– Техника гипнотического отрыва? Нет, пожалуй, не хочу. Хочется, конечно, поскорее вернуться к норме, но… Знаешь, у меня многие клиенты, которые приходят с переживаниями смерти близких, не хотят принимать транквилизаторы. Просто отказываются, ничего не объясняя.
– Знаю, конечно. Это действительно бывает не так уж редко.
– Не хотят, чтобы их избавляли от страданий. Может, им кажется, что страдания – единственное, что продолжает их связывать с умершими.
– Да-да.
– Вот и я что-то в этом роде чувствую. Мне мешает эта любовь, но чем-то она все же дорога. Давай без гипноза. Пусть будет естественный отрыв. Я потерплю, давай работать с сознанием.
– Ну давай. Тогда попробуем технику «пустого стула», – сказал Олег, вставая и направляясь к ряду стульев, стоящих возле стены. Он взял один из них и поставил посередине комнаты прямо напротив моего кресла. – Так удобно? – спросил. Я кивнула.
Олег вернулся на свое место.
– Понимаешь, Женечка, что еще важно, – начал он, – ведь вот ты в целом человек независимый, да?
– Ну да… Была.
– Ты с юности сама зарабатываешь, у тебя хорошая профессия, живешь отдельно от родителей, по характеру вполне самостоятельная. То есть это не тот случай, когда зависимость ребенка от мамы и папы проецируется во взрослую жизнь. Эта твоя болезненность в привязанности явно имеет другие корни.
– Ну да. Я сама удивляюсь, что меня так заколбасило.
– А удивляться, Женечка, наверное, нечему, потому что в твоем случае имеет место резкий и на первый взгляд немотивированный разрыв отношений с любимым, так?
– Так. Именно так. Но сейчас я уже не настолько остро это чувствую, потому что кое-что поняла после нашей с ним последней встречи.
– Вот именно. Ты получила информацию. Ты как бы получила новый шанс эту тему переработать, и какие-то ее существенные аспекты тебе удалось закрыть. Однако очень важно именно то, что ваши отношения с Виталиком были разорваны как бы в разгаре. По крайней мере, у тебя осталось такое впечатление. И вот он, незавершенный гештальт, понимаешь? – Я киваю. – Который нужно, как ты опять же понимаешь, завершить.
Я киваю – а что мне остается?
– И давай мы эту незавершенную ситуацию перенесем в плоскость «здесь и теперь». У тебя накопились неотреагированные эмоции и очень много невысказанных переживаний… Женя, я бы хотел, чтобы ты сконцентрировала свое внимание на этом стуле. И представила на нем Виталия. Представила как можно яснее.
Я постаралась сосредоточиться. Олег заговорил тише и медленнее.
– Виталий сидит напротив тебя, и ты наконец можешь с ним поговорить обо всем, что для тебя важно… Скажи мне, насколько ясный образ тебе удается представить?
– Сейчас… – Я всматриваюсь в пустой стул и думаю о своем жестоком любимом. О его лице, фигуре, о том, в какой позе он мог бы сидеть здесь. Образ Вита то появляется, то исчезает в моем воображении. Его не очень просто удерживать. Помогает то, что передо мной находится вполне реальный стул, с которым я уже связала свои представления о Виталике. – В общем-то представила, – говорю я Олегу.
– Теперь ты можешь сказать ему все, что хочешь сказать. Спросить о чем-нибудь.
– Вит, мне очень плохо, – выпаливаю я, обращаясь к стулу, и действительно вполне ясно представляю на нем ненавистного и обожаемого своего любимого. – Мне так плохо без тебя. И я не понимаю, почему ты так со мной. Ну вернулась жена. Это понятно. Но почему мы не можем встречаться как раньше? Или хотя бы дружить?.. Почему ты прямо не объяснился со мной как с другом, а безжалостно мучил меня? Ты что, совсем меня не любишь? А когда ты меня разлюбил? За что?
– Женя, как ты думаешь, что он тебе отвечает?
Я пересела на пустой стул и сказала, обращаясь к оставленному мною креслу:
– Жень, ну дело же не в любви. Просто это семья. Это слишком важно. – Так сказала я самой себе, чувствуя, что, наверное, именно так должен был ответить Вит.
Олег подошел к креслу, с которого я ушла, сел в него и осторожно спросил с нейтральной интонацией:
– Ты меня совсем не любишь?
– Я уже сказал тебе, Женя, – откликнулась я, глядя в пол, – дело не в любви. Есть другие важные вещи.
– Какие?
– Ответственность перед семьей. Годы жизни, прожитые вместе. Дети. – Не знаю почему, в голове моей всплывали эти ответы. Я чувствовала, что понимаю Виталика.
Олег пересел на прежнее свое место.
– Женя, – сказал он, – что ты чувствуешь сейчас?
– Мне грустно.
– Тебе грустно.
– Да.
– Это больно?
– Нет… Просто грустно. И пусто как-то.
– Пусто. Откуда эта пустота?
– Мы не можем быть вместе.
– Когда ты это поняла?
– Только что.
И на следующей встрече, и на следующей за ней мы снова использовали технику «пустого стула». Я проговаривала все свои больные мысли. И больные чувства. Задавала вопросы, на которые, оказывается, уже знала ответы. Моделировала реакцию Виталика. Плакала. Лечилась. В голове потихоньку все вставало на свои места.
