Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечем погибнут. А затем с упреком спросил Он опрометчивого ученика: неужели Он сомневался в его власти уклониться, если б только пожелал этого? Разве не могла спасти Его молитва? Разве Он не добровольно вознамерился, во исполнение Писания, испить чашу, которую Отец подает Ему? Разве не явились бы на помощь Ему, если бы Он захотел, не двенадцать робких апостолов, а больше чем двенадцать легионов ангелов? Потом, обратясь к воинам, которые держали Его, Он сказал: оставьте, довольно, и прикоснувшись к уху раба, исцелил его. Слова «оставьте, довольно», может быть, означали: «отпустите Меня на одну минуту, пока Я исцелю раненого» или «будьте снисходительны к этому единственному знаку сопротивления».
При ночном смятении это событие замечено было единственно только некоторыми близко стоявшими личностями, по крайней мере не произвело приятного впечатления на ожесточенную толпу. Напротив того, весь страх ее вдруг исчез и заменился дерзостью. Великий первосвященник предал Иисуса: следовательно, Он стал их неотъемлемым пленником. Гром не гремел; ангелы не слетали для Его освобождения; чудесный огонь не пожирал их. Они не видали перед собою ничего, кроме утомленного, безоружного человека, которому изменил один из Его самых близких последователей и на задержание которого смотрело в безнадежной тоске несколько пораженных страхом галилеян. Крепко держали они Его, а потому некоторые из главных священников, старейшин и начальствующих над храмовой стражей решились выйти из темной засады, из которой в безопасности наблюдали за взятием Его под стражу, и вмешались в окружающую Его толпу из насмешливого любопытства. Обращаясь в особенности к ним, Иисус высказал: как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня. Каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук: но теперь ваше время и власть тьмы[702]. Эти последние слова погасили последний луч надежды в сердцах Его последователей. Тогда ученики, даже гордый Петр и любящий Иоанн, оставив Его, все бежали[703]. В эту великую минуту один только неизвестный юноша, может быть, владелец Гефсимании или св. евангелист Марко, или Лазарь, брат Марфы и Марии, решился было, в сильном возбуждении чувств, примкнуть к последним рядам враждебной толпы. Он, по-видимому, только что встал с постели, потому что на нем не было ничего, кроме синдона, или льняной сорочки, в которой он спал. Но иудейская стража, вследствие ли странного вида полураздетого человека или вследствие его усилия пробиться в толпу, схватила его за сорочку, в которую он завернулся. Устрашенный этим неожиданным действием, юноша убежал нагой, оставя в их руках льняную одежду.
Таким образом, Иисус остался совершенно один в руках своих врагов. По приказанию трибуна, римские воины, сопутствуемые и окруженные иудейскими рабами, связали Ему руки на спине и, составив около Него замкнутый строй, повели по Кедрону и по входам на городской откос к дворцу великого первосвященника[704].
ГЛАВА LVIIIИисус пред священниками и синедрионом
Хотя скептики крепко стоят на том, что рассказы о допросе, осуждении, смерти и воскресении Иисуса Христа у всех четырех евангелистов[705] противоречат один другому, но это не противоречие, а скорее разноречие таково, что не возбудит ни малейшего сомнения в душе истинного христианина и не пробудит даже мгновенного недоверия в том, кто без всяких предвзятых теорий принимает Евангелие за рассказы добросовестные, достойные полного доверия и составленные писателями, вполне знавшими то, о чем писали, но выражавшимися чрезвычайно кратко и очевидно не полно, если читать каждого по одиночке. После долговременного изучения я без всякого страха объявляю, что хотя в этих рассказах есть небольшие отступления в одном против другого; хотя тончайшие подробности не разъяснены строго и точно; хотя каждый из рассказов, взятый порознь, не производит одинакового впечатления: однако же они слишком далеки от того, чтобы найти в них непримиримое противоречие. Читая их с вниманием, легко заметить, что один евангелист дополняет подробности, недосказанные другими, а, соединяя в одно целое отдельные указания, легко понять настоящий порядок и последовательность событий. Пусть говорят, что такое объединение неосновательно и произвольно, но оно произвольно настолько, насколько мы, не изменяя событий, даем им известный порядок, — и настолько далеко от неосновательности, что всякий, тщательно прочитавши Евангелие, выносит твердое убеждение в полной его справедливости. Если принимать Евангелие, как должен быть принят всякий самостоятельный документ, передающий из множества совершившихся в эти беспокойные сутки событий или все известное составителю, или все порученное ему для передачи другим: то при старательном изучении, при объединении их, совпадают одни с другими и доказывают, что допрос повторен шесть раз, посмеяние четыре раза, оправдание произнесено трижды и осуждение два раза.
