л[енингра]да погубила мою семью, книги, мемуары, письма, портреты, библиотеку… Тем отраднее было вступить в члены Пушкинского об[щест]ва и попасть в близкую по духу и традициям среду. Обитаю я теперь в Доме престарелых ученых и работаю по своей специальности Астрономом. Затрудняют костыли и потеря слуха, но работать все же можно… С огромным удовольствием побывала в Алекс[андринском] театре — смотрела „Лес“ и переживала молодость: Марья Ал[ександровна] Островская-Шателен была мой друг…»[1743].
Нина Михайловна с увлечением рассказывала о Пушкинском обществе Г. А. Тихову, хотя после смерти в 1948 г. его председательницы В. А. Мичуриной-Самойловой деятельность общества на некоторое время затихла. «У нас имеется замечательное Пушкинское об[щест]во, но после смерти председателя — артистки В. А. Мичуриной-Самойловой не было ни одного собрания, — писала она Тихову 15 января 1949 г. — И даже в Лит[ературном] музее Ин[ститу]та литературы не знают, где оно?? <…> А какие замечательные инсценировки из произведений Пушкина устраивала В[ера] А[ркадьевна] в 1947–[19]48 г. Выступали лучшие артисты оперы и Ал[ександринского] театра… „Моцарт и Сальери“, „Русалка“, „Онегин“ в концертном исполнении, в обычных костюмах, приобретали совершенно новую окраску <…> и блистали какими-то новыми гранями — вечных, общечеловеческих ценностей…»[1744].
Г. А. Тихову же она рассказывала в письме от 11 декабря 1948 г.: «Недавно была на 175 л[етнем] юбилее Горного ин[ститу]та, где учились отец и братья. Столько хорошего вспомнилось…»[1745]. И тут же продолжала: «26 IX в Доме ученых состоялся доклад пр[офессора] Толстова об его находках 60 древних городов, засыпанных песками. Первый найденный им город находится на краю пустыни, всего в 15 км от Ташауза. Толстов нашел столицу, дворец, а в нем библиотеку шаха с книгами — кажется на согдианском языке — до XII в., — и сообщала далее: — 8 XII ходили мы с невесткой[1746] на доклад Д. В. Наливкина о землетрясении в Ашхабаде»[1747]. Конечно, попасть всюду, куда хотелось, не получалось по разным причинам. Например, в том же письме Субботина рассказывала Тихову: «В ун[иверсите]те только что кончилась 2-х нед[ельная] научная сессия. Я не была. Хотелось поехать на доклад Фока по теории Эйнштейна и (как будто) Розанова о свечении Верхних слоев атмосферы. Не нашла провожатого и машины»[1748]. Иногда получалось что-то среднее. «На Ломоносовской сессии я опоздала на 2 часа на Ваш доклад из-за перемены времени. Очень жалела! — писала она М. А. Шателену 17 февраля 1949 г.[1749]
Стоит отметить, что так называемая Ломоносовская сессия общего собрания Академии наук СССР, проходившая с 5 по 11 января 1949 г., оставила у Нины Михайловны не просто приятные, а восторженные впечатления, которыми она с удовольствием делилась с друзьями. „На днях послала Н[ине] М[ихайловне][1750] „краткий отчет“ о сессии. Оч[ень] жаль, что Вы не приезжали, — писала она Тихову, — там было замечательное собрание в Музее Ломоносова (на верхушке Кунсткамеры, где некогда помещалось только 12 чел[овек]); затем мемориальное заседание в 71 годовщину Некрасова на его квартире-музее, где находилась редакция „Современника“ и жили Некрасов и Добролюбов…“[1751]. „С каким благоговением входила я в эти 2 музея!.. — восклицала она. — 3-й замечательный лит[ературный] музей („Дом Пушкина“ — тоже осмотрела, [хотя] он уже свертывался для перехода в Ц[арское] Село, в Ал[ександровский] дворец, к 6/VI — 150-[летию] р[ождения] Пушкина“.
Ко времени проведения Ломоносовской сессии, посвященной истории российской науки в целом и 200-летию создания химической лаборатории М. В. Ломоносова в частности, не только было приурочено открытие Музея М. В. Ломоносова, но и организован целый ряд выставок, которые Субботина также с удовольствием посетила. „Интересны были выставки в Горном ин[ститу]те, в Б[иблиоте]ке А[кадемии] н[аук], археологическая (в Эрмитаже“), — писала она. Эта последняя, естественно, заинтересовала ее больше всего. „Там имеются вещи IV тысячелетия из раскопок на Днепре — эпохи создания Пирамид, но совершенно детского характера: как лепка наших детских садов, — замечала она и продолжала: — В Эрмитаже состоялся прием уч[астников] сессии в новых великолепных залах, открытых после ремонта и освещаемых люстрами „дневного света““.
Еще одно событие этой сессии обратило на себя особое внимание Нины Михайловны. „Оригинальным было заседание А[кадемии] н[аук] на воздухе, у дома № 2, где жил Карпинский. Вероятно это первое народное[1752] заседание А[кадемии] н[аук] за все 255 лет — на набережной Невы, на фоне ее кораблей и „Медного всадника“ у того берега… Точно Петр I принимал парад современ[ной] нам науки! — рассказывала она. — Публики набралась масса и оч[ень] много фоторепортеров с юпитерами и лейками — стоявшими на переносной алюминиевой лесенке! Вавилов и Орбели и пред[седатель] исполкома <…>[1753] говорили с трибуны у подъезда кв[артиры] Карпинского — потом, под звуки гимна, сняли завесы с 10 мраморных досок с именами академиков, живших в этом доме за 220 лет“[1754]. Н. М. Субботина имела в виду дом № 2 на углу 7-й линии Васильевского острова и набережной Лейтенанта Шмидта. Академия наук владела находившимися на этом месте зданиями еще с середины XVIII в. Дом, о котором идет речь, построен приблизительно в 1750‐х гг. и перестроен в начале XIX в. Во время Ломоносовской сессии были торжественно открыты доски в память живших в доме академиков: В. И. Вернадского, Я. К. Грота, А. П. Карпинского, Н. Я. Марра, Ф. Ю. Левинсон-Лессинга, М. В. Остроградского, И. П. Павлова, В. В. Петрова, П. Л. Чебышева, Б. С. Якоби.