— Жанна, привет! А я думаю: куда ты пропала? Не звонишь, не приходишь…
О, Господи! Вот так встреча!
— Здравствуй, Верочка! — Когда-то Вера назначила меня своей подругой и периодически, раз в два-три дня, звонила, по полтора часа жалуясь на несчастную семейную жизнь. Муж ее, конечно, золотым не был, но выдержав час-другой Верино пиление, и ангел Божий забросил бы свою лиру и перешел на русский народный. Учитывая же, что Верин супруг мужественно (вот истинное употребление этого слова!) живет с ней больше двух десятков лет, страдальцу как минимум уже давно надлежит поставить прижизненный памятник. И не известно еще, он ли начал пить, не вынеся ежедневных Вериных скандалов, или у Веры поехала крыша при виде того, во что превращается ее веселый, компанейский Толик.
— А я тебя все вспоминаю. И завидую.
— Вера, чему?!
— Как — чему? Ты же со своим развелась! А — я? Рассказать, как я живу — не поверишь!
— Верочка, что случилось?
— Мой-то опять вчера нажрался. До подъезда дополз, из лифта вывалился и залег поперек двери. А чего, плохо, что ли? Дождь не капает, и свет не мешает — ты ж знаешь, лампочки у нас в подъезде отродясь не было. Соседка мусор пошла выносить, в темноте на что-то мягкое натыкается, а оно ее за ногу — хвать! Та с перепугу мусорным ведром его огрела и — в крик! Муж ее выскочил на помощь, посветил фонариком, а там — мое сокровище в их помоях плавает! Картофельные очистки — за ушами, яичная скорлупа — за пазухой. Они давай в мою дверь звонить: забирай, дескать! Заволокли, как мешок, в коридор. Так мешок-то хоть чистый. С него помои не текут. Ромка посмотрел и говорит: «Мам, может, давай его назад вытащим, пусть проветрится?» А?! Каково ребенку на папеньку смотреть?!
— А ты?
— А что — я? Я балкон открыла, чтоб он всю квартиру не провонял, и спать пошла. Утром растолкала и говорю: «Морду умой и вали на работу!» Нет, ты представь, так эта орясина еще и «пиджак чистить» затребовала. Ему, видите ли, на люди с утречка с гнилыми помидорами в кармане не с руки выходить. Нет, как я тебе завидую! Ты же представить не можешь себе, какая ты счастливая!
Когда Верочка, полностью облегчив душу, наконец соизволила отпустить меня, я точно знала, какие именно чувства испытывает унитаз при тесном общении с больным диареей.
Лучшее средство для снятия осадка от разговора с подругой, как известно, это — перестирать ту гору грязного белья, что накопилась в ванной за последние две недели. Где-то на третьих джинсах начинаешь понимать, что была для подруги не унитазом, а — мягкой и теплой жилеткой, в которую так хорошо поплакаться Восьмая отстиранная футболка наводит на мысль о постоянстве в дружбе. В конце концов, и Вера, и ее непутевый муж решительно стали на мою сторону во время моего развода. Ладно, Вера: женская солидарность — большая сила. Но Толик, друживший с моим бывшим супругом еще с институтских времен, Толик, с которым они проводили ежедневно по восемь часов на работе, а, придя домой, умудрялись часами обговаривать нерешенные проблемы по телефону, не давая детям возможности узнать домашние задания (не в школе же, в самом деле, их в дневник записывать!), так что мы с Верой одно время даже задумывались, а не отдает ли голубым оттенком столь крепкая дружба… Оказалось, нет. Мой супруг, не изменив традиционной ориентации, сменил меня на более молодую и симпатичную. А Толик рассорился с лучшим другом и теперь, как говорит Вера, слышать о нем ничего не хочет. Так неужели мне трудно выслушать Верины проблемы, если ей от этого станет легче?!
Ну, а выполоскав третий пододеяльник, понимаешь: ты — действительно счастливый человек. У тебя нет мужа, приползающего иногда домой на четвереньках, тебе никто не треплет нервы, кроме своих же детей, но дети — не в счет: как-никак, свои, родные — что воспитали, то и кушайте. И главная твоя сейчас проблема — отсутствие стиральной машинки, потому что только лошади способны в двадцать первом веке перелопатить такое количество белья вручную. И остаться после этого живыми. Или еще — еноты-полоскуны. Но насчет последних — неизвестно, живут в далекой Америке, где им до наших нагрузок! Но разве ж это проблема?! Глядишь, когда-нибудь и мы, как люди, приобщимся к техническому прогрессу. Когда деньги появятся.
— Мамуль, с тебя шестнадцать пятьдесят на тетрадь по физике. А еще — у нас завтра родительское собрание. — Ксюха всунулась на кухню и пай-девочкой уселась на табурете.
— Посреди четверти? Чего ради?
— Варвара сказала, чтобы ты была обязательно.
— Персонально — я? Или — все?
— Ну, все… И ты.
— Ксюша, в чем дело? — Глядя на ангельское выражение ее личика, я поняла, что на нашем небосводе опять собираются неприятности. — Что на этот раз?
— Почему это — «на этот раз»?! — возмутилась моя красавица. — Когда это тебя из-за меня в последний раз в школу вызывали?
— Не помню, — честно призналась я. А ведь, действительно, Ксюха, конечно, и издали не смахивает на благовоспитанную девочку, но до сих пор в ее классе я появлялась один раз за четверть, на запланированном родительском собрании.
— Вот видишь! Вроде я тебе и не ребенок совсем!
