— Вам, наверное, нужна Кунсткамера?
Оказалось, гостья перепутала музеи: «забава Петрова» находилась от здания Биржи всего в нескольких шагах.
Побег
Для меня жизнь одновременно развивалась сразу в трех направлениях: работа, которая все-таки имела немало забавных моментов, музыка (Отряскин и К°) и все то же пресловутое литературное творчество.
Близился Девятый, как оказалось, последний съезд молодых советских писателей.
Перед ним нас, как и спортсменов, посылали на сборы.
Место для юной поросли было выбрано весьма подходящее — Дом творчества писателей имени Гулиа в Пицунде. В то время все оплачивал комсомол — нужно отдать ему должное. Спокойно гулять и пить неделю, а то и две на казенные денежки могли даже самые отчаянные беспорточники.
Музейное начальство категорически запротестовало. Меня всегда подозревали в какой-то тайной и губительной для государства деятельности: я ни к кому не лез, не просил надбавки к жалованью и новой категории, всегда довольствовался своим полурастительным существованием и с точки зрения проф— и партбоссов вел себя как настоящий идиот.
По всей видимости, под таких простачков в тридцатые годы маскировались вредители.
Все тот же полковник N хорошо помнил те времена: еще мальчишкой, задрав штаны, он входил в комбеды и азартно разоблачал «кулаков» и прочую антиколхозную нечисть. Несмотря на то, что я достал официальную бумагу, в которой Ленинградский обком ВЛКСМ печатью и подписью подтверждал, что молодой литератор Бояшов И. В. отбывает на самое что ни на есть государственное мероприятие, местный партийный фюрер был непреклонен:
— Ты никуда не поедешь.
К тайному злорадству начальства я подтвердил свою репутацию отъявленного разгильдяя: задним числом написал заявление об отпуске за свой счет, тут же забыл о партсобраниях и неизбежных неприятностях и полетел к югу на новеньком Ил-86.
Пицунда
Летели мы с писателем Женей Туиновым, будущим депутатом Государственной думы, в то время автором трех больших и серьезных романов. Вот уж кто был прирожденный боец и лидер! Я со своим чисто интеллигентским приспособленчеством рядом с ним и не валялся.
Пицунда ошеломила. Когда я заглянул в первый попавшийся магазинчик, то от обилия вин чуть было не потерял сознание.
На крыше огромного Дома творчества, в стеклянном кубе, из которого открывался роскошный вид на море и горы, почему-то располагалась библиотека.
Но мы пили и там.
Одним из самых моих задушевнейших приятелей стал Петр Паламарчук, сын знаменитого катерника, Героя Советского Союза, — настоящий московский барин с походкой и манерами аристократа. Он был буквально пропитан спиртным. Портвейном пахло даже от его волос и бороды.
Он мог материться, мог дурачиться, выкидывать номера, но все равно выглядел благородно — вот что значит порода! Его ранняя и непонятная смерть для меня стала одной из самых болезненных потерь.
Петя здорово меня тогда поддержал. Как и другой известный писатель — Валерий Ганичев.
Что ни говори, с нами действительно возились.
К сожалению, благодатные времена семинаров, ЛИТО и обсуждений за рюмкой чая приходили к концу.
Писательские распри
Повсюду в стране уже начинались нешуточные склоки. Труженики пера не отставали: разбившись на два стана — патриотов-почвенников и демократов, — они яростно делили имущество.
Честно говоря, у молодых положение оказалось хуже губернаторского. Знаковый тридцать седьмой был для нас пустым звуком, а представители поколения Шолохова и Ахматовой хватали друг друга за грудки.
Писатели отчаянно вспоминали, кто на кого донес и кто кому что ответил.
Мне были симпатичны и те и другие. Однако инженеры человеческих душ, словно музейные партийные деятели, требовали от творческой молодежи полной ясности выбора.
Примкнув к патриотам, я столкнулся на Нев ском с представителем демократического лагеря — поэтом Геной Григорьевым, в то время по совместительству редактором собственной симпатичной газетки «Чернушка».
Косматый и бородатый, словно Распутин, Гена долго меня рассматривал:
— Вот не знаю, бить тебе морду или нет!
Мы обнялись, а затем свернули во двор кинотеатра «Колизей» — пить водку.
Два ренегата.
Увы. Что касается наших старших товарищей, положение было безвыходным: те продолжали оспаривать комнаты, стулья, столы и секретарш.
А затем сгорел Дом писателя со своей роскошной библиотекой, мебелью из Гатчинского дворца и рестораном, комплексные обеды в котором были до неприличия дешевы.
Демократов и почвенников выбросили на улицу — без выходного пособия.
Никого из власть имущих их взаимные обиды не интересовали.
Моя дальнейшая карьера
После побега на юг в музее я оставаться уже не мог — пришлось писать заявление по собственному желанию.
Вновь пришла на помощь литература. Один из активных посетителей кутузовского семинара, Юра Лебедев, работал директором Клуба моряков.
В Клуб моряков свозили матросов с прибывающих в порт торговых кораблей — с тем, чтобы филиппинцы и прочая Азия (экипажи судов, как правило, состояли из представителей именно азиатских национальностей) не шатались по городу в поисках приключений. В Клубе их культурно обслуживали всякие фокусники, музыканты и прочие затейники. А затем начинались танцы — со специально приглашенными девушками.
Я впервые увидел там баночное пиво.
Кто только туда не пытался устроиться! Фарцовщики стояли в очередь за должностью обыкновенного вахтера или киномеханика. Проститутки ухитрялись мимикрировать под уборщиц и официанток. Не знаю, откуда подобная публика брала совершенно ангельские характеристики. Время от времени очередную «официантку» уличали в разврате и после обязательного в подобных случаях партсобрания выкидывали.
Специальную комнату заведения время от времени посещал представитель органов — добродушнейший человек, с которым мы раза два успели приятно пообщаться.
Другим приятным во всех отношениях обитателем оказался местный доктор — настоящий Ливси из «Острова сокровищ». Докторам вообще присущ подобный тип поведения: «А что у нас там с печеночкой, батенька?»
Время от времени для различных прибывающих делегаций в маленьком зале накрывали роскошный стол.
Иногда делегации нас игнорировали — тогда за стол садилась местная верхушка: не пропадать же продуктам! Компания собиралась странная: директор, доктор и совершенно непонятный тип, подвизавшийся одновременно на попроще дворника, киномеханика, вахтера и гардеробщика, то есть я.
Мое появление в качестве работника клуба повергло очередную набранную партию «официанток» и «уборщиц» в трепет. Они не могли поверить, что невесть откуда взявшийся киномеханик-вахтер может запросто входить в директорский кабинет и чуть ли не фамильярно хлопать по плечу небожителя, которым Лебедев для них являлся.
Признаюсь, своим чересчур незатейливым поведением я доставил Юре немало неприятных минут, но, в конце концов, для меня он был просто товарищем. Однако персонал не сомневался: КГБ все-таки засадил сюда своего «крота».
Слава богу, раскусили меня достаточно быстро. И ненавязчиво попросили освободить место для настоящих деловых людей.
За спиной директора Юры шла нешуточная игра. Еще один «сотрудник» клуба, некто Дима (по трудовой книжке скромный диджей) — вне всякого сомнения, местный «крестный отец» — отвел меня в сторону для серьезного разговора.
Он давно держал место дворника-вахтера-механика для нужного человечка. Мое появление спутало карты. Но как только я добродушно заверил его, что уберусь сразу после Нового года, Дима заметно повеселел. И даже пообещал снабдить самыми новыми записями из своей фонотеки, которая, кстати говоря, была замечательной.
Последний съезд
Конечно, никто не знал, что уже упомянутый Девятый съезд молодых писателей действительно станет последним.
Со всего Союза собралось человек девятьсот — и это только официальных делегатов.
Кроме них в Москву на литературный шабаш слетелись непризнанные таланты, графоманы и — отдельной строкой — поэты, особый человеческий подвид.
Творился полный хаос, присущий подобным мероприятиям. В кабинете тогдашнего председателя по работе с молодежью Юрия Лопусова, а также в его приемной и в коридоре высились монбланы рукописей. Время от времени на паркет сползали целые лавины. Удивляюсь, как никого не накрыло. Непризнанные таланты рылись в них с утра до ночи, пытаясь разыскать свои повести и романы. Их усилия были совершенно напрасными. Листы устилали пол. Секретарша Лопусова, ослепительная казашка — мини-юбка, капрон, тоненькие каблучки, — наступая шпилькой на творчество очередного автора, приговаривала с очаровательным цинизмом:
— Ой, еще одного гения раздавила!
Нас поселили за Химками посреди какой-то деревни. Там зарастало одуванчиками совершенно фантасмагорическое здание: смесь сельского ДК с готическим замком. Как объяснили старожилы, дворец-ДК срочно отстроили для Олимпиады 1980 года, после о нем благополучно забыли. Иногда, правда, здесь селились различные молодежные сборные. Зрелище действительно впечатляло. Делегатов встретили декорации к «Спящей красавице»: облупленные стены, не менее ободранные барельефы с рабочими и колхозницами, гордый шпиль одинокой башни — и вокруг мирные отечественные лопухи с одуванчиками. Перед парадной лестницей (разбитые в хлам ступени, прорастающая то здесь, то там трава) блестела мазутом настоящая миргородская лужа. По улицам гуляли свиньи. За своими женами бегали пьяные мужики. Жены бегали за пьяными мужиками. Через каждые пять минут с близкого — рукой подать — международного аэродрома, как огромные шмели, поднимались «боинги».
Прозаиков кое-как расселили, а вот самовольно понаехавшие поэты были предоставлены сами себе. Стайками они обживали бесконечные залы и коридоры, ежесекундно хватали друг друга за грудки, мирились и пили на брудершафт «Тройной» и «Гвоздику». При появлении официальных представителей съезда поэтический табор мгновенно разбегался и прятался по углам и щелям. Потом все начиналось вновь.