Читая четырех евангелистов рядом[706], мы тотчас заметим, что из трех последовательных допросов, которым Спаситель подвергся у иудеев, только первый (у Анны) рассказан св. Иоанном[707], намекающим однако на существование второго; второй (у Каиафы) — евангелистом Матфеем и Марком; третий (в синедрионе) — одним евангелистом Лукою. Странного в этом нет ничего. Потому что первый допрос был только дознанием, второй — предварительным следствием, третий — положительным и формальным определением о предании суду для постановления приговора о смертной казни, рассказом о котором, как об единственном законном и влиятельном допросе, удовольствовался св. евангелист Лука. Но каждый допрос, с различных точек зрения, имеет свои особые отличительные черты и свою долю значения.
Как только трибун, начальствовавший отрядом, приказал связать Иисуса, римские воины схватили Его без всякого с Его стороны покушения на сопротивление. Время было около полуночи, когда они повели Его из тенистого сада Гефсиманского через молчаливые улицы спящего города ко дворцу великого первосвященника, в котором жили два первые двигателя этой черной несправедливости, Анна и его зять, Иосиф Каиафа. Прежде всего привели они Его к Анне, или Ганану, сыну Сифа, называемому у Иосифа Флавия Ананом, а у евангелистов Анной. Семь лет (7-14 гг. по Р.Х.) был он настоящим великим первосвященником и больше двадцати уже лет лишен своего сана прокуратором Валерием Гратом. Место его занял сначала Исмаил Бен-фаби, потом оно перешло к сыну Анны Елеазару и наконец к зятю Каиафе. Со времен Ирода великого, первосвященство из пожизненного религиозного звания обращено было во временное светское отличие, а если бы оно и не было так унижено, то для грубых римских воинов, вероятно, было все равно, куда бы ни доставить жертву. Если трибун их снисходительно спросил об этом, то единственно из уважения, вероятно, к начальнику храмовой стражи, которым был тогда один из сыновей Анны, тогдашнего Сагана, или Нази, президента синедриона, личности, правоспособной производить первоначальное исследование.
1. Таким образом, Иисус приведен был сперва, как узник, на суд к Анне. Достоверно то, что этот чужеземец, с семейством своим, вывезен был Иродом великим из Александрии, как человек изворотливый, для поддержки отвратительной тирании. Иудейский историк называет Ганана счастливейшим человеком своего времени, потому что он дожил до преклонных лет, и так как сам, пять его сыновей и зять Каиафа последовательно один за другим были великими первосвященниками, то в действительности пользовался присвоенною этому званию властью около полувека. Но почтение, о котором сообщает такой ренегат, как Иосиф, слишком сомнительно. Несмотря на свои удачи, Анна оставил по себе только дурную славу и мы из других несомненных источников достаточно знаем его характер. чтобы не видеть в нем хитрого, тираничного саддукея, далеко не почтенного старика, несмотря на его семьдесят лет, но человека, исполненного змеиной злобы и мелочности, которые крайне противоречили со значением его имени (Ганан — в переводе — милостивый) и увлекли в настоящую минуту в темный и безобразный замысел, заставлявший краснеть самого худшего из людей. У этого-то иерарха, чужеземца и интригана, началась в полночь первая часть продолжительного и возмутительного допроса, который пропущен у трех первых евангелистов и сохранен единственно евангелистом Иоанном. Надо пройти нескольким годам со времени совершения события, чтобы народ с точностью определил главного виновника. Во время совершения ближайший видимый деятель считается обыкновенно ответственным за все, хотя бы в действительности он представлял только ничтожное звено в этой официальной махинации. Если кто больше, чем всякий другой, был виновен в смерти Спасителя, так это Ганан. Его преклонные лета, важность сана, политическое положение и влияние, как человека, состоявшего в самых лучших отношениях с Иродами и прокураторами, давали значительный вес его предварительному решению. Выраженное им желание, чтобы другие вгляделись и запомнили лицо Иисуса, доказывало, что он придавал Его учению политическое значение, страшился, чтобы народ не отшатнулся от партии священников в большей степени, чем от учения Шаммая и Абталиона. Замечательно, но, сколько мне известно, оставалось до сего времени без внимания, что фарисеи с самого начала были постоянно главными действующими лицами при возбуждении ненависти к Иисусу и настолько желали Его смерти, что охотно содействовали аристократам и священнической партии саддукеев, расходившимся с ними и в политических, и в социальных, и в религиозных мнениях. Но как только созрел замысел относительно Его задержания и осуждения, фарисеи тотчас же отстранили себя от всякого участия, так что самое имя их прямо не упомянуто ни в одном событии, касающемся допроса, осмеяния и распятия. Вме