Несомненно также и то, что занятия «логикой» на всю жизнь пристрастили Чосера, как впоследствии Доджсона,[104] к логике пародийной. В его поэме «Дом славы» есть великолепная пародия на философские рассуждения. Огромный золотой орел, поднимая в небо встревоженного Джеффри, который широко раскрытыми от страха глазами смотрит на удаляющуюся землю, принимается объяснять ему, почему может реально существовать мифический Дом славы, к которому они направляются. Его аргументация представляет собой шедевр логического рассуждения, характерного для конца XIV века, – если не считать того, что это полная нелепица. В первой части своего рассуждения орел апеллирует к «опыту» (термин Роджера Бэкона, соответствующий понятию «научный эксперимент»), а во второй подкрепляет «опыт» «авторитетом» (второй бэконовский критерий познаваемости), в данном случае комически неуместно примененной теорией Боэция. Орел, чрезвычайно гордый блеском своего логического ума, просвещает беднягу Джеффри, болтающегося с несчастным видом у него в когтях:
…Пора тебе узнать о том,
Как, умножаясь, каждый звук,
Будь это речь, иль шум, иль стук,
Иль даже писк мышиный слабый,
Достигнуть должен Дома славы.
Что я логически сужу,
Тебе сейчас я докажу.
Итак, внимай. Сперва пойдем
С тобою опытным путем:
Рассмотрим звуков всех природу.
Представь: ты бросил камень в воду.
На ровной глади ты, дружок,
Увидишь маленький кружок,
Размером с крышку или блюдо.
Момент – и вот невесть откуда
Вокруг него – ведь верно, друг? —
Возникнет новый, больший круг.
За этим – третий, больше, шире.
Вот стало их уже четыре…
Множатся круги вокруг.
Круг рождает новый круг.
Кругу круг толчок дает,
И о всплеске весть идет
По концентрическим кругам
К обоим дальним берегам.
Но ты не видишь вещь одну:
Круги и вниз идут, ко дну.
Дивишься этому ты чуду,
Но это так всегда и всюду.
А если кто «неправда» скажет,
Пускай обратное докажет.
И в воздухе, прими на веру,
Идет таким же все манером.
Как камень – в воду, в воздух – слово.
Лишь вымолвил его – готово,
Толкнул ты воздух, что вокруг,
И побежал воздушный круг,
А от него родился новый,
И это повторится снова:
Ближний воздух дальний движет,
Круг на круг движенье нижет,
Подымая к небесам
Крики, речи, шум и гам.
К Дому славы звуки, брат,
Мчат, умножившись стократ,
И влетают прямо в дверь,
Хочешь верь, а нет – не верь…
Итак, тебе я разъяснил,
А ты постиг по мере сил
Закон природы: звуков рать
Имеет свойство вверх взлетать.
Так учит опыт. Наконец,
Как доказал один мудрец,
Природа любит строгий лад,
Порядок, строй – ее уклад.
Для каждой вещи вседержитель
Создал природную обитель,
Куда та вещь устремлена
И под конец попасть должна.
Так вот, все звуки, все слова,
Хвала и грязная молва —
Звук каждый воздухом ведом —
Свой в воздухе находят дом…
Ясно, что, если Дома славы не существует, он должен был бы существовать.
Третьей частью тривиума была риторика, или теория красноречия. (В некоторых средневековых школах этот учебный курс предшествовал логике, в других следовал за ней. По свидетельству англичанина Джона Солсбери, учебные предметы преподавались в том порядке, в каком перечислил их я; этот же порядок отражает структура Чосерова «Дома славы».) Мне нет надобности описывать здесь предмет науки о красноречии, скажу лишь, что школьников учили не только тому, как придать весомость своей прозаической или стихотворной аргументации, но и тому, как сделать ее привлекательной для слушателя, т. е. хорошо продуманной с точки зрения подбора традиционных и оригинальных материалов (inventio), хорошо и убедительно построенной (dispositio) и стилистически интересной (amplificatio, etc.). Вероятно, в связи с «амплификацией», предполагавшей умение развивать образы, ученикам начинали преподавать первоосновы «музыки». Проницательный педагог, обнаружив у школьника Чосера «способность к стихосложению», вполне мог бы познакомить его с такими сочинениями, как «De Musica» Боэция, где рассматриваются мистические соотношения между ударениями, музыкальными акцентами, рифмами, магическими числами и т. д. и т. п. Поэзия Чосера несет в себе отпечаток знакомства с подобными материями, но это знакомство могло состояться и много позже. В третьей части «Дома славы» Чосер с комическим жаром демонстрирует свое совершенное владение искусством «красноречия» – свое умение создавать, заимствовать и видоизменять стилистические красоты риторики: великолепные перечисления в духе Гомера, аллегорические фигуры вроде Философии Боэция, грандиозные сравнения. Несмотря на то что он шутит, его метафоры очень хороши. Вот как описывает он огромный замок:
Украшен окнами фасад,
Их тыщи – в сильный снегопад
Снежинок столько не летит…
Живописуя приближение соискателей почестей, явившихся на суд Славы, он смело присваивает образ, взятый у Гомера, Вергилия и Данте:
Чу, рокот: воздух весь дрожит.
