С начала шестидесятых я разделил каждый свой год на две части. Девять месяцев по-прежнему расходовал на добывание хлеба насущного: писал очерки и статьи для прессы, книги, пригодные для издания. В оставшиеся же три месяца удалялся в дома творчества, где погружался в писание сочинений, за которые в те годы сажали. Продолжалась та двойная литературная игра почти полтора десятилетия.
Но самым трудным оказался для меня год 1972-й. Материал был собран. Очередной свой отъезд в писательский дом творчества я твердо решил посвятить первой главе будущей книги. И тут — стоп! Размышляя о том, как наилучшим образом выстроить жизнеописание героя, я вдруг сообразил: моих знаний на такой труд не хватит. В свои пятьдесят, окончив школу, университет и медицинское училище, я оставался типичным советским образованцем. И, конечно же, атеистом. С моими тогдашними, безбожными представлениями обнажить перед читателем духовный мир героя мне явно было не под силу. Я заметался в поисках человека, который согласился бы преподать мне основы христианской религии. Встретился с несколькими священниками и даже с двумя епископами, но люди эти явно шарахались от странного писателя-еврея. Они вполне резонно подозревали во мне автора очередной антирелигиозной книжонки. Для такого рода подозрений было достаточно причин.
Владыка Лука умер в разгар хрущевского правления. Поклонник кукурузы и ненавистник модернистского искусства, Никита Сергеевич прославился также своими жестокими гонениями на церковь и вообще на любое проявление религиозных чувств у граждан СССР. Известно, что он превратил в склады и просто разрушил не менее десяти тысяч храмов. Летом 1961 года советские газеты не посмели даже заикнуться о кончине Войно-Ясенецкого. От приказного забвения Владыку не спасла даже его Сталинская премия, превратившаяся, правда, к этому времени в Государственную.
Подчеркнуто антирелигиозный характер власти сохранился и при Брежневе. В следующие 25 лет лишь «Журнал Московской Патриархии» мог позволить себе упоминать о профессоре-епископе. Да и то не часто. Солженицын в III–IV томе «Архипелаг Гулаг» заметил, что в тех случаях, когда студенты медики спрашивали своих профессоров где можно хоть что-то узнать об авторе «Гнойной хирургии», то слышали в ответ: «О нем нет никакой литературы».
Кое-какая литература, впрочем, появлялась и в те годы. Несколько молодых антирелигиозников получили в 60-е — 80-е годы ученые степени за свои «разоблачительные» диссертации, посвященные Войно-Ясенецкому — религиозному мыслителю. В 1965 году издательство «Наука» даже опубликовала труд некоего М. Шахновича «Современная мистика в свете науки», где автор буквально поносит Владыку Луку, обзывая его «фанатиком», а его философские труды «принаряженной чертовщиной». Двадцать лет спустя, уже на пороге горбачевских преобразований, врач Т. И. Грекова в книге «Странная вера доктора Швейцера» (М. 1985) вновь, по указанию властей, схватилась за «научную плетку» чтобы выстегать верующих ученых и в том числе Войно-Ясенецкого. «Наука и религия — несовместимы», — снова и снова твердит в своей книжке Грекова, не замечая, что этот тезис противоречит самому содержанию ее книги, посвященной крупнейшим медикам XX столетия.
Воевать с сочинителями из отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС я не собирался. Просто искал для общения и просвещения образованного в делах религиозных, желательно верующего, современника. Кто-то посоветовал поговорить с отцом Александром Менем, настоятелем маленькой церковки под Москвой. Этого, ныне зверски убитого, человека знают сегодня миллионы, но тогда, отправляясь в неведомую мне деревню (электричкой, потом автобусом, потом пешком) я об этом замечательном проповеднике ничего не ведал. Вот запись, которую я сделал в своем дневнике, вернувшись после первого свидания.
«27 июля 1973 года. В гостях у о. Александра Меня. Ему, очевидно, лет 45, но воспринимается этот красивый священник с умным живым лицом и лукавыми блестящими глазами как человек на редкость молодой. (В том году о. Александру исполнилось 38). На нем полотняные брюки, пляжные туфли на босу ногу и желтая, очень идущая ему к лицу сорочка под черной курткой. Свободные движения, во всем нескованность, искренность, естественность. С ним удивительно легко и смеяться, и говорить о самых серьезных материях. Они с женой занимают мезонин двухэтажного деревенского дома. На полках масса книг по истории и философии всех и всяких религий, много редкостных изданий и изданий английских, французских, немецких. Я с завистью увидел всего Тейяра де Шардена. Комната, в которой о. Александр принимал нас, если не считать сравнительно небольшого киота и висящего в угу облачения, скорее всего могла бы быть жилищем философа-космополита. На этажерках фигурки Будды, а рядом бронзовое изваяние Данте. При всем том скромность, простота».
