– Ты правда хочешь, чтобы я к вам присоединился?
– Конечно, хочу!
– Значит, ты все еще любишь меня?
Его голос дрожал. Я выдавила из себя несколько слезинок и постаралась придать тону убедительность:
– Надеюсь, ты наконец поймешь, что нас отдаляют друг от друга жалкое существование и тлетворная страна!
С этого момента Конде все взял в свои руки и действовал с поразившей меня уверенностью. Он посоветовал ничего не говорить Секу Кабе о моих долгосрочных планах: «Он не даст тебе навсегда покинуть Гвинею… Ты для него – и небо, и земля! Гналенгбе ревнует!»
Я ответила, что знаю, как убедить Секу. «Скажу, что должна восстановить силы на родине, что беременности подорвали мое здоровье, и попрошу отпуск».
Секу Каба купился, сделал все возможное и невозможное, чтобы помочь мне, и не преуспел только в общении с Центральным банком Гвинеи. Я не могла уехать без единого су с четырьмя детьми и решила, что моим планам конец. Один из коммерсантов-малинке уступил настояниям Конде и дал ему пятьдесят долларов. Пришлось довольствоваться мизерной суммой и утешаться мыслью, что в Дакаре можно будет в очередной раз стрельнуть деньги у Эдди.
В маленькой общине невозможно ничего утаить. Не знаю, как новость о том, что я покидаю страну, стала известна в Камайене, но реагировали люди неожиданным образом. Те, кто раньше открыто насмехался надо мной и не удостаивал ни словом, ни фразой, подходили на улице и дрожащими голосами умоляли не оставлять Конакри.
«Куда ты собралась? Куда увозишь наших детей? Ваше место здесь!»
Другие приносили угощения – зеленые соусы, мясное или рыбное рагу с арахисовой приправой, пироги. Я пребывала в растерянности, не понимала причин такой перемены отношения и клялась, что пробуду на родине недолго, всего несколько месяцев. Правду знали только Иоланда и Луи. Однажды вечером я поднялась на последний этаж нашего дома в квартале Бульбине, чтобы попрощаться с друзьями. Новость их ошеломила.
– Хелман? Да он сумасшедший! – воскликнула Иоланда.
– Вы хорошо его знаете? – спросил более сдержанный Луи. – У него репутация неуравновешенного человека.
Я пролепетала, что не могу оставаться в Гвинее.
– Но почему?! – хором воскликнули они.
Из-за отключения электричества мы зажигали ацетиленовую лампу. Пили кофейный эрзац, в котором не растворялись кубики русского сахара. Чешское мятное печенье для завтрака на вкус напоминало мелкие камешки. Каждый боялся за свою жизнь. Исчезали самые безобидные на вид люди, их бросали в тюрьму ни за что. А они задают наивный вопрос: «Почему ты больше не хочешь жить в Гвинее?» Пока я пыталась сформулировать ответ, Иоланда продолжала наседать на меня:
«Опомнитесь, вы ведь многодетная мать!»
Луи курил с задумчивым видом, очень похожий на изображения своего царственного предка в учебниках.
– Полагать, будто народ изначально готов к революции, ошибочно. Народ труслив и эгоистичен, он скорее материалист, чем романтик, его требуется принуждать, что и делал Секу.
– Принуждать? – возмутилась я. – То есть бросать людей в застенок, пытать и убивать их?!
Он посмотрел на меня, как на неразумное дитя, и произнес со снисходительной улыбкой:
– Не преувеличивайте!
Я не преувеличивала, вовсе нет! По данным неправительственных организаций, в лагерях Буаро и Кинди погибли в общей сложности сто тысяч человек, а подсчитать, сколько мертвецов лежат в общих безвестных могилах по всей стране, не представляется возможным.
Мы с Иоландой оплакивали наше расставание, а воссоединились только двадцать лет спустя, на конгрессе, посвященном истории Африки. Она вышла замуж за Луи, у них родился сын, и они поселились в Котону – финансовой столице и крупнейшем городе Бенина.
Несколько дней спустя, в машине, Секу Каба сказал мне с печалью в голосе:
«Женская интуиция! Гналенгбе считает, что мы зря отпускаем тебя с детьми. Ты никогда не вернешься в Гвинею».
Я не захотела обманывать человека, который всегда обо мне заботился и завоевал мою любовь, а потому не ответила. Дальше мы ехали в молчании, и каждый был погружен в тяжелые раздумья.
Я вновь увиделась с Секу годы спустя, в Абиджане, где жили моя дочь Сильви-Анна и ее муж Шейх Сарр.
Секу считали пособником режима, и ему пришлось покинуть страну. Гналенгбе осталась в Канкане. Одинокий, почти слепой, больной, он жил на деньги, которые ему присылали из США дочери. Весь мир узнал о преступлениях Секу Туре, но Каба продолжал восхищаться этим человеком. Он повторял с болью в голосе:
«Секу Туре никогда не делал ничего плохого. Он был истинным националистом, безупречно честным человеком, но ошибся, окружив себя карьеристами, людьми без идеалов!»
