хочет отметить мое 75 на собрании ЛОВАГО[1811] завтра»[1812]. И продолжала: «Он просил написать мою автобиографию и обзор работ. Ну я сообщила, какие я „подобрала камушки на берегу океана“ за 50 лет, напр[имер], по Солнцу; где и как строили обсерватории, и что там в них делали и с…[1813] Словом, написала, что вспомнилось… И саму меня охватили воспоминания…». А вспоминала Нина Михайловна прежде всего о людях, с которыми довелось повстречаться на жизненном пути: «Сколько замечательных людей я встречала, какие события, потрясающие страны видела. Выручает людей душевная бодрость, инициативность? А „камушки“ набирает кто — драгоценные, а кто простой гравий… Который тоже может пригодиться в массе… По пути встречаешь хороших товарищей, людей на долго оставляющих благотворную память, людей, бросающих искру для рабочего огня…». «Писали ли Вы свои такие воспоминания? — спрашивала она Тихова. — Ведь вот — умный, проницательный взгляд Бредихина, его слова о пользе наблюдений любителей в <…>[1814] метеоров подтолкнули на многое и меня… А Вас кто направил в астрономию?»[1815] И тут же еще раз благодарила друга за драгоценный подарок: «Еще раз большое спасибо за память и поддержку. Это уже 2-й раз — первый был в Туркмении… А сколько было бы хлопот подать заявление в Академию!.. Вы поступили как Колумб!..»[1816]
К нашему разочарованию, Нина Михайловна не описала своим корреспондентам посвященный ей вечер, или нам не удалось обнаружить эти письма. Очень коротко об этом событии рассказала М. Н. Неуймина, вероятно, на нем присутствовавшая: «С 1899 г. она состояла членом Русского физико-химического общества, а затем и Русского астрономического, впоследствии преобразованного во Всесоюзное астрономо-геодезическое общество. В день семидесятилетия[1817] Н. М. Субботиной председатель Ленинградского отделения этого общества проф[ессор] П. М. Горшков пригласил ее на заседание, приветствовал как старейшего члена общества и поднес ей адрес»[1818]. Л. Д. Костина, впоследствии сотрудница Пулковской обсерватории, автор ряда статей по истории астрономии и в том числе статьи «Женщины-астрономы Русского астрономического общества», очень искренне написала в черновом варианте этой статьи: «Н. М. Субботина была замечательной, мужественной и очень увлеченной астрономией женщиной. В конце 40-х годов, в наши студенческие годы, нам приходилось встречать Н. М. Субботину на собраниях ЛО ВАГО»[1819]. К сожалению, это небольшое личное воспоминание в опубликованный вариант статьи не вошло… Надо сказать, что Нина Михайловна несколько скептически относилась к астрономической молодежи, но на ее юбилее они все (молодежь!) были. «Молодые астрономы теперь сами по себе, — немного ворчала Субботина в письме к Тихову, — а нас старших объединяет память о старом Пулкове, РАО и ЛГУ… Какие годы были незабвенные! В Пулкове я еще застала Ганского и он нас познакомил… Встретила 1 раз Бредихина! А тогдашние старые астрономы, носители славных традиций обсерватории, к[ото]рые нас учили тогда… Круглая зала… с портретами всех светочей Науки о Небе… Ведь это незабвенно! Судьба раскидала оставшихся товарищей по ВУЗ’у <…>, молодых видно изредка на собраниях ЛО ВАГО, а полностью — увидела на своем 75 л[етнем] юбилее…», — закончила она не без удовольствия[1820].
Но гораздо больше, чем собственный юбилей, Нину Михайловну интересовали результаты солнечного затмения 1952 г., которое ей не довелось пронаблюдать, и она продолжала возвращаться к этому вопросу в своих письмах. 26 марта 1952 г. она сообщала Г. А. Тихову: «Я получила из Ашхабада 2 хороших [рисунка] и 3 фото короны 25.II и интересные описания неба в Арчмане, где в марте морозов было + 17 и только в разгар затмения <…>[1821]. Все зеленело и цвело. Жаль, что мы с Вами не приехали туда на денек — к туркменским академикам — [Астаповичу] и в качестве туристов! <…> Меня ждали, приглашали, а у меня не хватало финансов на самостоятельную поездку, которая исправила бы впечатление от неудачи в 1945 году…»[1822]. Почти через год, 20 декабря 1952 г., она делилась впечатлениями от просмотренного посвященного затмению фильма, живо интересуясь подробностями. «Вчера нам показали фильм о затмении 25/II в Арчмане. На экране и в зале были те же люди или те, кто наблюдал предшествующие затмения. Я радовалась своим воспоминаниям 1905 года 30 VIII в Бургосе. (Корона непревзойденного с тех пор великолепия!). Какой захватывающий момент — когда узенький серпик Солнца начинает быстро сокращаться в длину, разрывается на „четки“, и вспыхивает корона!»[1823] «Видели Вы этот фильм? — спрашивала Нина Михайловна у Тихова. — (Изд[ание] Москино — „На затмении в Арчмане“). Корона на нем короткая. Обвиняют пластинку. Но… м[ожет] б[ыть] более длинные лучи видны глазу лучше, чем фотографии, потому что они оптически слегка желтоватее? Мне-то они казались всегда белыми или голубоватыми… А почему пластинка их не улавливает? Что думаете об этом Вы?»[1824] И рассказывала далее: «Всехсвятский[1825] докладывал (за Никольского) о природе лучистой короны по материалам затм[ения] 25/II 52. Он показывал чертеж ее лучей, волокно и опахала. Говорил, что полярные ς щеточки указывают направления силовых линий, т[о] е[сть] магнитного поля Солнца, а опахала в 2-х системах лучей на Востоке связаны с факелами и длинным волокном на диске». «М[ожет] б[ыть] все это уже напечатано и Вы знаете? — беспокоилась Субботина. — Я жалела, что Вас с нами не было. Очень приятная собралась дружная семья астрономов. Только Вас и Шайна не доставало…»[1826].