Мы говорили о Войно-Ясенецком, о поисках материалов к моей книге. Потом он рассказал о своей литературной работе. Он одобрил тему книги, пообещал читать каждую новую главу и обсуждать возникающие проблемы, связанные с «моей христианской непросвященностью». Та встреча буквально осчастливила меня, я унес из дома молодого священника чувство близкой родственной души. Началось наше длившееся четыре года сотрудничество, перешедшее в сердечную дружбу. После очередного «сидения» в доме творчества я вез новую главу книги своему «наставнику», как я стал мысленно называть отца Александра. Постепенно в беседах наших открывались мне не только основы веры моего героя, но жизненные проблемы и самого Меня. Он был абсолютно откровенен со мной. В частности на вопрос как он, еврей, чувствует себя на должности православного священника, о. Александр, ни сколько не смущаясь, ответил: «Как белая ворона». Приведу запись из моего дневника тех лет:
«18 августа 1973 года. В церкви о. Александр служит уже 23 года. Отношения с Патриархией были вначале очень даже теплыми. Но потом возникла легенда о том, что ходившее по рукам разоблачительное письмо священников Якунина и Шлимана на самом деле писали не они, а Мень. Это было не так, но легенда была удобна уже тем, что воду мутит еврей, который вовлекает честные и наивные души русских батюшек в крамолу. Последовали обыски, допросы. Потом возник донос одного из коллег о. Александра с указанием на то, что Мень держит дома самиздат, тамиздат, к нему ходят читать что-то молодые люди. Снова обыски. Доносчику, однако, не удалось утопить о. Александра. Теперь Мень живет в деревне, стремясь как можно меньше соприкасаться с церковными верхами, которые, по его словам, пребывают «на чердаке и размахивают чужим знаменем».
А вот еще одна запись сделанная в день именин отца Александра 12 сентября 1974 года. «Я впервые в таком кругу, сидим с женой за столом вместе со священниками, дьяконами, верующими мирянами. Можно было бы ожидать унылого перебирания обид, сугубо профессиональных церковных разговоров. Ничего подобного. В загородном доме о. Александра собрались люди в основном не старые и не в одни только церковные дела погруженные. Говорили о религиозном искусстве, о будущем уезжающего за границу Краснова-Левитина, о делах литературных, даже о прошлом и настоящем Одессы. Много смеялись, шутили. Поздно ночью приехал Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин — герой дня в связи с его предстоящей эмиграцией. Вместе с ним появился о. Дмитрий Дудко, тоже личность знаменитая после его отстранения от службы за проповеди, выходящие за пределы разрешенного. Отец Александр всех радушно встречал. Его действительно любят все те, кто близко знают. Редко встретишь такого солнечного человека, всегда готового к общению, помощи, дружбе, любви. После чая он показывал гостям слайды, посвященные Святой земле. Было много интересных кадров. Вечер прошел тепло. Мои новые знакомые обещали помочь мне в разыскании материалов относящихся к жизни Войно-Ясенецкого, архиепископа Луки».
Бывали мы в те годы с женой не раз и на церковных службах в Новой деревне, но никаких принципиальных перемен в своих религиозных чувствах я долгое время не испытывал. Откровенно признавался в этом своему другу. Говорил ему и о том, что некоторые верующие знакомые советовали мне принять крещение. Отец Александр ответил на это признание очень четко: «Если бы я чувствовал, что вы готовы к крещению, я бы первый вам это предложил». И, тем не менее, обсуждая все новые и новые главы, я ощутил: что-то в моем видении мира меняется. Прочитав третью и четвертую главы, отец Александр мягко пошутил: «Эволюционируете, сударь». А где-то на третьем году нашей совместной работы я окончательно уразумел: вера Луки — моя вера. И что интересно, мой консультант-наставник никогда мне ничего не проповедовал, не призывал принять те или иные тезисы Библии. Позднее, в одном из писем, которое я получил от него уже в Америке, он писал: «Я был уверен, что вы сами дойдете до веры и торопить вас ни к чему».
Отец Александр тем не менее не только консультировал мой труд, но и отправил рукопись неведомым для меня путем в Париж, в издательство ИМКА-ПРЕСС со своей рекомендацией. Я получил от руководителя издательства письмо, из которого явствовало, что в Париже книга понравилась, ее готовы издать, но предварительно следует сделать около сорока исправлений. В основном поправки касались истории православия. В Париже и Москве история эта виделась, очевидно, по-разному. Намучившись за годы своей литературной деятельности от советской цензуры, я был возмущен цензурными указаниями прибывшими из Парижа. Собирался забрать книгу обратно. Но отец Александр мягко и корректно уговорил меня согласиться на поправ ки. Запомнились его слова: «Главное, чтобы до людей дошла правда о Владыке. Ведь история его жизни может изменить и жизнь многих читателей».
Интерес российской публики к жизни и трудам покойного профессора-епископа нарастал. В 1994 году интерес этот с особой силой проявился в Тамбове. В этом городе Владыка Лука в 1944–46 годах возглавлял Тамбовскую епархию и работал в местном госпитале в качестве хирурга. И вот полвека спустя врач городской больницы Яков Фарбер добился от городского и областного начальства, что его больница будет отныне носить имя архиепископа Луки. Не профессора Войно-Ясенецкого, а именно архиепископа. Но этого мало. Общественность города поддержала врача, который предложил соорудить и установить на территории больницы скульптурный памятник опять-таки архиепископу. Открытие памятника с речами местных медиков, руководящих деятелей и нынешнего Тамбовского епи