Вообще, чем мельче собака, тем у нее более склочная натура. Большие собаки — овчарки, доги, ризеншнауцеры — по природе своей полны внутреннего достоинства, а осознание своей силы делает их удивительно дружелюбными. Чтобы превратить такую псину в злобного монстра-охранника, нужно ее специально натаскивать, потратив немало времени и усилий. Зато шавки без всякой дрессуры с упоением облаивают каждое живое существо, оказавшееся поблизости, а при случае с восторгом попытаются отхватить кусок от ваших штанин.
— Гав, гав, р-р-р-гав, р-р-р…
— Пуся, ату его, ату, — захихикал дядька, морально поддерживая захлебывающегося лаем пекинесика.
— Гав, р-р-р-р-р, гав, гав, гав…
Вот же вредное существо! Мы с Лордом гордо шествовали по противоположному берегу, старательно не замечая беснующуюся моську. И вообще, меня лично мужик раздражал значительно сильнее, чем его питомец. Пусик! Вот храбрец — тявкать из-за полутораметровой преграды!
— Давай, Пуся, давай, покажи ему, где раки зимуют! — ржал дядька.
— Р-р-гав, р-р-р-р…
Не знаю, что такое там сказанул Пусик на своем собачьем языке, но Лорд вдруг, не тявкнув ничего в ответ, с легкостью горной серны перемахнул через речку. Ни я, ни мужик и охнуть не успели. Пуся оказался гораздо расторопнее. Задние лапы Лордика еще не коснулись противоположного берега, а Пуся уже сидел на плечах у хозяина. И молчал. Когда и каким образом пекинес умудрился взлететь на недосягаемую для него высоту — уму непостижимо!
Лорд встал на задние лапы, передние же аккуратно поставил мужику на грудь. Дядька превратился в соляной столб. Пуся, не сделав ни одного движения, вдруг оказался у мужика на голове. Голова была круглая и маленькая для четырех Пусиных лап. Я бы на его месте точно не удержалась и скатилась вниз, но Пуся, похоже, стал с хозяином единым монолитом. Они застыли с совершенно одинаковым выражением на физиономиях, перестав, кажется, и дышать.
Дышать-то они перестали… Но… Вы видели скульптурную композицию «Писающий мальчик»? Из-под Пусиных лапок текла струйка и благополучно стекала по лицу мужика на его «адидасовский» костюмчик. Мужик молчал.
— Лорд, ко мне! — прошипела я. — Быстро назад!
Лорд-то, конечно, ничего не сделает мужику. Но что мужик, вернувшись к жизни, сделает мне?!!
— Лорд, я что сказала?!!
Мой пес, окинув еще разочек противника презрительным взглядом (точно-точно, на его морде ясно читалось презрение), грациозно развернувшись, перемахнул через речку.
Скульптурная композиция ожила. Песик залился истошным лаем, а хозяин — не менее истошной руганью.
Я волокла упирающуюся животину домой, а вслед нам неслось:
— Дура! Я в следующий раз с пистолетом приду! И тебе, и псине твоей мало не покажется! Ты меня узнаешь еще!!!
Конечно, настроение было испорчено бесповоротно. Какое уж там солнышко, какие птички! Собачье двухголосье (а на расстоянии визгливый голос мужика сливался с голосом его питомца) неслось нам вслед с мощностью милицейской сирены.
Интересно, и почему это я — дура? Я своего Лорда на них не натравливала. Это ж каким надо быть идиотом, чтобы науськивать шавку на волкодава и рассчитывать, что тебе это сойдет с рук. На Лорде же не написано, что он не умеет кусаться. По всем кинологическим справочникам кавказец — злобное, агрессивное животное. А как песик-то перепугался! Кстати, любая собака похожа на своего хозяина. А вдруг и мужик — того?.. На штанишки-то его я не смотрела — не до того было. Тогда было бы понятно, почему он так орал!
Дома — быстро вымыть псине лапы и, не переодеваясь, — на базар. Потому что скоро явятся из школы дети, а есть нечего. По той причине, что приготовить еду не из чего. Последние полбатона хлеба я изрезала утром на бутерброды. Каким бы количеством продуктов я ни запаслась за выходные, к следующей субботе они испаряются, как снег, случайно выпавший в июльский полдень.
Главное — картошка! Картошку любят все и готовы есть ее на завтрак, обед и ужин. Поэтому десять килограммов в неделю — минимальная норма. Можно, конечно, повесить обязанность по добыче любимых корнеплодов на Вовку. И даже нужно бы! Но, во-первых, выгнать его на базар чаще, чем раз в месяц, мне не удается. Во-вторых, он умудряется купить тако-о-е, а на приучение его к выбору продуктов экспериментальным путем у меня просто нет денег. А в-третьих, свободны от школы дети будут только завтра (у них один выходной, в отличие от меня), а накормить их нужно еще и сегодня.
Итак, картошку, пару килограммов морковки, килограмм лука, два кочана капусты, сахар, рис, макароны… Шампунь и стиральный порошок, конечно, нужны, но впихнуть их уже некуда. Интересно, что оторвется раньше: мои руки или ручки у сумок?
— Жанна, здравствуй! Давно не виделись! Ты тоже с утречка — на базарчик?
Тоже, тоже, а то не видно! Куда ж мне с утра еще деваться?
— Как я вам рада! Куда это вы так надолго пропали?!
Мой бывший одноклассник с женой. Было время — мы жили в соседних домах и дружили семьями, часто ходили друг к другу в гости и довольно весело проводили время. Куда все делось? Они переехали — недалеко, всего за четыре автобусных остановки. Но в гости ходить стало гораздо затруднительнее. У них родились два сына, у нас — наши дети. Пеленки, садик, больничные, школы, уроки, родительские собрания… Шаг влево, шаг вправо — некогда. Но взаимная симпатия осталась. Равно как и желание, на правах старых друзей, вмешиваться в чужую жизнь.
— Слушай, в нашем цеху есть мужик, мастером работает. Надо вас с ним познакомить.
— Каким образом?
— Да каким угодно. Вот, например, Новый год скоро. Или в кафе, там, сходить можно. Или у нас встретитесь. Взрослые люди — сообразим.
— Подождите, подождите, что еще за мужик?
— Да нормальный мужик. Старый холостяк, между прочим.
— И сколько же ему?
— Пятьдесят пять. А что? Он еще — ничего.
— И что ж это он дожил до таких лет и не женился? Не одиноко ему жить на свете?
— Да он с матерью живет. Та его в руках держала всю жизнь. А сейчас бабка состарилась, вот мужик и хочет на свободу. Я с ним говорил о тебе. Он согласен познакомиться.
Вот что значит настоящие друзья! Вот спасибо! «Он согласен»!
— А меня кто-нибудь спросил? Мне ваш мужик на кой сдался?
— Нет, ну чего ты возмущаешься? Одной женщине тяжело. А он — мужчина все-таки, и нормальный. Вот сумки бы таскал вместо тебя.
— Да не одна я! Нас — много. Нас — слишком много! Ни мужики незнакомые, ни бабки к нам уже не вписываются.
— Ну, не хочешь — как хочешь. Мы тут из-за нее переживаем, а она… — обиделись друзья.
— Нечего переживать. Лучше бы в гости зашли, — фыркнула я. — А то скоро вообще узнавать друг друга перестанем.
Ну вот, скажите на милость, как можно устраивать мою жизнь за моей же спиной? Нет, я не обижаюсь. Я их прекрасно понимаю. Одним ударом убить двух зайцев — устроить личное счастье сразу двум одиноким знакомым. Люди вообще склонны к благим поступкам, если поступки эти ничего им не стоят. Скорее всего, тот мужик, действительно, — ничего. Потому что, ладно уж — Эдик, но Ирина-то уж точно не захотела бы сводить меня с кем попало. Свинью она и сама мне ни за что не подложит (в этом я уверена), и не даст это сделать мужу. А так все бы устроилось наилучшим образом, и снова можно было бы ходить в гости. А то ведь, действительно, после развода семейные пары не слишком часто посещают наш дом. То есть вообще перестали посещать. Некомфортно им, видимо, у нас. Особенно мужьям. Не о чем со мной говорить.
Ну и ладно, подумаешь — дело большое. Сто лет надо! Я давным-давно не нуждаюсь в таких мероприятиях. Я вообще больше ни в чем не нуждаюсь. И меньше всего — в посторонних мужчинах. За которыми будет требоваться не просто дополнительный уход, а — повышенный дополнительный уход.
Поскольку героическая личность, рискнувшая связаться с разведенной женщиной с несметным количеством детей, немедленно будет возведена на пьедестал и в своем собственном сознании, и в сознании всех окружающих. Моя жизнь при этом образце самоотверженности будет жестко определена: счастливая, облагодетельствованная вниманием, я должна буду неустанно кадить фимиам и помахивать опахалом. Все прочие заботы — в свободное от основного служения время. Ежели оно останется.
Спасибо. Не надо.
Черт, но как выбивают из состояния равновесия эти вторжения окружающих на твою суверенную территорию! Моя жизнь — моя территория.
Я злилась и волокла сумки, которые стали минимум в пять раз легче. Злость, вообще, сила очень созидательная. Глупость — то, что утверждают все восточные и невосточные учения. Дескать, зло разрушает, а созидает только добро. Ага. Когда вам хорошо, что вы делаете? Вы стремитесь переделывать мир? Вас тянет куда-то бежать? Вы хватаетесь за что попало, потому что срочно требуется хоть куда-то сбросить энергию? Вам хочется сбрасывать положительную энергию? Она вам — мешает? Если счастливы, вы броситесь колоть дрова или стирать белье вручную? Нет, в зависимости от градуса вашего счастья, вы будете или благоденствовать в нирване, любя весь мир вокруг себя, или прыгать от восторга, выбрасывая излишек радости на «обогрев» окружающей среды. А вот пропахать с лопатой пол-огорода «на радостях» вам вряд ли захочется. А вот от злости — самое оно.
Ненавижу мужчин. Ненавижу мужчин, сидящих на шеях у жен, у матерей, короче — на женских шеях. Ненавижу мужчин, бросающих своих жен. Ненавижу мужчин, наглых, самодовольных, считающих, что без них нам не выжить. Да плевать нам на них!
А солнце светит! Осеннее, и потому особенно дорогое. А небо — холодное, но — синее. А из окна на первом этаже на всю улицу (это что же в комнате творится!!!) поет Митяев: «С добрым утром, любимая…». Ненавижу эту песню.
Наивные молоденькие дурочки, вроде моих дочек, наслушаются таких песенок и мечтают потом о дороге, усыпанной розами и незабудками, по которой пойдут в обнимку с любимым сквозь долгую и счастливую жизнь. А потом выясняется, что нет ни роз, ни незабудок, ни любимого. Одна дорога. Длинная — длинная. Просто дорога. И шел бы ты по ней спокойно, и не чувствовал бы себя обделенным, если бы раньше, под влиянием лирических песенок, не намечтал себе бисквитно-кремового счастья. Ненавижу Митяева.