Двадцать второго ноября 1963 года потрясенный мир наблюдал за гибелью в Далласе Джона Кеннеди, а я поднялась по трапу самолета компании Air Guinée и полетела в Дакар, где должна была сделать первую остановку. Я плакала и не могла утешиться. За двадцать семь лет жизни я пролила много слез, но в тот день превзошла себя. Дети дружно всхлипывали и подвывали, Конде тщетно пытался их успокоить. Молчаливые, расстроенные Секу и Гналенгбе то и дело совали мне зеленые бумажные носовые платочки, пропитанные ментолом, – их импортировали из Югославии и продавали в государственных магазинах.
Что я оплакивала?
Расставание с этой несчастной землей. Я сильно к ней привязалась и чувствовала, что никогда не вернусь. Именно она, а не теоретические разглагольствования друзей, внушила мне сострадание к народу и умение сочувствовать ему. Я поняла, что нет ничего страшнее мук ребенка, и навсегда усвоила следующий урок: не смей помнить лишь о своих бедах, помогай тем, кому хуже. Я потеряла очень дорогих моему сердцу друзей и сама сильно изменилась. Наследница Великих негров исчезла. Годы, прожитые в Гвинее, жестоко «пометили» и детей, и меня физически. Только Айша осталась пухленькой красоточкой, остальные исхудали до невозможности, особенно Лейла, ставшая угрюмой и раздражительной. У Дени выпадали волосы, десны и губы Сильви покрылись болезненными язвочками, ей было больно есть.
Бедность вынуждала меня обшивать семью (я даже шорты Дени «соорудила» своими руками). Выкройки мне давала Маркетта Матима, уроженка Гваделупы, преподававшая в нашем коллеже кройку и шитье.
Воистину мы являли собой печальное зрелище.
Впереди меня ждал фантастический сюрп-риз.
Самолет взлетел, я начала отстегивать ремень безопасности, и тут из салона первого класса появилась крупная дорого одетая женщина, увешанная драгоценностями, и подошла ко мне. Звали ее мадам Сиссе, она происходила из прибрежного племени сусу, владела сетью магазинов и разъезжала по кварталу за рулем «Мерседеса 280 SL». Она сунула мне в руку толстую пачку долларов со словами: «Да хранит вас Аллах! Это для вас и ваших детей».
Я получила нежданную гигантскую милостыню от незнакомки, и началось мое третье африканское приключение.
Известие об убийстве Джона Кеннеди повергло Дакар в ужас. На общественных зданиях приспустили флаги. Президент Леопольд Седар Сенгор объявил трехдневный национальный траур. Больше всего меня поразил тот факт, что скорбели не только сильные мира сего, но и весь народ. Соседи Эдди собирались у счастливых обладателей телевизоров и лили слезы, умиляясь образу убитой горем Джеки в розовом костюме.
«Иногда Господь не ведает, что творит!» – повторяли они.
Я не участвовала во всенародном камлании, потому что была узколобой марксисткой и считала Д.Ф.К. американским капиталистом, который в 1961 году руководил печально известной высадкой в Заливе Свиней[107] и боролся с одним из моих любимых героев Фиделем Кастро. Всеобщее уныние резко контрастировало с моей радостью по случаю расставания с адом, где я чахла много лет, мешало бегать по пляжу вдоль моря и упиваться забытым вкусом свободы.
Как-то вечером нас пригласила на ужин мадам Вьейра, и Эдди, знавший мои политические воззрения, перед уходом попросил не говорить ничего… скандального. Я пообещала, но слова не сдержала. Ужин закончился громким спором с бенинцем по имени Согло, который позже стал президентом республики, а в тот момент был рядовым международным функционером Всемирного банка в Вашингтоне, округ Колумбия. Согло показался мне спесивым наглецом, уж очень самодовольно он называл регион, за который отвечал, «мои страны».
Я еще не понимала, что учусь не только свободе, но и умению выражать свои мысли.
II
«Женщина – негр мира»Джон Леннон
Хелман ждал меня в аэропорту Аккры, куда я прилетела, проведя неделю в Дакаре с Эдди. Он был в гавайской рубахе в больших цветках, чем несказанно меня удивил: в Конакри подобную «курортную» одежду не носили.
– Зачем вы взяли с собой всех этих детей? – пролепетал он.
– Они мои! – ответила я и поставила на землю Лейлу, еще толком не умевшую ходить.
Хелман изменился в лице.
Мы не без труда загрузились в его крошечную машинку, поехали в центр города и, проведя полчаса в дорожной сутолоке, остановились перед скромным зданием с громким названием «Резиденция Симон Боливар», где останавливались гости правительства. На первом этаже находилась небольшая студия с кухонькой.
Судя по всему, Хелман ждал меня одну и теперь пребывал в ступоре. Он встряхнул мою руку и сказал:
– Я заберу вас завтра в девять утра и отвезу в Дом с флагштоком.
– Там работает правительство. Будет рассмотрена ваша кандидатура.
Хелман удалился в половине одиннадцатого, не пригласив нас ни пообедать, ни даже выпить по стаканчику. Неужели он принадлежит к про́клятому племени чадоненавистников? Что мы будем делать весь день? Я часто бывала одна, но никогда еще не чувствовала себя такой одинокой. Взяв Лейлу на руки, я велела Дени и девочкам идти впереди, и мы покинули незнакомый дом. Я никогда не видела города, подобного Аккре. Живописного. Многолюдного. Шумного. Никаких нищих и калек, ни одной женщины в лохмотьях у колонки или стариков в инвалидных креслах. Из репродукторов, стоявших вдоль тротуаров, неслись бешеные ритмы хайлайфа