Поездки в Можайск навевали воспоминания о юности, одновременно грустные и счастливые. Нине Михайловне радостно было видеть, как постепенно восстанавливается разрушенный во время войны любимый ею край. «Куда поедете на затмение 25.II 1952 г.? — спрашивала Субботина Тихова 14 августа 1951 г. и сообщала о себе: — Я в Можайске, где наблюдала с 1898 г… И вчера находила Персеиды, первые набл[юдения] к[ото]рых делала для Бредихина… Неужто уже 53 года назад?!» «Собиралась я еще в Болшево, — продолжала Нина Михайловна, — но денег нет, хотя надо лечить ушибленную руку (еще 12/I в ДПУ расшиблась!), но ничего не заработала. Здесь интересно: оживает все после войны и погода прекрасная. Я у друзей…»[1792].
Желание путешествовать пробуждалось у Субботиной с новой силой, когда появлялся подходящий повод, например, приближалось очередное солнечное затмение. А затмение, конечно, приближалось — 25 февраля 1952 г. Полная фаза затмения должна была наблюдаться в Африке, на Аравийском полуострове, а также на территории СССР: в Средней Азии (Ургенч) и в Алтайских горах (Горно-Алтайск, Саян) — места все неблизкие. Нина Михайловна понимала, что практической возможности для нее участвовать в наблюдении затмения нет, но желание от этого не пропадало. «Искренне жаль, что не могу так странствовать, как прежде, <…> поехать на затмение под Ашхабад (конечно самотеком), — писала она Тихову 18 декабря 1951 г. — Но — как устроиться наблюдать на какой-нибудь ж[елезно]д[орожной] станции? Жаль, что еще только в проекте горный санаторий для строителей Б. Т. К.: намечен он в зоне полного затмения, но пока там ни дорог, ни жилья — архаические аулы, где жители показывают „<…> коня Дюль-Дюль[1793], на к[ото]ром можно лететь на небо“»[1794]. Она искренне не понимала коллег-астрономов, состоявших на службе и хотя бы теоретически имевших возможность участвовать в экспедиции на затмение, но тем не менее не планировавших делать это. «Недавно встречалась на диспуте Чеботарева и на докладе о Науме Ильиче[1795] в Академии, со старыми астрономами. Узнала, что не едут на затмение ни Михайлов, ни даже Гневышев[1796]. Про Вас ничего не узнала. Куда едете и с кем?» — недоуменно спрашивала она. Вообще мысль о возможной «отставке» казалась ей совершенно чуждой, и она никак не могла понять и принять решение Н. М. Штауде о завершении научной карьеры: «Н[ина] М[ихайловна][1797] теперь в отставке? О чем очень жалею. Рано ей уходить от астрономии. Это ее сбил на геофизику Фесенков — и совсем зря: сколько сил ушло на диссертацию, а теперь не хватает на астрономическое исследование. Авось хоть переменными звездами займется? Как она устроилась в другой квартире? Были Вы у нее?» Уход «в отставку» ассоциировался у Н. М. Субботиной почти что с уходом из жизни. «Как мало остается нас, „старых могикан“ и как вспоминается веселый праздник Солнца, возглавляемый Н. А. Морозовым. И его давно нет…» — завершала она рассуждения о поступке Штауде[1798].
Конечно, организовать поездку на это затмение у Нины Михайловны не получилось, о чем она очень сожалела. Накануне события она писала Тихову, зная, что письмо дойдет до него уже «после»: «Письмо придет, когда выяснится уже наблюдения [солнечного] затмения на Монти и Чиили[1799]… Неужели Вы не соблазнились поехать хоть на 1–2 дня „посмотреть“? Мне вот страшно хотелось еще раз „взглянуть“ на этот замечательный момент в жизни земной природы, всякий раз неповторимый и своеобразный по деталям. Но денег у меня не было на поездку…»[1800]. И тут же вспоминала свое самое первое и, возможно, самое удачное затмение: «Не могу забыть замечательный прилив на Атлантическом Океане, в Бискайском заливе, 31 VIII 1905 г. — после затмения 30 VIII. Грандиозная картина прилива в 15 метров высоты и еще волны, взлетавшие на 3–4 метра, ударялись о скалы… А за час до того мы нежились на теплом сухом песке и воды нигде не виднелось — даже на горизонте… Через час же — картина взволнованного океана с флотилией парусных рыболовных судов!»[1801] И, оставаясь самой собой, тут же начинала рассуждать и высказывать вопросы и гипотезы: «Представляется, какие волны дает теперь Воздушный Океан, простирающийся над Кара Кумами, и как эти волны будут ударятся о скалы Копет Дага[1802], где вершины до 3 км. высоты? А м[ожет] б[ыть] обычные ветры северных румбов сменятся на Юго-Западные по ходу Лунной тени? А еще вопрос: какое воздействие это затмение окажет на подземную <…>[1803]?? Очень, очень интересно!»[1804]
В следующие два дня газеты были полны сообщениями о затмении. Нина Михайловна читала их со страстью, и, разумеется, кто-то из коллег немедленно прислал ей телеграмму о том, как прошло наблюдение. «Поздравляю с успешным наблюдением затмения 25.I! — писала она Тихову уже 27 февраля. — Полно газет; я получила из высокогорного аула Нухур в Копет Даге телеграмму (дошла через 1 ч[ас] 30 м[инут]!): „Наблюдали при хорошей видимости. Сняли карту. Письмом подробности“. Прислал это ак[адемик] Туркменской АН проф[ессор] Смирнов». И продолжала одновременно с радостью, грустью и вечно присущими ей оптимизмом и надеждой на будущее: «Радуюсь я за молодых. Вот когда можно пожалеть, что я не смогла набрать 4–5 тысяч для этой поездки!.. (Всю жизнь ездила самотеком — никого не затрудняла — в горы Кавказа, Крыма, Пиренеев). Оставался Копет Даг… Но и туда м[ожет] б[ыть] попаду на горную санаторию — когда ее построят — и буду наблюдать звезды в качестве метеоролога и астронома?? И разведу там сад синих, фиолетовых и голубых цветов?..» Заканчивая это письмо, Субботина указала, что место его написания Ленинград, «а не Ашхабад!», добавила она в скобках[1805].