Вот так же грозно рой жужжит
Пред тем, как свой покинуть дом.
Все ближе, ближе слышен гром…
А рисуя аллегорическую картину того, как распространяется по земле незаслуженная дурная слава, Джеффри с восхитительной самоуверенностью заимствует метафоры не только из классиков, но и из самой Библии (труба Страшного суда в «Апокалипсисе»):
Эол тот, доложу я вам,
Поднес тотчас трубу к губам.
Хотя из меди, но черна
И, словно бес, она грязна.
А затрубил – спасенья нет!
Казалось, рушится весь свет.
Помчались звуки той трубы,
Немелодичны и грубы,
По всей земле, во все края
Быстрей, чем пуля из ружья,
Когда ты порох запалил.
Тут дым вонючий повалил
Клубами из ее конца.
Как при плавлении свинца,
Дым этот черно-красным был.
Он едким облаком поплыл,
Распространяя гнусный смрад,
Как если бы разверзся ад,
Чиня повсюду страшный вред,
Притом чем дальше – больше бед.
Увы, то шла дурная слава.
Вот так злословия отрава
Невинных жертв своих казнит,
Их имя доброе чернит.
Средневековое образование не обязательно завершалось с окончанием семилетнего курса начальной школы. Ученик мог все годы своей учебы штудировать тривиум, а мог и перейти, раньше или позже, к изучению какой-нибудь дальнейшей образовательной программы – скажем, юридических наук (как мы увидим в следующей главе, именно к этому курсу обратился Чосер по завершении тривиума) или квадривиума, повышенного курса университетского образования, проходя который студент более подробно изучал четыре традиционные дисциплины: арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Мало кто из учащихся добирался до серьезных занятий на этом уровне, и уж совсем немногие – до изучения трех высших университетских программ: медицины, канонического права и богословия. Но предварительное знакомство с этими предметами в рамках изучения грамматического, логического и риторического разделов тривиума давало учащемуся толчок к самостоятельной работе, поэтому, при наличии у него любознательности и прилежания, он мог многому научиться даже без формального прохождения курса университетских наук. Как я уже говорил, Чосер, по всей вероятности, учился в университете – во всяком случае, какое-то время, – а впоследствии стал близким другом нескольких оксфордских ученых. Книга, написанная им для своего «сынишки Льюиса», когда мальчик учился в Оксфорде, – трактат об астролябии, – свидетельствует о его хорошем знании математики и астрономии. Согласно преданию, он написал впоследствии еще одну учебную книгу – быть может, дошедший до нас трактат «Экватор планет». Возможно, им была написана и третья книга – о планете Земля. Чосер обнаруживает глубокие, прямо-таки профессиональные познания по части философского номинализма (о чем мы еще будем говорить позже) и других сложных материй, в том числе даже «философии музыки». Познания такого рода трудно было получить за пределами Оксфорда или Кембриджа.
По преданию, Чосер был одним из ученейших людей своего века. Как свидетельствовал Холиншед, это был «человек, обладавший столь совершенными познаниями во всех науках, что едва ли имел себе равных среди современников…».[105] Позже, в XVII столетии, Чосера считали одним из «тайных знатоков» алхимии. Современные авторы, проанализировав «Рассказ второй монахини» и «Рассказ слуги каноника», показали, что он действительно знал алхимию, во всяком случае некоторые ее разделы. И каким бы ни был путь его познания этих наук – самостоятельные ли штудии, беседы ли с такими учеными, как его оксфордский друг логик Ральф Строуд, – первое его знакомство с ними состоялось еще в школьные годы, когда он одолевал тривиум.
Семь лет учебы Чосера в начальной школе – несмотря на тяжелые потрясения в результате гибели от чумы родственников и друзей – были в целом светлым, счастливым периодом жизни. В те годы юный Джеффри пристрастился читать и перечитывать книги, забывая о времени, и вдумчиво, хотя внешне как бы вскользь, непринужденно, расспрашивать всякого, кто мог дать ему внятный ответ, обо всем на свете: о ремеслах и профессиях, об испанском ландшафте, о великих тайнах философии. Эту неуемную любознательность он пронес через всю свою жизнь. Чосер поступил в школу ребенком, который, как и все дети, любил «забавы, игры, суету» (от этого недостатка, к счастью для нас, он полностью так и не избавился), вышел же из нее молодым человеком, в чьей голове теснились поэтические образы и строки стихов и чью душу переполн