Возраст, к сожалению, постепенно брал свое: отказывали глаза, труднее становилось ходить, болели натруженные костылями руки… Но Субботина продолжала свои занятия так долго, как только могла, отставка не входила в ее планы. «Хожу заниматься в Библиотеку Эрмитажа, — писала она Тихову, видимо, в начале 1953 г. — есть очень интересные книги и фотоснимки»[1827]. Хотя в зимние месяцы даже это получалось далеко не всегда. «Я почти не выхожу. В экстренном случае беру такси», — писала она зимой предположительно 1953–1954 гг.[1828] И в другом письме: «Живу как на Северном Полюсе. Изредка вижу сквозь облака Солнце или Луну и Юпитер? А людей очень мало»[1829]. Крутая лестница дома, в котором жила Нина Михайловна, превратилась в серьезное препятствие. Сама жизнь в Доме для престарелых ученых, которая вначале так радовала Субботину, постепенно стала гораздо менее удовлетворительной: Дом был передан в ведение городских властей и в нем появились постояльцы, не имевшие отношения к науке, происходившие из других социальных слоев. Нине Михайловне было очень тяжело общаться с людьми, не привыкшими к письменной речи, да и говорить с ними ей было почти не о чем. Наверно, поэтому она радовалась любой возможности покинуть ненадолго свой «казенный» дом и немного попутешествовать.
Так, летом 1953 г. она отдыхала в любимом ею академическом санатории «Узкое» под Москвой. «В „Узком“ было чудесно, — рассказывала она Тихову, — и я там отдохнула и морально, и физически». Хотя шум и суета большого города начали смущать ее. «А в Москве потом не знала, что делать? — Сплошная вереница машин, где я терялась. <…> Как же было и мне пробраться в ГАИШ?», — продолжала она[1830]. Но отношение персонала санатория было очень приятно Нине Михайловне: «В „Узком“ ко мне отнеслись с трогательным вниманием. Главврач отвез на своей машине в Харитоньевский пер[еулок]; леч[ащий] врач поднесла букет пионов, а директор цветы. Один горшок я довезла до Л[енингра]да и он стоит на окне, цветет, напоминая белые вазы на террасе „Узкого“ с такими же цветами. Даже ж[елезно]д[орожный] билет в Л[енингр]ад через 2 недели мне доставили из „Узкого“ на дом в Москве. Каким душевным теплом повеяло!..»[1831] В Москве Субботина навещала родственников, скорее всего двоюродного брата с женой, а возможно, что и другую, более отдаленную родню, так же как и могилы похороненных в Москве бабушки и тети.
Она также наконец захотела снова съездить в Пулково — впервые после войны. «Очень хочу встать и поехать в Пулково 30 VIII, — писала она Тихову. — Кстати — это будет день, когда я впервые поехала туда в 1895 году. С каким трепетом, благоговением и восторгом! Все это сохранилось в памяти и на сердце. И теперь мне хочется посмотреть обсерваторию. Рада буду снова повидать в Пулкове и Вас, как впервые у Ганского (в 1898 г. и как в 1940 г.) в новом, восстановленном Пулкове! Пока я его не видала с 1940 г.»[1832] И это намерение Нине Михайловне удалось исполнить. В следующем письме — 21 сентября 1953 г. — она рассказывала об этом событии: «Побывала я там (в Пулкове. — О. В.) в августе — присылал за мной свою машину Зверев[1833] — показали там Б[ольшой] [солнечный] телескоп, который в 1941/V впервые мне демонстрировали Вы и Пономарев… Погода была пасмурная. Крат