Но уже возвращаются ученики: они никогда не оставляют Его надолго. Все та же история! Самаряне не хотят принимать у себя людей, идущих в Иерусалим. Сыновья Зеведеевы, в чьих ушах все еще звучат проклятия трем городам, с извечным рвением иудеев к мести и разрушению предлагают Ему самое простое решение: «Господи! Хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их?»
Иисус, шедший впереди, обернулся. Как? Неужели этот удар нанес Ему Иоанн? Ученик исходил из проклятий Своего Господа по адресу Вифсаиды. Этот «сын грома», как с нежной усмешкой называл его Иисус, вовсе не был кроток; он думал, что сейчас не время предаваться мирным сельским радостям. Иисус не сердится. В Его ответе слышится невыразимая усталость, грустная жалоба опечаленного Бога:
— Не знаете, какого вы духа!
И Он добавляет:
— Ибо Сын Человеческий пришел не погублять души человеческие, а спасать.
Через пятнадцать веков Иисус явится мучимому сомнениями Франциску Сальскому, и скажет: «Я не тот, кто проклинает, — Меня зовут Иисус…» Действительно, если бы сын Зеведеев осмелился возразить: «Господи, не Ты ли недавно говорил о геенне огненной», Учитель ответил бы:
Я — Бог непоследовательный. Нет ничего более чуждого Мне, чем ваша логика. Сердце Мое живет по иным законам, и ваш рассудок их не улавливает, ибо Я — любовь. Вчера любовь побудила Меня разжечь перед вами неугасимый огонь, а сегодня та же любовь возвещает вам, что Я пришел спасти погибшее…
Он смотрел прямо перед Собой и видел в Иерусалиме одну из многих тамошних безрассудных женщин — жену, изменявшую мужу, которую завтра повергнут к Его стопам: в этот самый момент она отдавалась тому, кто не был ее мужем. Они опьянены вожделением, а соседи уже подсматривают за ними. Женщине, совершившей прелюбодеяние, Он также ничего не скажет о геенне.
В Иерусалиме
Иисус тайно вошел в город и остановился у кого-то из своих, возможно, в Вифании у Лазаря. Но некоторых из тех, кто был с Ним, узнавали, потому что Его повсюду искали. Паломники спрашивали друг у друга: «Где Он?», не смея открыто говорить о Нем, — настолько Он был подозреваем, ненавидим и заранее осужден. Исцеление расслабленного во время Его последнего посещения купальни у Овечьих ворот не было забыто. Он явно намекнет на это, когда в разгар праздника осмелится говорить в Храме — Он, нигде не учившийся, выступит как Учитель Израиля!
Нет, Он не книжник, Он даже заявляет, что у Него нет Своего учения. Зачем что-то придумывать? Его учение — это Отец, и Его слава — это слава Отца. И так как слушатели возроптали и зашептались между собой, Он спросил:
— За что ищете убить Меня?
Они вознегодовали: «Не бес ли в Тебе? Кто ищет убить Тебя?» Возмущение галилеян было искренним. Но Его прозорливость привела в трепет первосвященников, помыслы которых были разгаданы, — теперь они не осмеливались схватить Его среди бела дня. У них был такой испуганный вид, что иудеи спрашивали друг у друга: «Не верят ли они, что Он Мессия?» Но нет! Невозможно поверить подобной глупости: этот парень пришел из Назарета, все знают Его отца и мать, город полон Его родственниками, они первые смеются над Ним и пожимают плечами, стоит их спросить о Нем.
Однако Его голос будоражил толпу! Один только голос: чудес Он больше не творил. И тем не менее Он еще никогда так не волновал сердца. Накануне Страстей речь Господа в минуты высшего подъема озаряется пророческим светом.
— Еще недолго быть Мне с вами, и пойду к пославшему Меня. Будете искать Меня и не найдете; и где буду Я, туда вы не можете прийти.
Они ничего не понимали, но жадно слушали. В последний день праздника особенно жаркие споры разгорелись вокруг слов, смысл которых Иоанн передал так: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой.»
Сегодня мы знаем, что пророчество это исполнилось. Ибо видевшие Христа во дни Его земной жизни не получили столько благодати, сколько мы — свидетели свершившихся обетований. Не только великое множество святых, но самые худшие из христиан, когда они пребывают в состоянии благодати, являются источниками живой воды и мир не ведает, что окружен и омыт этими брызжущими струями.
С какой силой должен Он был говорить об этом, чтобы так потрясти толпу!
— Он точно пророк…
— Это Мессия!
— Нет, Он из Галилеи, а в Писании сказано, что Мессия придет из Вифлеема…
Но удивительней всего свидетельство стражей, посланных первосвященниками схватить Иисуса — они вернулись с пустыми руками.
— Почему вы не привели Его?
Они отвечали:
— Никогда человек не говорил так, как этот Человек.
Разъяренные первосвященники стали допытываться, не соблазнились ли и они? Не смея их наказать, они принялись вразумлять: разве к этому Обманщику примкнул хоть один фарисей или книжник, знающий Закон? Ведь только невежи следуют за Ним, не ведая, что не может Мессия прийти из Галилеи.
Убедили ли они стражей? Фарисеи уверены, что им ничего не стоит опровергнуть эти соблазнительные слова с помощью своих познаний в Писании. Ведь они богословы! Но среди них был один, кто в глубине сердца, подобно этим простым солдатам, тоже думал, что никогда человек не говорил так, как этот Человек. Однако осторожность Никодима почти граничила с трусостью. И все же он некогда провел ночь наедине с Иисусом, и сердце его до сих пор горело; но огонь этот Никодим присыпал золой. А в тот день он собрал все свое мужество и заговорил дрожащим голосом: «Судит ли Закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он делает?» Первосвященники дали отпор подозрительному фарисею: «А ты не из Галилеи ли? Рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк!»
И Никодим, понурив голову, побрел домой, стараясь не привлекать к себе внимания и остаться незамеченным.
17. Женщина, взятая в прелюбодеянии
Ту ночь Сын Человеческий провел на горе в Гефсимании или, быть может, спустился в Вифанию. На рассвете Он вернулся в Храм, где уже собирался народ, и вот к Нему приблизилась кучка людей, тащивших плачущую перепуганную женщину. Под покровом ночи она совершала прелюбодеяние, и ее на этом застигли. Кому пришла мысль привести ее к Назарянину? Он был другом мытарей и блудниц, ученики самого Иоанна Крестителя могли это засвидетельствовать. А закон суров к провинившимся невестам (тем более — к замужним женщинам): их следует побивать камнями. Так сказано в Писании. Текст ясен. Книжники окружили Его и с нетерпением спрашивали, будучи уверены, что сейчас-то Он попадется в ловушку: «Что Ты скажешь?»
Очень интересовало их это жалкое создание! Они всем готовы воспользоваться, лишь бы погубить Того, Кого так ненавидят. Невозможно предугадать, как именно станет кощунствовать Самозванец, но в том, что Он непременно совершит богохульство, они были уверены заранее. Пока они толпились вокруг Иисуса, кричали и требовали ответа, жалкая, растрепанная, полуодетая женщина стояла едва живая от страха и не отрывала полных отчаяния глаз от Незнакомца, которому отдали ее на суд священники.
Но Иисус не смотрел на нее. Наклонившись, Он что-то писал пальцем на земле. Блаженный Иероним уверяет, что то были грехи обвинителей, которые Он таким образом подсчитывал. Но чем проще истина, тем она прекрасней. Сын Человеческий не смотрел на нее, зная, что эта несчастная умирала не столько от страха, сколько от стыда — бывают такие мгновения в жизни человека, когда не смотреть на него — самое большое благодеяние. Вся любовь Христа к грешникам была в этом отведенном взоре. И знаки, которые Он чертил на земле, означали лишь одно — Он не хочет поднимать глаз на несчастную.
Он подождал, пока умолкнут вопли обвинителей, и наконец сказал:
— Кто из вас без греха — первый брось на нее камень.
Наклонился и снова стал писать на земле. «Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди.»
Начиная от старших… На этот раз все они испугались Его дара ясновидения. Враги знали Его способность читать в сердцах. В сознании каждого стали всплывать тайные дела, которые он годами прятал от посторонних глаз, порочные привычки, что-то постыдное… А вдруг этот Назарянин закричит: «Эй ты, вон там! Ты что не уходишь? Что ты делал вчера в такое-то время в таком-то месте?»
Иисус остался наедине с женщиной. В конце концов, судить ее не Его дело. Все обвинители исчезли, и она могла бы, пользуясь этим, бежать и укрыться в безопасном месте. Но она стоит. Стоит та, которая еще этой ночью предавалась преступным наслаждениям. Прежде чем пасть, она много страдала, долго боролась с собой. Но сейчас женщина не думает о своей любви и ни о ком другом — только о Незнакомце, который теперь смотрит на нее, потому что они остались одни и никто не подвергает ее унижениям. И она тоже смотрит на Него, еще охваченная стыдом, — но стыдом уже иным. Она плачет над содеянным грехом. Страсть оставляет ее. Внезапно и в душе ее и в теле воцаряется великий покой. О, кровь усмирить труднее, чем Тивериадское море! Ничто человеческое не было чуждо Назарянину; но Он был Богом и знал то, чего не может знать ни один мужчина: непреодолимую слабость, которая овладевает женщиной в некоторые минуты перед некоторыми людьми, превращая ее в лежачую или ползающую тварь. Из века в век самая поразительная победа Сына Человеческого, и вместе с тем такая обычная и распространенная, что мы перестанем ей удивляться, будет состоять в том, что во множестве святых женщин зов Иисуса заглушит зов крови.
Эту женщину Он уже победил. Он спрашивает: «Женщина, где твои обвинители? Никто не осудил тебя?» Она отвечает: «Никто, Господи». Иисус говорит: «И Я не осуждаю тебя; иди и больше не греши».
Она ушла, но она вернется. Вернее, ей нет нужды возвращаться: отныне они навсегда едины. Так Христос, терпя, казалось бы, поражение, обретает приверженцев среди изгоев. Он собирает тайное сокровище из негодных сердец, из отбросов мира сего. Ему не нужен ореховый прутик водоискателя, чтобы обнаруживать в отверженных под корой убожества источник страдания и любви, над которым Он имеет власть.