— Ты о чем?
— Только из-за своего Вовочки и бегаешь туда. «Вовка то натворил, Вовка это сделал»… А другие тебе вроде совсем как не дети!..
— Ксюха!
— А что — Ксюха?! Надо же когда-то и к другим материнское участие проявить! — победно припечатала девочка и выплыла из кухни.
«Родительское собрание», на которое я явилась на следующий день, оказалось весьма «многочисленным»: я и Ксюшин классный руководитель Варвара Степановна — дама внушительных габаритов и внушительного возраста. Ей уже лет пятнадцать полагалось бы быть на пенсии, но представить ее отлученной от школы не смогли бы ни она сама, ни ученики, ни их родители, ни, похоже, сам директор школы. Варвара была олицетворением незыблемости школьных устоев. Что бы где ни случилось, но пока по коридорам ходит Варвара с классным журналом под мышкой, все школьные конфликты будут разрешены мирным путем к обоюдному удовлетворению сторон.
— Вы знаете, что произошло в субботу на дискотеке? — Варвара смотрела на меня с невозмутимостью сфинкса.
— Я-a… Мне Ксюша рассказывала вообще-то… но… — заблеяла я, тщетно пытаясь оторвать взгляд от пола и поднять его на преподавательницу. Полы в школе были хорошие, деревянные, но кажется, что в последний раз их красили в прошлом тысячелетии. Хотя я точно знаю, что в августе был ремонт, мы на него деньги сдавали. Значит, краска плохая попалась — стерлась за несколько месяцев…
Дело в том, что я, конечно, выдавила из Ксюхи историю, из-за которой мне пришлось наносить внеочередной визит в школу. Да и попробовала бы она не рассказать! Но дело-то в том, что я совсем не знала, как мне вести себя перед учителем в сложившейся ситуации.
В Ксюшиной интерпретации дело выглядело так:
— Ты ж знаешь, что к нам в школу просто так — фиг попадешь: и охранник на входе вечно торчит, а когда дискотека — так еще и учителя во главе с директором ему на подмогу выстраиваются. Пускают только своих. А ребята пришли и выпускники, и те, кто в прошлом году от нас в техникум ушел. Они ж — свои. Ну, как это — они не пройдут? И нам с ними пообщаться хочется, да и вообще — как это? В прошлом году были — наши, а сейчас — чужие?! Ну, мы в туалете на первом этаже окно открыли, они и залезли. Да так всегда делается, все ж знают. И учителя. Они только права не имеют сами их пропускать, а прогонять — не прогоняют. Вон у нас Ромка в прошлом году учился, что, его Варвара сейчас выгонит? Да она с ним полчаса про техникум информацией обменивалась: какие там преподы, да что учат, и все такое. А потом, когда мы этому козлу надавали, оказалось, что наши ребята — не наши ребята, мы кругом виноваты, а козел — белый и пушистый. Жертва несчастная. Нет, пусть еще хоть раз что вякнет… Пусть только попробует!
— Какой козел?
— Женюсик из 10-го «В». Он у нас — крутой мальчик, все с ним и цацкаются. А мы ему рыло намылили.
— Ч-ТО? Что вы сделали?
— Намылили ему рыло. По-га-но-е, — отчеканила Ксюха. — Еще и мало. Толком не дали.
— Ксюша, объясни.
Мне совершенно не хотелось представлять себе картину, в которой моя дочь участвует в групповом избиении какого-то мальчика. Да вообще — в драке. Я знаю, что в словесные баталии с ней лучше не вступать, но — драка?
— Ксюша!!!
— Что, Ксюша?! Ты ж знаешь, наши — хорошие ребята. Ну и что, что у них отцы не крутые? Зато они не предадут и не унизят никого. Ты знаешь, в 9-м «А» девочка есть, Таня Лапшина. Она такая тихонькая, забитая какая-то. Нет, если ее одеть нормально, она еще и ничего будет. Даже симпатичная. А так — носочки беленькие, юбочка синенькая, такие сто лет назад пионерки носили, наверное, от мамы досталась. Вот она и комплексует. И жмется вечно под стеночкой одна. Но она ж не виновата, что ей предки такую одежду покупают. Это они — придурки, сделали из ребенка чучело и живут себе спокойненько. А Танька — мучайся!
— Ксюша!
— Что, «Ксюша»?! Да сейчас пойди, в сэконде поройся, можно за пару рублей такой прикид отрыть! Просто им плевать, как Танька себя чувствует, когда над ней все прикалываются. Но все — без злобы. А тут этот Женюсик заметил, что Лапша на Ромку смотрит. Ну нравится он ей, понимаешь? Только она ж тихая, не скажет ничего. Тем более что Ромка в техникум ушел. А вчера появился, так Танька на него, как на икону смотрела, пока он с Варварой трепался. Даже дышать забыла. А Женюсичек начал выделываться: «Ах, наша красавица, ах, Джульетта, ах, Золушка на первом балу… Платьице поменять только надо, а так — ничего…» Ну, и все такое прочее. Ромка, как услышал, и говорит этому придурку: «Пошли, побеседуем». Нет, Лапша ему — до фени, сама понимаешь, но нельзя ж над человеком издеваться. А Женька ж тупой, он привык, что все перед ним приседают, как же — сотня баксов на карманные расходы, мобилу каждый месяц меняет, из школы — на «мерсе» с охранником. Бугай такой. Естественно, никто слова поперек не пикнет. Как-то, еще в седьмом классе, англичанка хотела его из школы вытурить: сидит хамло