В апреле 1952 г. пришло известие о смерти младшего брата Нины Михайловны Олега Михайловича Субботина — последнего остававшегося в живых из всех ее братьев и сестер. «25 IV в Никитском Бот[аническом] саду умер от паралича сердца мой брат Олег Мих[айлович], — написала она Г. А. Тихову. — Телеграмму прислали такую: „Завтра хороним О. М.“ Хватило обухом по голове. Он меня звал, ждал, приготовил комнату, а повидаться не пришлось. Заработался, бедный. Его любили, уважали. Провожали все сотрудники Никитского сада и из Ялты приезжали от других учреждений. Теперь от нашей семьи никого не осталось. Как напряженно все трудились — отец, 4 брата, сестра…»[1806]. Н. М. Субботина находилась в санатории в Болшеве, когда пришло печальное известие. Самая старшая из братьев и сестер — она пережила их всех.
Всегда энергичная и довольная жизнью (особенно в первые послевоенные годы), она обычно не обращала внимания на бытовые проблемы, но, видимо, смерть брата заставила ее почувствовать себя совершенно одинокой и беспомощной. «Ведь доживать без семьи, в „Мертвом доме“ не легко, — писала она Г. А. Тихову 29 октября 1952 г. и далее просила старого друга о помощи, рассказывая об острой нужде, в которой на самом деле она жила все это время: — Можно ли попросить в Академии (не в ЦЕКУБУ с КСУ) о небольшой субсидии на обнову? Хотя бы 500–300 р[ублей]? Нужно осеннее пальто (я ношу с 1944 ашхабадское), нужна обувь, теплые боты (ноги сильно болят в резиновых калошах). Всего этого здесь не могу достать. Хорошо что есть зимняя шуба — на платье. Пенсии конечно не хватает»[1807]. Возможно, из-за этих трудностей и печальных событий прошедшего года Нина Михайловна не особенно радовалась своему 75-летнему юбилею, который она отметила 7 ноября 1952 г. «В этот день, 7.XI, я отмечаю свое 75-летие и мысленно бросаю взгляд на все прожитое, — писала она Тихову, — „Рус[ское] астр[ономическое] общество“, „Физическое о[бщест]во“, Пулково, где еще был Бредихин… Всех наших добрых Пулковских и [Менделеевских] астрономов… С. П. Глазенапа, Белопольского, Костинского, Ганского, Баклунда, Вас… Морозова, Менделеева, Хвольсона, Боргмана, Жданова, Покровского… А в Москве Казакова, Штернберга. Мою обсерваторию в Собольках, Фламмариона, S-té A. Fr.[1808] Затмения 1905, 1914, 1936, 1941 (в Ташаузе — до Арала не добралась: весь транспорт стоял, даже авиа)… и, наконец, наша встреча в Иванове, в 1945… На 25/II 1952 г. мы с Вами не поехали… Не знаю, когда и где будет наблюдаться затмение 1963? Кажется на Кавказе?» — прибавляла она[1809]. Как это было в духе Нины Михайловны — исчислять свою жизнь яркими людьми, с которыми ей доводилось общаться, и затмениями, которые удалось пронаблюдать!
Г. А. Тихов, конечно, тут же откликнулся на просьбу Н. М. Субботиной о материальной помощи, не дожидаясь рассмотрения заявлений официальными лицами, прислал деньги, и оказалось это очень кстати, поскольку коллеги-астрономы решили торжественно отметить юбилей Нины Михайловны. «Дорогой Гавриил Адрианович! — писала Субботина 27 ноября 1952 г. — Сердечное спасибо за перевод и Ваш дружеский подарок. Очень он пригодился и во время пришел: я купила боты, зимнюю шапку, на платье, к[ото]рое мне сейчас нужно т[ак] к[ак] М. Н. Неуймина сообщила, что Горшков[1810]