Олег помогал. Он часто «играл роль» моего любимого. Сидел напротив на том самом стуле, слушал мои излияния, говорил сам – собственно, озвучивал мои же мысли, которые до того успела проговорить я сама. Иногда мне это было смешно – я смеялась из-за театральности ситуации. Но это, наверное, тоже было хорошо… Складывалось впечатление, что с Виталиком мы обсудили все темы, все самое важное между нами. О чем не получилось поговорить в действительности.
Я стала спокойнее. Острота ситуации как будто притупилась – так, словно прошли годы.
– Слушай, Олег, я ведь ни психодраму, ни гештальтпсихологию сама не практикую. Может, зря… Скажи, а почему это получается, что я вот так уверенно со стулом разговариваю? Это потому, что на самом деле я знаю, что именно происходит, только не осознаю, потому что не хочу этого знать?
– И это тоже. И потом, ты ведь тщательно вспоминаешь все в деталях, стимулируешь гиппокамп. Проживаешь ситуацию еще раз, и гораздо продуктивнее, чем когда просто страдаешь из-за нее. Информация структурируется. У тебя формируется более определенная и точная картина реальности. Ты по ней как бы читаешь.
– Да. Полезная штука…
– Женя, скажи, тебе еще нужен Виталик?
– Как тебе ответить… Я помню, как с ним было хорошо. Это же такое счастье! Тяжело лишаться. Но, с другой стороны…
– То есть одна часть тебя, Женя, хочет быть с Виталиком, так?
– Ну да… Я не знаю.
– То есть другая часть – сомневается?
– Кажется, да…
– Женя, нам нужно разобраться с этими твоими частями.
– Ты прав. Давай попробуем.
Олег снова выдвинул на середину комнаты стул.
– Пусть твои две части поговорят между собой. Посмотрим, что из этого получится. Ты сейчас какая часть – та, что хочет быть с Виталиком или та, что сомневается, нужно ли это тебе?
– Я сомневаюсь.
– Хорошо, Женя. Поговори с собой об этом.
Между прочим, это не так-то просто – говорить о том, что особенно важно. Тебя распирает от ощущений, но не от слов. Говорить о больном, о загнанном глубоко внутрь очень трудно. Вот эту всю кашу из противоречивых эмоций внутри упорядочить – тяжелая работа. «Олег, помоги…»
Олег видит мое замешательство.
– Женя, чего ты действительно хочешь? Чего ты хочешь, зная все как оно есть, а не только то, что тебе хотелось бы знать? Нужен ли тебе Виталик? И если да, то зачем? И какая ты нужна сама себе?
А какая я нужна сама себе? Ну конечно, сильная. Я нужна себе цельной, не распавшейся на фрагменты из-за растерянности перед бедой. Я нужна себе профессиональной. И я хочу быть довольной жизнью. Да, это так.
Все это я проговариваю медленно, с трудом подбирая слова, не глядя на Олега, то ли себе, то ли ему адресуясь.
– Женя, поговори с собой об этом, – снова предлагает он.
Я смотрю на пустой стул.
– Привет, стул, – говорю ему. – Ты сейчас – это я. Ты та моя часть, которая хочет Виталика… Слушай, а зачем он тебе? Он чужой муж, понимаешь? Он, видимо, любит другую и хочет быть с ней!
– Женя, – тихо вклинивается Олег. – Что она тебе отвечает.
Я пересаживаюсь на стул, к которому обращалась.
– Он не то чтобы ее любит, но это для него важнее любви. А меня он любил! Ну я же чувствовала! И это было так прекрасно, что отказаться просто сил нет. Хотя что значит «нет»? Кто меня спрашивал? Ведь это от меня отказались, хочу я этого или не хочу… Мне просто трудно это принять.
Я помолчала. Олег посмотрел вопросительно. Я опять пересела на свое прежнее кресло.
– А если бы он остался с тобой? – спросила. – Ты ведь замужем и не собиралась ничего менять, вспомни. Ты же не бросишь Костю, вы все-таки шесть лет вместе. И потом, Костя не заслужил предательства. И, собственно, – говорила я медленно, потому что мысли приходили не сразу, – собственно… Эта тоска и такая острая потребность в Виталике – это все зашкалило именно после того, как он переменился к тебе. Это все растерянность. Это потому что непонятно… Теперь ты все понимаешь. Можешь по-новому оценить, насколько тебе Виталик действительно нужен. Да, с ним было хорошо. Но такое хорошо бывает только в самом начале отношений. А что потом?
«Другая я» молчала.
– Мы могли бы попробовать с ним ничего не менять… – наконец неуверенно сказала «другая я»…
Через две недели терапии было очевидно, что моя самооценка выросла. Я перестала чувствовать себя побитой собакой и снова начала вести тренинги. Я выздоравливала. И уже чувствовала, что скоро, вероятно, смогу проводить и индивидуальные консультации. Единственное, что меня еще мучило, – это жгучая нелюбовь к нему. Я возненавидела своего переменчивого возлюбленного и понимала, что эта ненависть – продолжение любви, продолжение зависимости. Я все еще не была свободна.
Часто думала о нем. Не могла отвязаться от болезненных мыслей. Вспоминала себя бегающей затравленной мышью, ищущей выхода из ловушки, с телефонной трубой у пунцового уха, взмокшей от потрясения, когда он после какой-то ничтожной размолвки, которые раньше разрешались у нас на раз, совершенно неожиданно для меня членораздельно произнес на том конце телефонной связи: