Но это все — мамы, дети, нервные бабуленции… У меня в прихожей на полу без видимых признаков жизни лежал мужчина. А вдруг у него сердце слабое? Или еще что-то не в порядке? Мне показалось, что я сама сейчас упаду в обморок и прилягу рядышком. Перед глазами, во всяком случае, начало все тихонько покачиваться…
Лежащий на полу мужчина осторожно приоткрыл один глаз и слабым шепотом спросил:
— Он… больше — не будет?
Ура! Живой! На всякий случай, мгновенно осчастливленная, я ответила тоже шепотом:
— Что — не будет?
— Кусаться — не будет?
— Не будет. Он в жизни никого не укусил. Он добрый.
А доброе животное, уразумевши, что сами-то разговаривают, а ему брюшко чесать и не собираются, решило подкорректировать ситуацию (а вдруг новый товарищ чего-то недопонял?). Оно, перевернувшись, уселось пришельцу на грудь и лизнуло его в лицо. Тот снова зажмурился и перестал дышать.
— Лорд, пошел вон! Вон — я сказала! Брысь, псина бесстыжая! — ухватившись за передние лапы бесстыжей псины, с превеликим трудом, будто мешок с картошкой, я стянула ее с гостя. Пес недовольно поворчал, но все-таки соизволил отойти в сторону.
Гость продолжал лежать без движения и почти без дыхания.
— Эй, вы, Вениамин, — я осторожно попыталась потрепать его по щеке, — что с вами? Вам плохо? Вы встать можете?
— Нет. Да, — сказал потерпевший, не открывая глаз и едва шевеля губами.
— Что — нет? Что — да? Да что с вами? Господи, ну что мне с вами делать?!
Гость наконец-то открыл глаза и виновато прошептал:
— Я собак боюсь.
— Это не собака, это — домашняя шерстяная игрушка (еще какая шерстяная — шерсть с нее сыплется, как пух с тополей в период цветения). Да вставайте же, хватит вам тут лежать.
Я, понятное дело, уже умирала от стыда и за себя, и за свою псину, и готова была чем угодно загладить, искупить и т. д. Для начала — хотя бы успокоить.
— Вставайте, вставайте, вы извините, он никогда никого не тронет. Хотите кофе или чаю?
— Хочу, — сказал Вениамин Львович, поднимаясь с пола и отряхиваясь.
Кажется, он не собирался ни кричать, ни возмущаться. Переведя с облегчением дух, я повела гостя на кухню. Отогревшийся и успокоившийся после третьей чашки чая с двойной заваркой (кстати, если кого-то крепкий чай и возбуждает, то меня — успокаивает. Вениамина, видно, — тоже), он счел необходимым оправдаться за свое, прямо скажем, не вполне мужское поведение. Хотя, почему — не мужское? Помните анекдот, в котором, извините, описавшийся ночью в постели муж объясняет своей шокированной жене, что ему приснился страшный сон, а когда жена, выслушав его, чисто по-женски ахает: «Я бы на твоем месте умерла!» — гордо усмехается и заявляет: «Ну я же все-таки мужик!»?
Так что абсолютно ничего немужского, на мой женский взгляд, в поведении моего гостя не просматривалось. Судя по анекдоту, могло быть и хуже. Но он, видимо, имел на этот счет иное мнение, потому что, краснея (о, Боже! Ну прямо — девушка-институтка!), начал рассказывать, как давным-давно, в далеком детстве маленького мальчика Венечку, когда шел он с мамой по улице, укусила большая и страшная собака («До сих пор шрам остался!»). И перепуганная мама больше никогда не подпускала свое ненаглядное дитятко к этим четвероногим чудовищам на расстояние ближе пятидесяти метров. Во всяком случае, завидев жалкую, дрожащую от холода дворняжку, она хватала сына за ручку и тащила на другую сторону улицы. Ведь мало ли что может взбрести в голову этому дикому животному?! А потом мальчик, привыкнув, стал бояться самостоятельно, без активной маминой поддержки.
— И вы знаете, — оправдывался он, — я понимаю, что это глупо, но когда ко мне подбегает даже щенок, мне кажется, что он сейчас вцепится в меня, и я просто не могу заставить себя пошевелиться… Я ничего не боюсь. А вот собаки… Это — с детства. С ЭТИМ я ничего не могу поделать.
И в это самое время неслышно подошедший к гостю наш семидесятикилограммовый щеночек положил голову ему на колени и, заглядывая в глаза, тихо тявкнул. Понятное дело, сами сидят за столом, гоняют чаи с печеньем, а поделиться с собакой — им в голову не придет. Сам о себе не напомнишь — от них и не дождешься.
Правильно, со мной этот номер с выпрашиванием вкусностей давно не проходит. Наш лохматый крокодил способен за полминуты сожрать килограмм или два печенья (в общем, все, что лежит на столе в данный момент) и, как ни в чем не бывало, продолжать смотреть на тебя укоризненным взглядом несчастной собаки, умирающей от голода. Поэтому попрошайка лезет к гостям, которые, будучи не в состоянии вынести упрекающих собачьих глаз (сами так едите, а — мне?!), несмотря на мои протесты, потихоньку скармливают ему кусочек за кусочком.
Но бедный пес еще не разобрался, что у нового гостя — устойчивый антисобачий комплекс.
Рука несчастного судорожно дернулась, и на голову псине опрокинулась чашка с горячим чаем. Спасибо — не с кипятком. Чай окатил морду, а чашка, больно стукнув по носу, свалилась на пол и, естественно, разбилась. Пес, обиженно взвизгнув, шарахнулся в сторону (а ширина кухни — как раз в одну собачью длину, спасибо планировщикам, всю жизнь провести им в такой же квартире!) и перевернул стоявшее у противоположной стены мусорное ведро. Картофельные очистки, луковая шелуха, обертки от мороженого и прочие прелести живописно разлетелись по всему полу.
Я почувствовала, что с детства усвоенные мною интеллигентские заморочки куда-то испаряются.
У всех свои детские комплексы. Кто-то не любит собак, кто-то не умеет ругаться. Ну и что? С комплексами можно и нужно бороться. Их надо изживать на корню.
— Какого лешего вы облили собаку?!
На меня смотрели испуганные, как у ребенка, глаза:
— Я… я с-сейчас уберу…
— Что вы уберете?! Зачем вы облили чаем бедное животное?!
Самое интересное, что в любом другом случае по морде получил бы пес, без разрешения сунувшийся за подачкой. Но сейчас весь мой праведный (или неправедный?) гнев обрушился на и без того перепуганного Вениамина Львовича. Кажется, он положительно на меня действует: я — мокрая, как все говорят, курица — начинаю самозабвенно ругаться с посторонним мне человеком. Да за такое умение и чашки не жалко!
Хлопнула входная дверь, и вслед за звуком падающего тела (нет-нет, это, всего лишь, рюкзачок со школьными учебниками пролетел через коридор и шмякнулся где-то в его конце) на кухню ввалился мой пятнадцатилетний сынок.
— Привет, мам, чего поесть можно? Здрасьте! — вдруг среагировало чадо на новое лицо в привычном интерьере. — А что это вы тут делали?
Действительно, о том, что нельзя принимать гостей на кухне, присыпанной пищевыми отбросами, догадываются даже мои дети.
— Чай пили. Бери Лорда и веди гулять.
Заслышав волшебное слово «гулять», псина с топотом хорошего рысака рванула за поводком.
— Я есть хочу.
— Успеешь. Собака ждать не может, — кое-как я выпихнула ребеночка на улицу и перешла к следующей части:
— Вениамин, вы извините, что так все получилось, но у меня много дел. Если хотите, я отстираю вашу куртку, а потом передам через Людмилу.
— Нет-нет, что вы, я ухожу, — мальчик вскочил и ринулся к двери почти со скоростью Лорда, рвущегося на прогулку.
Черт, что это мне все больше хочется обозвать этого недотепу «мальчиком»? Ты еще по головке его погладь и приголубь по-матерински… Ладно, слава Богу, на сегодня, надеюсь, неприятности закончились. Теперь — привести помещение в первозданный вид, накормить детей (сейчас и остальные явятся), а дальше… А что — дальше? А дальше — как всегда. Все — как всегда.
Одно время устоявшуюся после развода депрессию я пыталась лечить чтивом. А что? Не худший вариант: кто-то, у кого завалялись лишние деньги, навещает психотерапевтов, кто-то (мужики, большей частью) начинает пить, а кто-то (а вот это — все больше — женщины) с ожесточением забивает себе голову тоннами макулатуры самого легчайшего пошиба. И не надо мне говорить, что депрессивными синдромами страдают особы, у которых слишком мало забот и слишком много лишнего времени, чтобы позволять себе подобную роскошь. Подумаешь — муж бросил или, там, уволили с работы, или произошла еще какая-то подобная «трагедия». Да, может, и трагедия. Но никак не катастрофа вселенского масштаба. От этого не умирают и с ума не сходят, практически каждая женщина проходит через подобное, и — ничего.
«Ей бы корову да пару свиней, да огорода соток сорок — не валялась бы, вся в соплях — сплошь и рядом слышишь от баб, которые, удрав сами от свиней и огородов, не упустят возможности укусить городских «лентяек», позволивших себе обнаружить боль после очередного жизненного удара.
Да в том-то и дело, что ни работа, ни быт, ни дети — ничто не спасает от состояния отчаяния и полной безнадеги, когда привычная, может, и не очень счастливая жизнь вдруг рассыпается, и ты оказываешься один на студеном ветру, а вокруг — пустыня и прислониться — не к кому, спрятаться от этого самого ветра — негде. Все прочие — прислоняются к тебе. Как и раньше. Как привыкли. А тебе, чтобы начать новую жизнь (а начать-то придется — куда денешься?), нужно пережить процесс умирания. Переждать. Как ни банально, но лечит время и только время. У каждого оно свое, но пережить его нужно. Потом — отпустит, забудешься, а пройдет несколько лет — глядишь, и сама начнешь язвить по поводу сверхчувствительных дамочек, которые маются дурью, страдая из-за всякой чепухи.
А просто — прошло время. Тело забывает боль — это закон самосохранения для любого живого существа. А чужая боль — не боль. Это следует из того же закона. Но все это надо переждать.
А вот для этого процесса — «пережидания» — и годятся такие вещи, как любовные или детективные романчики. Это — вроде анальгина, средство почти медикаментозное.
И в моей жизни был период запойного увлечения подобной литературой. Сколько всевозможного чтива я проглотила и благополучно переварила в качестве анестезирующего средства — страшно вспомнить.